Павел Милюков - История второй русской революции
В своей ответной речи И. Г. Церетели не обнаружил обычной самоуверенности и проявил готовность идти на уступки. Но он не хотел или не мог понять сущности предъявленных обвинений. Видя в П. Н. Милюкове главным образом сторонника «империалистической» внешней политики, он обошел его обвинение «революционной демократии» в желании вести силами государственной власти классовую борьбу за социализм. Он трижды настойчиво возвращался к требованию признания П. Н. Милюковым основ «демократической» внешней политики. За это он был готов обещать, что «демократия не сложит оружия до тех пор, пока Россия подвергается нашествию и ее целости и свободе грозит опасность», что сторонники сепаратного мира придут к нему, лишь «перешагнув через труп революции», что «военная дисциплина будет восстановлена сверху донизу», и приказы людей, «призванных к командованию», «идти в наступление» «будут исполняться без рассуждений», «правильно или неправильно это приказание». В области внутренней политики, признавал Церетели далее, «если связь правительства с Советом являлась для вас препоной и мешала вам поддерживать власть, спасающую революцию, то мы заявляем вам: этой препоны больше нет. Вот коалиционная власть (он указал на правительственные скамьи), действующая вне формальной связи с Советами рабочих и солдатских депутатов». Это не помешало, однако, Церетели, несколькими минутами позже заявить: «Нет власти в России выше власти Временного правительства, ибо источник этой власти — суверенный народ — непосредственно через те органы, которыми он располагает, делегировал эту власть Временному правительству». Это значило левой рукой взять назад гораздо больше того, что давалось правой. И когда вслед затем Церетели заметил, что «чутье» ему показывает, «что П. Н. Милюков питает очень мало надежд на сохранение этой коалиции», то он лишь сделал правильный вывод из собственного внутреннего противоречия. Нельзя было, обойдя все разногласия по существу, прикрыв их чисто внешними примирительными фразами, рассчитывать на «реальную поддержку» и на взаимное понимание.
Как бы для того, чтобы еще более подчеркнуть искусственный характер соглашения, оратор торгово-промышленного класса А. А. Бубликов, правда, без уполномочия последнего, заявил, что «протянутая рука» Церетели «не повиснет в воздухе». Торжественно, при шумных овациях всего зала, он потряс руку несколько растерявшегося от такой неожиданности лидера «революционной демократии». «Рукопожатие Бубликова» стоило И. Г. Церетели больших нападок в левой прессе и отнюдь не укрепило его положения в своих собственных рядах. Когда день спустя по капитальному вопросу о смертной казни он получил всего четыре голоса в исполнительном комитете Советов, который притом отказался начать свое заседание с отчета Церетели о Московском совещании, то бутафорский характер соглашения, положенного в основу коалиции, выяснился и с другой стороны. Очевидно, лидер советского большинства уже потерял право говорить от имени этого большинства, когда шел на всевозможные уступки в Москве. Его признание, что «революция была неопытна» в борьбе с большевизмом, подтвердилось скорее и полнее, чем, быть может, он сам ожидал.
Зато левая получила реванш с той стороны, откуда его никто не ожидал: со стороны казачества. Нашелся некий есаул Нагаев, который от казачьей секции Совета резко возражал Каледину, отрицая у него право говорить от имени трудового казачества. Произошел бурный инцидент, в который был вовлечен сам председатель и который едва не кончился дуэлью казака с офицерами.
Конец и итоги совещания. Совещание кончилось. Неясность политической мысли, сказавшаяся в его созыве, обнаружилась еще раз, когда пришлось подводить ему итоги. После всего, что произошло на самом совещании, собственно, для этой неясности не должно бы было быть места. Совещание наглядно обнаружило то, что многие раньше только чувствовали. Оно обнаружило, что страна делится на два лагеря, между которыми не может быть примирения и соглашения по существу. Но было совершенно ясно и то, что власть не может сделать требуемого выбора.
Иначе, если бы она могла решиться на выбор, несправедлива была бы критика многочисленных ораторов, видевших корень зла в бессилии и нерешительности власти.
Власть осталась такой, какой застало ее Московское совещание, но с одним большим минусом. Вся страна воочию увидала и узнала, какова эта власть и в чем причина ее слабости и бессилия. Если еще оставалось место иллюзиям, их должна была уничтожить заключительная речь Керенского. Как бы чувствуя, что благоприятного для правительства итога подвести нельзя и что ему сказать нечего, он сперва вовсе не хотел выступать в конце. Но когда министры указали ему на неудобство такого молчаливого окончания совещания, Керенский согласился закончить совещание краткой речью, «минут на десять». Он действительно начал свое заключение, как предполагал. Совещание выслушало массу противоречивых мнений, каждый член совещания лучше понял, что ему было понятно не все. Но правительство по своему положению должно все знать и все видеть, решить по совести, как примирить непримиримое и какие из пожеланий исполнить. Бесполезно принуждать его к исполнению всех желаний каждого «физической силой». Всякий, кто хотел бы навязать свою отдельную волю воле большинства, которое представляется правительством, почувствовал бы на себе силу власти, которая только кажется бессильной. Тут можно было бы поставить точку. Но в последних фразах Керенский уже вступил в область своего тогдашнего психоза-страха. Он имел еще самообладание оговориться, что дальше будет говорить уже лично от себя. Но затем и по форме, и по содержанию, его речь потеряла характер объективности и спокойствия. Оратор как бы впал в своего рода транс. Прерывающимся голосом, который от истерического крика падал до трагического шепота, А. Ф. Керенский грозил воображаемому противнику, пытливо отыскивая его в зале воспаленным взглядом лихорадочно блестевших глаз и пугая публику погибелью собственной души. От него требуют суровых методов в управлении? Да, может быть, его приведут к этому! Его принудят вырвать из души и растоптать цветы, и сердце его станет, как камень! «Нет, Александр Федорович, вы этого не сделаете», — раздался из ложи истерический женский голос. Министры сидели смущенные, опустив головы. Настроение аудитории достигло страшного напряжения. А оратор, охваченный порывом страсти или душевным припадком, говорил, говорил — и не мог кончить речь. Наконец, взрыв аплодисментов облегченно вздохнувшей публики оборвал эту мучительную сцену. Измученный оратор не сел, а упал на председательское кресло. Затем, не успев еще прийти в себя, он быстро оставил свое место, как трибуну, позабыв закрыть совещание. Друзья напомнили ему об обязанности председателя. Он торопливо вернулся к столу и кое-как произнес необходимые фразы. Была половина второго ночи.
Сравнительно с тревожными ожиданиями, сопровождавшими открытие Московского совещания, оно закончилось благополучно. «С неизбежностью развивавшиеся события», наступления которых Керенский «ожидал уже перед Московским совещанием», не наступили. «Подготовлявшаяся», по его же словам, «попытка на Московском совещании создать так называемую сильную власть» не имела места по той простой причине, что на Московском совещании вообще ничего не подготовлялось. «Национальное равновесие», обрекавшее власть на топтание на одном месте, внешним образом сохранилось. Керенский объяснил это тем, что «на Московском совещании правые утописты (они же «большевики справа») были благополучно поставлены на свое место». Вернее было бы сказать, что они не стали на место, на котором ожидал найти их Керенский. Видимость единения была сохранена — не столько потому, что на это формальное единение возлагались бы кем-либо дальнейшие надежды, сколько потому, что никто не думал делать Московское совещание сигналом к открытой борьбе.
Формально совещание не вынесло осуждения коалиции. При желании можно было торжествовать этот исход как победу правительства. Н. В. Некрасов облек этот оптимистический вывод в подходящую форму для печати. «Авторитет власти возрос, но вместе с тем возросла и ее ответственность. Московское совещание не решилось по многим вопросам взять на себя ответственность (его к этому не приглашали ни по одному вопросу. — П. М.); предоставив решение их Временному правительству, и облекло это правительство полнотой власти (на что, конечно, не имело никакого права. — П. М.). В действительности вопреки этим фальшивым словам правительство вышло из совещания скорей с ослабленным авторитетом. Оно не только демонстрировало перед всей страной свое бессилие и, что еще хуже, безволие, но и покрыло себя в лице своего главы налетом того «смешного, которое убивает».
