Лев Гумилёв - Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи
Натяжка здесь очевидна: «порядок» выражался в захвате красивых женщин для раздачи победителям да в карательных экспедициях против доведенных до отчаяния их мужей и отцов [Там же, § 241]. Сама Монголия от «объединения» пострадала не меньше, чем Средняя Азия, Россия или Маньчжурия, и требовалось убедить остатки ее населения в том, что тут есть не только кровь и одичание, но и спокойствие и величие, чему покоренные кочевники вряд ли охотно верили.
В данном вопросе интересы монгольских ханов и монгольских ветеранов совпадали. В 1240 г. единодушие еще не было нарушено, и это четко отражено в нашем источнике.
Все сказанное свидетельствует о том, что оценки и социологический анализ эпохи возвышения Чингисхана возможны лишь после проверки сведений, сообщаемых источниками, путем строгой исторической критики, как внутренней, так и компаративной. Выяснить, кто из монгольских витязей боролся за установление феодальных отношений, а кто против, можно только тогда, когда будут вскрыты мотивы их деятельности, а именно они тщательно затушеваны авторами источников. Распространенный метод аргументации цитатами уводит на ложный путь, подсказанный тенденцией, скрытой в источнике. Кроме того, при отмеченном нами разнобое в описаниях событий всегда можно подобрать цитаты для поддержки противоположных взглядов. Именно поэтому научные споры на эти темы не дали до сих пор результатов.
Вопрос о степени достоверности сведений «Тайной истории монголов» следовало бы решить монголистам, филологам. Однако за последние 20 лет, истекших с выхода в свет перевода С. А. Козина, эта проблема даже не ставилась. Все споры о замечательном источнике, введенном в научный оборот, ограничивались деталями перевода, не влияющими на смысл, который остался нераскрытым. Историки же окрестных стран затрагивали «чингисову» проблему в той мере, в какой она касалась их сюжетов.
Единственной надежной опорой для обобщения является логика событий, когда их последовательность и взаимосвязь установлены. Только этим способом могут быть исключены предвзятые точки зрения авторов XIII в., до сих пор создающие почву для бесплодной полемики о причинах и значении описанных ими событий.
Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве»[45]
(Доложено на заседании отделения этнографии ВГО 15 октября 1964 г.)
Отношения оседлых славянских племен и тюркоязычных кочевников в X–XV вв. – тема, разработанная далеко не достаточно. Наиболее распространенное мнение, что «Азия была народовержущим вулканом» (Н. В. Гоголь), а Русь – «щитом Европы», обеспечившим ей беспечальное процветание (A.C. Пушкин и A.A. Блок), при детальном рассмотрении оказывается несостоятельным. На самом деле отношения русских с печенегами, половцами и татарами прошли длинную эволюцию и менялись подчас диаметрально. Да и сами кочевники не представляли единообразной массы, стремящейся к грабежам и убийствам. То те, то другие племена выступали как союзники русских князей в войнах с Византией, Польшей, Венгрией и даже Орденом. Таким образом, бытующее ныне мнение базируется не на реальной истории, а на отдельных литературных памятниках, усвоенных некритически. И на первом месте среди этих памятников стоит «Слово о полку Игореве».
С момента своего появления из мрака забвения «Слово о полку Игореве» начало вызывать споры. Сложились две точки зрения: 1) «Слово» – памятник XII в. и было составлено современником событий в 1187 г.; 2) «Слово» является подделкой XVIII в. (вариант – XV–XVI вв.) и написано на материале Ипатьевской летописи. Еще в 1962 г. вышла книга, содержащая доказательства неправильности второй концепции [132], что само по себе говорит о слабости первой, несмотря на очевидную древность изучаемого памятника. Несомненно, что столь хорошо датирующийся памятник, как «Задонщина», содержит элементы заимствования из «Слова о полку Игореве», и, следовательно, «Слово» древнее Куликовской битвы [78]. Тем самым отпадают все более поздние датировки, но самый факт наличия дискуссии показывает, что дата 1187 г. вызывает сомнения. Поэтому мы предлагаем новый, дополнительный материал и новый аспект.
Чтобы не дублировать достигнутого нашими предшественниками, мы принимаем за основу исчерпывающий комментарий Д. С. Лихачева [130, стр. 352–368[46]], за исключением тех случаев, когда он оставляет вопрос открытым. С другой стороны, мы принимаем для аспекта иной исходный пункт и рассматриваем содержание памятника с точки зрения его правдоподобия при изложении событий, в нем описанных. Иными словами, мы кладем описание похода Игоря на канву Всемирной истории, с учетом того положения, которое имело место в степях Монголии и Дешти-Кыпчака. Наконец, мы исходим из того, что любое литературное произведение написано в определенный момент, по определенному поводу и адресовано читателям, которых оно должно в чем-то убедить. Если нам удастся понять, для кого и ради чего написано интересующее нас сочинение, то обратным ходом мысли мы найдем тот единственный момент, который отвечает содержанию и направленности произведения. И в этом разрезе несущественно, имеем ли мы дело с вымыслом или реальным событием, прошедшим через призму творческой мысли автора.
Недоумения. Принято считать, что «Слово о полку Игореве» – патриотическое произведение, написанное в 1187 г. (стр. 249) и призывающее русских князей к единению (стр. 252) и борьбе с половцами, представителями чуждой Руси степной культуры. Предполагается также, что этот призыв «достиг… тех, кому он предназначался», т.е. удельных князей, организовавшихся в 1197 г. в антиполовецкую коалицию (стр. 267–268). Эта концепция действительно вытекает из буквального понимания «Слова» и поэтому на первый взгляд кажется единственно правильной. Но стоит лишь сопоставить «Слово» не с одной только группой фактов, а рассматривать памятник вместе со всем комплексом реальных событий, как на Руси, так и в сопредельных ареалах, то немедленно возникают весьма тягостные недоумения.
Дружина русского князя. По рисунку из летописи
Во-первых, странен выбор предмета. Поход Игоря Святославича не был вызван политической необходимостью. Еще в 1180 г. Игорь находится в тесном союзе с половцами, в 1184 г. он уклоняется от участия в походе на них, несмотря на то что этот поход возглавлен его двоюродным братом Ольговичем – Святославом Всеволодовичем, которого он только что возвел на киевский престол. И вдруг, ни с того ни с сего, он бросается со своими ничтожными силами завоевывать все степи до Черного и Каспийского морей (стр. 243–244). При этом отмечается, что Игорь не договорился о координации действий даже с киевским князем. Естественно, что неподготовленная война кончилась катастрофой, но, когда виновник бед спасается и едет в Киев молиться «Богородице Пирогощей» (стр. 31), вся страна, вместо того чтобы справедливо негодовать, радуется и веселится, забыв об убитых в бою и покинутых в плену. С чего бы?!
Совершенно очевидно, что автор «Слова» намерен сообщить своим читателям нечто важное, а не просто рассказ о неудачной стычке, не имевшей никакого военного и политического значения. Значит, назначение «Слова» – дидактическое, а исторический факт – просто предлог, на который автор нанизывает нужные ему идеи. Историзм древнерусской литературы, не признававшей вымышленных сюжетов, отмечен Д. С. Лихачевым (стр. 240), и потому нас не должно удивлять, что в основу назидания положен факт. Значит, в повествовании главное не описываемое событие, а вывод из него, т.е. намек на что-то вполне ясное «братии», к которой обращался автор, и вместе с тем такое, что следовало доказывать, иначе зачем бы и писать столь продуманное сочинение.
Нам, читателям XX в., этот намек совсем неясен, потому что призыв к войне с половцами был сделан Владимиром Мономахом в 1113 г. предельно просто, понят народом и князьями также без затруднений и стал трюизмом. Но к концу XII в. этот призыв был неактуален, потому что перевес Руси над половецкой степью сделался очевиден[47]. В это время половцы в значительном количестве крестились и принимали участие в усобицах ничуть не больше, чем сами князья Рюриковичи. Призывать в такое время народ к мобилизации просто нелепо. Но мало этого, сам «призыв» в плане ретроспекции вызывает не меньшие сомнения.
С вышеописанных позиций автор «Слова» должен был бы отрицательно относиться к князьям, приводившим на Русь иноплеменников. Автор не жалеет осуждений для Олега Святославича, приписывая ему все беды Русской земли. Однако прав ли он? Олег должен был унаследовать золотой стол Киевский, а его объявили изгоем, лишили места в лествице, предательски схватили и, по договоренности с византийским императором Никифором III (узурпатор) и князем киевским Всеволодом I, отправили в заточение на остров Родос (1079). Можно было бы думать, что отрицательное отношение к Олегу объясняется тем, что за год перед этим он при помощи половцев добыл родной Чернигов, а затем спровоцировал кровавое столкновение на Нежатиной Ниве (3 октября 1078 г.). Пусть так, но ведь антагонист Олега, Владимир Мономах, за год перед этим первый привел половцев на Русь, чтобы опустошить Полоцкое княжество. За что же такая немилость Олегу? Может быть, Олег не первый начал обращаться за помощью к половцам, но применял эту помощь в больших масштабах? Но за период с 1128 по 1161 г. Ольговичи приводили половцев на Русь 15 раз [107, стр. 222], а один только Владимир Мономах – 19 раз [135, т. 1, стр. 374]. Очевидно, тут вопрос не в исторической правде, а очень дурном отношении автора «Слова» к Олегу. Но за что?
