Сергей Хрущев - Никита Хрущев
Эрнст Иосифович стал настаивать на спецзаказе. Нам не возражали, но предупредили: нестандартный камень добывают взрывами. Они вызывают коварные микротрещины, которые обнаруживаются только в последний момент, после окончательной полировки готового изделия. Камни же стандартных размеров, 900 ? 600, выпиливаются специальными машинами. В них трещин не бывает. Это было заманчиво. В противном случае, кто оплатит брак и на сколько месяцев или лет может растянуться работа? Последнее слово было за автором. Требовалось так переделать проект, чтобы не нарушить замысел.
Мы рядились несколько дней. Наконец Неизвестный решился. В новом варианте каждая половина - белая и черная - составлялись из трех камней стандартных размеров.
- Получилось даже лучше, - удовлетворенно заметил он, - скульптура стала более динамичной.
Теперь можно было делать следующий шаг - искать изготовителя. В управлении нам порекомендовали обратиться на завод в Водниках. Мы заручились письмом из управления делами Совета Министров и поехали туда. Однако нас ждало разочарование. Шел 1972 год, и фамилия Хрущева упоминалась только в сочетании с "волюнтаризмом" и "субъективизмом" и чуть реже в контексте "исторических" решений октябрьского Пленума 1964 года.
На заводе мы появились летом. Директор был в отпуске. Нас принял главный инженер - напыщенный и самодовольный человек. Фамилию я его забыл. Он небрежно кивнул:
- Садитесь. Какие вопросы? - Его прямо-таки распирало от ощущения собственной значимости.
Неизвестный начал объяснять, я протянул письмо из управления. Все это не произвело никакого эффекта. Хозяин кабинета остался холоден.
- Эту работу мы принимать не будем, - заявил он. - Наше предприятие загружено важнейшим заданием. По поручению Девятого управления КГБ (эти слова он произнес с особым вкусом) завод ремонтирует Мавзолей. Из-за вас мы не можем рисковать срывом сроков.
После этих слов он еще больше напыжился.
- Я думаю, вам камни вообще ни к чему. Хрущев все носился с железобетоном, даже наш завод хотел закрыть. Вот вы бы и сделали ему памятник из железобетона. Эдакую финтифлюшку гнутую. Я недавно был за границей, там много такого наставлено, - не удержался и похвастался он.
Было ясно, что тут нам делать нечего. Неизвестный напрягся, покраснел. От такого хамства усы его вытянулись тонкой линией, глаза впились в лицо обидчика. Казалось, он сейчас поговорит с ним по-десантски. Обид Эрнст Иосифович не спускал никому. Я с большим трудом удержал его. Мы ушли, чтобы больше сюда не возвращаться.
Художественный фонд имел свой завод в Мытищах, но мы поначалу не стали обращаться туда, зная, что у них всегда большая очередь. Теперь у нас не оставалось другой возможности. Директор завода Павел Иванович Новоселов встретил нас любезно, но ответ его был несколько обескураживающим. До начала работ требовалось утвердить проект в ГлавАПУ. Неизвестный боялся этой инстанции еще больше, чем совета Художественного фонда. Он хотел схитрить прийти к ним с готовым надгробием. В этих хлопотах незаметно наступила осень, а мы так и не успели даже обратиться в ГлавАПУ.
Слухи и разговоры о проекте надгробия распространились к тому времени довольно широко. У многих проект вызывал живой интерес. Мои друзья и доброжелатели отца интересовались, что же будет установлено на могиле? Как идут дела? Когда будет открыт памятник? Вопросам не было конца. Я решился показать проект наиболее близким людям. Ни мама, ни Неизвестный не возражали.
В один из сентябрьских дней мои друзья поехали со мной в мастерскую. Там нас ожидала моя племянница Юля. Когда мы зашли в мастерскую, Юля оживленно что-то обсуждала с Неизвестным. Рядом с ней стоял ее друг, утопающий в бороде, - известный кинодраматург Игорь Ицков. Она нас не предупредила о его появлении, и оно вызвало смутную тревогу. Все мы хорошо знали, что работу в кино он совмещает с сотрудничеством в совсем другой организации. Я засомневался, но ничего не сказал - не выгонять же его.
События последних месяцев, предупредительная помощь управляющего делами Совета Министров сделали нас благодушными, притупили бдительность. Как-то забылись "профилактические" беседы со мной, с Эрнстом Иосифовичем, исчезновение Церетели, предупреждения и намеки.
Неизвестный демонстрировал модели, рассказывал об отброшенных вариантах, о находках и решениях. Всем нравилось. Ицков спросил об идее, заложенной в надгробие.
- В основе самой жизни в философском смысле лежит противоборство двух начал, - привычно вещал Неизвестный, - светлого - прогрессивного, динамичного, и темного - реакционного, статичного. Одно стремится вперед, другое тянет назад. Эта основная идея развития бытия очень хорошо подходит к образу Никиты Сергеевича. Он начал выводить нашу страну из мрака, разоблачил сталинские преступления. Перед всеми нами забрезжил рассвет, обещавший скорый восход солнца. Свет стал разгонять тьму.
Такой подход позволит лучше понять основные идеи надгробия. Главный компонент - белый мрамор, его динамичная форма наступает на черный гранит. Тьма сопротивляется, борется, не сдает свои позиции, в том числе и внутри самого человека. Не зря голова поставлена на белую подставку, но сзади сохраняется черный фон. В верхнем углу на белом - символическое изображение солнца. Вниз от него протянулись лучи. Они разгоняют тьму. Голова цвета старого золота на белом не только хорошо смотрится, но это и символ - так римляне увековечивали своих героев. Все покоится на прочном основании бронзовой плиты. Ее не сдвинуть. Не повернуть вспять начавшийся процесс.
В плите слева, если смотреть от стелы, отверстие в форме сердца. Там должны расти красные цветы, олицетворяющие горение, самопожертвование. Тут же надпись "Хрущев Никита Сергеевич", с другой стороны даты рождения и смерти. И ничего больше, никаких пояснений. Все должно быть лаконично и величественно. Помните надпись на могиле Суворова: "Здесь лежит Суворов". И все. Никаких полководцев, фельдмаршалов, орденов.
Впервые Эрнст Иосифович так подробно объяснял свой замысел посторонним. Обычно он ограничивался общими словами о добре и зле, жизни и смерти. Позже, в трудные времена, он оправдывался: "Ты привел своих друзей. Я думал, можно говорить все".
Вскоре после демонстрации наша деятельность на некоторое время приостановилась. Неизвестный давно собирался в Польшу, поездка была частной, по приглашению, и все откладывалась. Сейчас трудно себе представить, каких трудов стоило ему оформление. Наконец разрешение было получено, и в конце года он мог отбыть. Польские друзья, к которым он ехал, предусмотрели широкую программу. Вернуться он намеревался лишь в будущем году, к концу зимы.
Особого беспокойства вынужденный перерыв не вызывал - работа практически завершена. Даже хорошо - за это время все устроится, можно будет взглянуть на проект свежим взглядом. А там получим последнее разрешение и - на завод.
Я с легким сердцем провожал своего друга в путешествие, настроение у него было приподнятое - пусть не далекая, но зарубежная поездка. В Польше Эрнст Иосифович хотел устроить небольшую выставку своих работ. В то время об официальном разрешении нечего было и думать. Он решил захватить с собой только гравюры. Они привлекали меньше внимания и занимали мало места. И все же листы были большие, возникла проблема, как их довезти, не повредив.
Порывшись на чердаке у себя на даче, я нашел огромный чемодан. В нем когда-то хранилось отцовское обмундирование, аккуратно убранное туда мамой после окончания войны. Сейчас он опустел... Этот чемодан я отдал Неизвестному. Гравюры хорошо ложились на дно, не мялись, и сам старый, обтянутый брезентом твердый чемодан с кожаными ремнями ему очень понравился. Кроме того, импонировало отправиться в дорогу с хрущевским чемоданом.
Наконец Эрнст Иосифович уехал, работа замерла, и я лишь изредка справлялся по телефону мастерской о новостях из Польши. В конце января - начале февраля Неизвестный вернулся. Он был полон впечатлений. Принимали его тепло. Выставка гравюр прошла с успехом. Он подарил ее устроителям.
На границе произошел курьезный случай. Чемодан своим необычным видом и размерами привлек внимание таможенника.
Ничего недозволенного Неизвестный не вез, но из-за гравюр волновался. Среди признанных властями художников он не числился и специальное разрешение на вывоз работ брать не стал. Мы опасались, и не без оснований, что начнется волокита, согласования и в результате последует отказ. Теперь же гравюры могли задержать.
Таможенник без особого рвения перебрал лежащие в чемодане вещи, добрался до гравюр, на лице его явно читалось недоумение. С таким художественным стилем ему, видимо, сталкиваться не приходилось. Посмотрел один, два, три листа, десять. Недоумение нарастало, он не знал, что делать.
- Что это? Чьи рисунки? - наконец спросил он.
