Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории
Такие взгляды — с одной стороны, мы «самая сильная военная держава», с другой — антифашистское движение разлилось по миру так, что приводит к разложению армий враждебных государств, имели широкое хождение. И неудивительно, поскольку они не только разделялись в Кремле, а исходили оттуда, от сталинского руководства.
Показательно, что антикапиталистический по духу и букве доклад Сталина на XVIII партийном съезде, завершившийся провозглашенной готовностью «ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность Советских границ»{929}, вдохновил делегатов на воинственные выступления. Однако Г. Городецкий фактически проигнорировал не только сам доклад Сталина, но и другие материалы съезда, составившие объемистый том стенографической записи. Иначе он (предположим с сомнениями, учитывая предназначение «Мифа “Ледокола”») не был бы так уверен в своем открытии об отсутствии у Сталина геополитических планов во Второй мировой войне.
Чтобы удостовериться в том, что Сталин намеревался воспользоваться взаимным ослаблением капиталистических врагов, достаточно было прочитать первый, международный раздел его доклада на съезде. Благо, это немного чтения, страницы с 9-й по 15-ю стенографического отчета{930}. В этом случае Г. Городецкий, возможно, засомневался бы в том, что у Сталина не было «замыслов» (не тайных, а достаточно прозрачных) воспользоваться «второй империалистической войной» в своих целях. Имеется в виду то место раздела доклада, где Сталин объясняет «систематические уступки» агрессорам со стороны стран Запада, которые, «взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении». Одно объяснение — в их чувстве «боязни перед революцией» в случае еще одной мировой империалистической войны, которая, по опыту Первой мировой войны, «может повести также к победе революции в одной или в нескольких странах».
Однако главную причину отказа стран Запада от политики коллективной безопасности Сталин видел в том, что они своей политикой невмешательства и нейтралитета провоцируют мировую войну, чтобы затем «продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия», подытожив — «И дешево, и мило!»{931}. При этом он сделал акцент на стремление «провокаторов войны» на Западе столкнуть друг с другом СССР и Германию «без видимых на то оснований». В условиях «новой империалистической войны», то есть вооруженного конфликта внутри «враждебного капиталистического окружения», как раз у сталинского Советского Союза появилась возможность воспользоваться «золотым правилом» дипломатии — оставаться до поры до времени в стороне, пока его многочисленные враги разбираются между собой, ослабляя друг друга. Чтобы было «и дешево, и мило!».
Так кто же прав в оценке доклада Сталина на партийном съезде: В. Суворов и «другие историки», рассматривающие это выступление как важнейшее указание на цели предвоенной советской внешней политики, или Г. Городецкий с его отрицанием прямых международных последствий сталинского доклада, причем не утруждающий себя доказательствами?
«Лишь договор о нейтралитете»
Не меньше вопросов вызывает интерпретация Г. Городецким исторического значения советско-германского пакта о ненападении и его последствий.
Читаем на странице 45-й «Мифа “Ледокола”»:
«Поздно ночью 23 августа 1939 года в Кремле советский комиссар Вячеслав Молотов подписал с германским министром иностранных дел Иоахимом Риббентропом пакт о ненападении. Хотя это был лишь договор о нейтралитете он, как правило, рассматривается историками как наиболее очевидная, непосредственная причина второй мировой воны. Это событие привело к военным действиям и потому заслуживает внимательного рассмотрения. До какой степени разделяет Советский Союз с нацистской Германией вину за возникновение войны? Некоторые историки идут в своих аргументах дальше. Они уделяют первостепенное внимание подписанным месяц спустя совершенно секретным протоколам, разделившим Восточную Европу на сферы влияния. Именно секретные протоколы, утверждают они, а не пакт о ненападении, отражают истинные цели советской внешней политики. Договор заложил основы прочного союза между Германией и Советским Союзом». Тут же дежурная ссылка на В. Суворова, который, мол, «в своих аргументах заходит еще дальше», связывая заключение пакта с давними намерениями Сталина, развязав мировую войну, создать «благоприятные условия» для достижения экспансионистских внешнеполитических целей.
Упоминание имени В. Суворова (как и в предыдущих случаях), само по себе, полагает Г. Городецкий, ставит под вопрос трактовку «другими историками» советско-германско- го пакта и его следствий, как бы освобождая от обязанности что-либо особо доказывать. Все-таки остановимся на странных умозаключениях автора, выделенных мною курсивом.
Что значит «хотя это был лишь договор о нейтралитете», но историки, «как правило», считают договор «наиболее очевидной, непосредственной причиной Второй мировой войны»? «Как правило» — значит, опять-таки большинство историков. Следовательно, Г. Городецкий (еще и еще раз) не разделяет точку зрения не только «невежественного»
В. Суворова, но и «других историков». Тоже, таким образом, «невежественных».
Разумеется, советско-германский пакт отнюдь не был «лишь договором о нейтралитете», как он упорно именуется в «Мифе “Ледокола”». Здесь автор то ли подправляет, то ли развивает «Фальсификаторов истории», где пакт называется так, каким он и был — пактом о ненападении. И не только формально — по названию. Никакого упоминания нейтралитета нет и в самом тексте соглашения. Главным в нем было обязательство сторон ни при каких обстоятельствах не выступать друг против друга, если одна из них «окажется объектом военных действий со стороны третьей державы» (статьи I и II). Обычно в соглашения о нейтралитете включался пункт, освобождавший одну из сторон от обязательств, если другая сторона сама совершит акт неспровоцированной агрессии. Однако такого пункта в советско-германском пакте как раз и не было. Обеспечив пактом себе тыл — со стороны Советского Союза, нацистская Германия получила возможность атаковать Польшу, не опасаясь, что Англия и Франция, гаранты Польши, сумеют быстро прийти ей на помощь.
Немедленное вступление пакта в силу, еще до ратификации, говорило о том, что все готово для нападения на уже намеченную жертву. Несколько дней спустя, 1 сентября 1939 г., Гитлер напал на Польшу, а 17 сентября, о чем было договорено при заключении пакта, Красная армия вторглась в Польшу с востока. В совместном коммюнике о задачах советских и германских войск в Польше говорилось, что их действия соответствуют «духу и букве пакта о ненападении»{932}. А по Г. Городецкому — это был «лишь договор о нейтралитете», хотя стороны, подписавшие пакт и совместно напавшие на Польшу, публично признали свою агрессию отвечающей смыслу пакта.
Нужны еще доказательства, почему историки, «как правило», рассматривают советско-германский пакт в том качестве, каковым он и был — как самую непосредственную причину возникновения (не подготовки — она началась задолго до заключения пакта) Второй мировой войны?!
Привлеку внимание читателей к переговорам в Кремле, приведшим к подписанию пакта. Существует немецкая запись переговоров, из которой видно, что участники переговоров — И.В. Сталин, В.М. Молотов, И. Риббентроп говорили не о сохранении всеобщего мира, а оценивали соотношение сил участников назревшего вооруженного конфликта: Германии и ее противников — Англии и Франции. Люди, замыслившие сговор, были единодушны насчет предназначения пакта. При этом Сталин не скрывал своего предпочтения, отданного Германии{933}.
При анализе историко-международного значения пакта следовало бы отталкиваться от определения В.М. Молотовым пакта как «поворотного пункта в истории Европы, да и не только Европы»{934}. Определения однозначного, указывающего на далеко идущие намерения сторон пакта, вошедших в отношения, по оценке «других историков», стратегического партнерства. Но Г. Городецкому приходится, чтобы не подрывать свою историческую конструкцию, снова отмежевываться от «других историков». Поэтому слова В.М. Молотова (как и ряд красноречивых фактов советско-германского сотрудничества, включая совместный раздел Польши), пишет он, «не следует принимать за чистую монету» (с. 74). Почему не следует? Разве сталинское руководство, общее мнение которого отражено в молотовском определении, не ведало, что творило? Разве на следующий день после заявления Молотова о пакте как «поворотном пункте в истории Европы, да и не только Европы», то есть 1 сентября 1939 г., не произошло нападение Германии на Польшу, ознаменовавшее начало Второй мировой войны? Объяснение израильского историка замечательно просто: «эти эпизоды (как бы мелкие, незначительные события, включая войну с Польшей и оценку Молотовым пакта. — В.Н.) отражают сложности, с которыми столкнулись русские после заключения пакта» (там же). «Другие историки», наоборот, на основании тех же фактов пришли к выводу, что советско-германским пактом, как до этого XVIII съездом ВКП (б), был запущен событийный ряд, зримо ускоривший драматическую развязку мировых противоречий.
