Владимир Мединский - О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов»
А все-таки демократия!
После всего сказанного дико прозвучит утверждение: Россия и в XVIII веке оставалась относительно демократичной страной.
На уровне государства до начала XX века господствовал монархический принцип. Его дополнял принцип аристократии. Это в Московии дворянин в первую очередь СЛУЖИЛ. В Российской империи дворяне еще и ПРАВИЛИ. Чем больше дворяне освобождались от службы, тем сильнее они становились именно правящим сословием.
Дворянская гвардия сажала на престол и свергала императоров, дворяне возглавляли самые важные ведомства и управления. После Манифеста о вольности дворянской они окончательно могли не служить, но править не перестали. После Губернской реформы Екатерины дворяне властвовали не только в Петербурге, но и в большинстве российских провинций.
Власть бюрократии то ослаблялась аристократией, то опять нарастала, но никогда не исчезала.
Но все это — на уровне государства. А в глуши российских провинций, на уровне крестьянских общин, продолжалось народное самоуправление. Никто не отменял сходок крестьянского мира, выбора его управленческого аппарата, общего решения насущных вопросов.[325]
Во времена дворянского всевластия, между 1762 и 1861 годами, помещик ставил над крестьянами «бурмистра», но хозяину имения или его ставленнику всегда помогали выборные от мира. А церковные, экономические, дворцовые и государственные крестьяне всегда управляли сами собой. Они находились с властями почти в таких же отношениях, как черносошные крестьяне Московии. Только вот на уровне управления всей страной их слово уже решительно ничего не значило.
А реформам Столыпина, как считают многие исследователи, крестьяне сопротивлялись в основном по двум причинам: они считали, что земля — Божья. Покупать и продавать землю казалось им не только дикостью, но и кощунством. А кроме того, Столыпин давал крестьянам собственность, но отнимал самоуправление. С разрушением общины крестьяне уже не сами распоряжались на своей территории, за них все решали чиновники.
Попытка дворянской конституции
Но и в верхах общества дворяне вовсе не были сторонниками ничем не ограниченной деспотии. Они не раз пытались ограничить монархию. Наиболее показательна в этом отношении история с Кондициями, подписанными призванной на престол императрицей Анной Иоанновной.
После внезапной смерти Петра II, внука Петра и сына казненного царевича Алексея, Верховный тайный совет решил ограничить царскую власть. 8 верховников — членов совета, после смерти Петра I стали чем-то вроде членов прежней Боярской думы. Только круг их стал намного уже и менее демократичен, чем у бояр Алексея Михайловича и Федора Алексеевича.
Своего рода это была скорее «семи-, т. е. восьмибоярщина».
Итак, после смерти царя «верховники», просовещавшись всю ночь, к утру решили: звать на престол царицу Анну Иоанновну — племянницу Петра I, дочь его сводного брата Ивана.
Понятно, что Анна Иоанновна имеет на престол куда меньше прав, чем дочери… Но «зато» Елизавета и Анна, дочери Петра от Екатерины, — незаконнорожденные; Анна родилась в 1707 году, Елизавета — в 1709, до формального вступления Екатерины в брак с Петром I.[326] Как можно возводить на престол незаконнорожденных?! Разумеется, это отговорка, но она принимается всеми.
Верховники готовы возвести на престол лицо, имеющее меньше прав… Логика проста: такое лицо более управляемо, его власть менее прочна. Оно должно быть «более благодарно» верховникам, чем прямые наследники.
И решили:
— Надобно, написав, послать к Ее Величеству пункты.
Верховники поручили написать эти пункты князю Дмитрию Ивановичу Голицыну.
Пункты, или Кондиции, составленные князем Дмитрием Голицыным, требовали «ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без онаго Верховнаго тайнаго совета согласия:
Ни с кем войны не вчинять.
Миру не заключать.
Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.
В знатные чины, как в статские, так и военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета.
У шляхетства живота и имения, и чести без суда не отнимать.
Вотчины и деревни не жаловать.
В придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить.
Государственные доходы в расход не употреблять.
И всех верных подданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской. АННА».[327]
Надо сказать, замечательный документ.
Простой, короткий, понятный. Не чета петровским Указам. Отметим: «птенцы гнезда Петрова» неучами и дураками не были.
Если бы все эти Кондиции были претворены в жизнь, императрица Анна имела бы власти в России меньше, чем королева Елизавета II в современной Великобритании.
Это была по сути попытка установления ультралиберальной конституционной монархии, только без парламента, — его заменял узкий круг аристократов-олигархов. Однако, уверен, круг этот неизбежно пришлось бы расширять, дополняя Сенатом, главами коллегий, а со временем, возможно, и периодически собираемым Собором.
Но, увы, все это рассуждения в духе теорий исторической альтернативы…
Итак, в Российской империи возникла идея официально ограничить власть монарха. Родилось дело невиданное, чреватое непредсказуемыми последствиями.
Утром 19 января 1730 года собравшимся в Кремле Сенату, Синоду, генералитету и «высшим чинам» Верховный тайный совет объявил о вручении престола Анне: то есть второй раз сообщил о своем решении, уже в более широком кругу. Прибавив, что для избрания требуется согласие ВСЕГО ОТЕЧЕСТВА в лице собравшихся здесь чинов. «Все отечество» в лице собравшихся в Москве дворян не возражало.
А тем временем, и независимо от воли «всего отечества», скакали курьеры к Анне Ивановне, везли письмо верховников и в том числе пресловутые Пункты.
Смысл ограничения монархии понятен: сделать положение вельможи чем-то независимым от воли монарха. Можно, конечно, и пригласить Анну без всякой конституции. Тогда она будет обязана Голицыну, как главному виновнику своего избрания. «Но Голицын научен горьким опытом: он знает, что сначала ему будут благодарны, сначала поласкают человека, неспособного быть фаворитом, а потом какой-нибудь сын конюха, русского или курляндского, через фавор оттеснит первого вельможу на задний план. Вельможество самостоятельного значения не имеет; при самодержавном государе значение человека зависит от степени приближения к нему. Надобно покончить с этим, надобно дать вельможеству самостоятельное значение, при котором оно могло бы не обращать внимания на фаворитов».[328]
А одновременно в Москве замысел верховников стал известен широкому кругу дворян. «Затейка», как быстро окрестили этот замысел, вызвала у дворян глухой ропот… Но не потому, что «верховники» хотели ограничить самодержавие, а главным образом потому, что сами они оказывались «вне игры».
«Невозможно затеянного сего дела не назвать самым злейшим преступлением, хотя бы какие кто вымышлял отговорки, а то ради следующих причин:
1. Делали сие не многие и весьма число не токмо не довольное, но малое и скудное. А если бы искалося от них добро общее, как они скажут, то бы надлежало от всех чинов призвать на совет не по малому числу человек», — так писал неизвестный нам участник событий, анонимный автор сочинения «Изъяснение каковы были неких лиц умыслы, затейки и действия в призыве на престол Ея императорского величества».
И насчитал в общей сложности 16 пунктов, в силу которых «невозможно затеянного сего дела не назвать самым злейшим преступлением».
По словам Феофана Прокоповича, принимавшего самое активное участие в событиях, «куда не придешь, к какому собранию не пристанешь, не иное что было слышать, только горестные нарекания на осмиличных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие».
Феофан насчитывал до 500 «агитаторов», сплачивавших целый оппозиционный союз, в котором боролись два мнения. Сторонники «дерзкого» мнения думали напасть на «верховников» с оружием в руках и истребить их. Если учесть, что в числе оппозиционеров было немало офицеров и гвардейцев, идея покажется не такой уж неосуществимой.
Сторонники «кроткого мнения» думали пойти к «верховникам» и заявить, что не дело немногих «состав государства переделывать» и что вести такие дело тайно «неприятно-то и смрадно пахнет».
