Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин
Позабыли поэта, но не общественного и государственного деятеля, отдавшего полвека жизни Московскому университету. Разве можно запамятовать тот факт, что благодаря Хераскову был создан Благородный пансион, готовивший своих выпускников к продолжению учебы в университете. Находился он на Тверской улице (нынче здесь Центральный телеграф). Обстановка в пансионе очень напоминала ту, что царила в шляхетском корпусе, который окончил сам Херасков. Потому столько замечательных юношей училось в пансионе – Лермонтов, Жуковский, Грибоедов, Тютчев, Одоевский. Обязан Хераскову своим расцветом и университетский театр. Не зря мы вспомнили об этом удивительном человеке в связи с историей усадьбы на Тверской улице.
С 1799 г. владельцем усадьбы Хераскова становится генерал П.В. Мятлев; от того времени сохранились стены дома и частично – его первоначальная планировка. С 1807 г. усадьба перешла во владение графа Льва Кирилловича Разумовского, сына гетмана Разумовского.
О колоритной фигуре Разумовского рассказывает Михаил Пыляев:
«Родился Разумовский в 1757 году; в 1774 году он был зачислен в блестящее посольство князя Н.В. Репнина и вместе с ним отправился в Константинополь. По возвращении с Востока он поступил в Семеновский полк. В это время в полку он сделался одним из первых петербургских щеголей и ловеласов, но среди светских успехов своих он сумел сохранить свежесть и чистоту сердца.
И.И. Дмитриев рассказывает, что во время дежурств на петербургских гауптвахтах к нему то и дело приносили записочки на тонкой надушенной бумаге, видимо писанные женскими руками. Он спешил отвечать на них на заготовленной заранее, также красивой и щегольской бумаге. В Семеновском полку он дослужился до полковничьего чина и только в 1782 г. поступил генерал‑адъютантом к князю Потемкину. Отец сам спешил удалить сына из столицы. «Лев – первыя руки мот, – писал он к другому своему сыну, Андрею, – и часто мне своими беспутными и неумеренными издержками немалую скуку наводил».
За Дунаем он забыл свое столичное сибаритство и храбро дрался против турок и не прочь был покутить с товарищами, которые его все без памяти любили. Сперва он командовал Егерским полком под начальством Суворова, а потом был дежурным генералом при князе H.В. Репнине.
В 1791 г. он был под Мачином. За военные подвиги Разумовский был награжден орденом Святого Владимира 2‑го класса. В 1796 г. он подал по болезни в отставку и отправился за границу. Пропутешествовав несколько лет, он окончательно поселился в Москве. Отец отделил ему вместе с громадным малороссийским имением Карловкою можайские вотчины и Петровское‑Разумовское. В 1800 г. Лев Кириллович по делам и для свидания с родными отправился в Петербург. Едва успел он туда приехать, как получил высочайшее приказание немедля возвратиться в Москву.
Граф Лев Кириллович, по словам князя Вяземского, «был замечательная и особенно сочувственная личность. Он не оставил по себе следов ни на одном государственном поприще, но много в памяти знавших его. Он долго жил в Москве, на Тверской, в доме, купленном им у Мятловых (теперь принадлежит г. Шаблыкину – в нем помещается Английский клуб), и забавлял Москву своими праздниками, спектаклями, концертами и балами. Он был человек высокообразованный: любил книги, науки, художества, музыку, картины, ваяние. Едва ли не у него первого в Москве был зимний сад в доме. Это смешение природы с искусством придавало еще новую прелесть и разнообразие праздникам его.
Лев Кириллович был истинный тип благородного барина; наружность его была настоящего аристократа: он смотрел, мыслил, чувствовал и действовал как барин; росту он был высокого, лицо имел приятное, поступью очень строен, в обращении отличался необыкновенною вежливостью, простодушием и рыцарскою честью. Он был самый любезный говорун и часто отпускал живое, меткое забавное слово. Он несколько картавил, даже вечный насморк придавал речи его особенно привлекательный диапазон. Всей Москве известен был обтянутый светлой белизны покрывалом передок саней его, заложенных парою красивых коней, с высоким гайдуком на запятках. Всякому москвичу знакома была большая меховая муфта графа, которую он ловко и даже грациозно бросал в передней, входя в комнаты. Разумовского в обществе тогда называли Le Comte Léon[14]. Разумовский был близок с Карамзиным и в тесной связи с масонами. Он был масоном и глубоко верующим и ревностным христианином».
Если верить Пыляеву, то масонская история дома на Тверской продолжилась после покупки его Львом Разумовским. Но это масонство не представляло серьезной угрозы для государства. Об этом очень точно сказал Филипп Вигель: «Это многочисленное братство продолжает существовать в западных государствах без связи, без цели. Ложи не что иное, как трактиры, клубы, казино, и их названия напечатаны вместе в «Путеводителе по Европе» г. Рейхардта. Некоторая таинственность, небольшие затруднения при входе в них задорят любопытство; разнообразные обряды и мнимое повышение некоторое время бывают занимательны, и все оканчивается просто одною привычкой. У нас в России разогнанная толпа масонов рассеялась по клубам и кофейным домам, размножила число их и там, хотя не столь затейливо, предается прежним обычным забавам».
Разумовский, похоже, и явился инициатором установки на воротах усадьбы знаменитых мраморных львов, отмечающих въезд в нее и поныне. После смерти графа усадьба перешла к его супруге Марии Григорьевне. О ней сохранилась такая история.
«Разумовский был поклонником прекрасного пола. В то время в Москве жил князь А.Н. Голицын, внук знаменитого полтавского героя. Этот князь отличался крайним самодурством, за которое в Москве его прозвали именем оперетки, бывшей в то время в большой моде, «Cosarara» («Редкая вещь»).
Про Голицына рассказывали, что он отпускал ежедневно кучерам своим по полудюжине шампанского, что он крупными ассигнациями зажигал трубки гостей, что он горстями бросал на улицу извозчикам золото, чтобы они толпились у его подъезда, и проч., и проч. Разумеется, что все его громадное состояние – у него считалось 24 000 душ – пошло прахом.
Голицын был женат на красавице княжне М.Г. Вяземской, почти ребенком выданной за самодура. Сумасшедшая расточительность мужа приводила княгиню в отчаяние. Он, не читая, подписывал заемные письма, в которых сумма прописана была не буквами, а цифрами, так что заимодавцы, по большей части иностранные, на досуге легко приписывали к означенной сумме по нулю, а иногда по два, по три. Все прочие действия и расходы его были в таком же поэтическом и эпическом размере.
Последние годы жизни своей провел он в Москве, получая приличное денежное содержание от племянников своих, светлейших князей Меншиковых и князей Гагариных. Вяземский про него говорит, что он был по‑своему практический
