Полис, логос, космос. Мир глазами эллина - Игорь Евгеньевич Суриков
Политические узы оказывались крепче кровных связей, потому что члены гетерий скорее шли очертя голову на любое опасное дело. Ведь подобные организации отнюдь не были направлены ко благу общества в рамках, установленных законами, но противозаконно служили лишь для распространения собственного влияния в своекорыстных целях. Взаимная верность таких людей поддерживалась не соблюдением божеских законов, а, скорее, была основана на совместном их попирании… Отомстить за обиду ставилось выше, чем избегнуть обиды. Взаимные клятвы, даваемые для примирения, обе стороны признавали лишь средством для того, чтобы выиграть время в трудном положении, и считали себя связанными ими лишь до тех пор, пока не соберутся с силами для новой борьбы…
Причина всех этих зол – жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии. Отсюда проистекает и жгучая страсть к соперничеству, когда люди предаются спорам и раздорам. Действительно, у главарей обеих городских группировок (имеются в виду группировки демократическая и олигархическая. – И.С.) на устах красивые слова: «равноправие для всех» или «умеренная аристократия». Они утверждают, что борются за благо государства, в действительности же ведут лишь борьбу между собой за господство. Всячески стараясь при этом одолеть друг друга, они совершали низкие преступления, но в своей мстительности они заходили еще дальше, руководствуясь при этом не справедливостью или благом государства, а лишь выгодой той или иной группировки. Достигнув власти путем нечестного голосования или насилием, они готовы в каждый момент утолить свою ненависть к противникам. Благочестие и страх перед богами были лишь пустым звуком, и те, кто совершал под прикрытием громких фраз какие-либо бесчестные деяния, слыли даже более доблестными… Все были твердо убеждены лишь в том, что всеобщей безопасности нет и поэтому каждый должен заботиться о своей собственной безопасности и не доверять другим»[332].
Тому же подрыву традиционного мировоззрения способствовали не только реалии военного времени, но и чисто интеллектуальный процесс – философское движение софистов, начавшееся несколько раньше Пелопоннесской войны, а в ее период достигшее апогея. Эти мыслители (Протагор, Горгий, Продик и др.) проповедовали релятивизм, субъективизм, скептицизм: учили, что все относительно, а абсолютной, общей для всех истины просто не существует. Деятельность софистов, имевших широкую популярность в образованных слоях общества, безусловно, разрушительным образом действовала на общепринятую шкалу ценностей. Под ее влиянием внедрялось скептическое отношение к религиозным верованиям, к законам и обычаям полиса. Каждый становился сам себе законом…
Все описанные здесь процессы после Пелопоннесской войны не исчезли, а продолжали развиваться, загоняя полисный менталитет в тупик. Налицо, прежде всего, кризис коллективистских элементов мировоззрения, утрата гражданской солидарности. На смену общеполисным установкам пришли узкогрупповые; гораздо больше, чем раньше, стали значить интересы, а не ценности.
* * *
Однако означал ли упадок коллективизма, что больше простора появлялось для роста индивидуального, личностного начала? На первый взгляд, вроде бы так оно и есть. Однако стоит пристальнее всмотреться в греческий мир IV в. до н. э., и становится заметно, что развитие действительно яркой, творческой личности тоже приостановилось. Достаточно сравнить видных политиков эпохи расцвета полиса и эпохи его кризиса. Греция V в. до н. э. породила целую плеяду выдающихся государственных деятелей – Мильтиада и Фемистокла, Аристида и Кимона, Перикла и Алкивиада… А что можно сказать в данной связи о следующем столетии? Картина несравненно бледнее. Самый крупный из политиков этого времени, несомненно, Демосфен. Но даже и для него сравнение с любым из вышеперечисленных лиц оказывается довольно-таки невыгодным.
Наступила «эпоха профессионалов», возросла специализация. Политик перестал быть универсальным знатоком всех аспектов своего ремесла. Если Перикл был одновременно и выдающимся оратором, и опытным финансистом, и видным полководцем, то уже Демосфен, занимаясь чисто «штатской» деятельностью, не имел представления о тонкостях военного дела. А современные ему стратеги, напротив, не участвовали, как правило, в гражданской политике. Соответственно, их имена – Хабрий, Тимофей, Харет и др. – известны ныне только ученым.
Личность стала какой-то неполной, ведь, как говаривал еще Козьма Прутков, узкий специалист подобен флюсу: полнота его одностороння. Усугублявшаяся профессионализация говорила о распаде некогда целостного мировосприятия.
Очевидно, диалектика полисной цивилизации, в которой сосуществовали и противоборствовали коллективистское и индивидуалистическое начала, вела к тому, что подрыв первого из этих начал ударял и по второму. Два «полюса» эллинского бытия не могли существовать один без другого.
В эпоху кризиса, когда идеал и реальная жизнь все сильнее отрывались друг от друга, появились разнообразные способы «бегства от действительности». Одним из таких способов стал уход в своеобразную корпорацию утонченных интеллектуалов – философскую школу. Такие школы, действовавшие на постоянной основе, впервые появились в Афинах именно в IV в. до н. э. Среди них – Академия Платона, Ликей Аристотеля и ряд второстепенных (киническая, гедонистическая школа и др.).
В одних из школ коллективистская, полисная проблематика уже начисто отбрасывалась; в их рамках разрабатывались только вопросы, связанные с индивидом и формами его поведения. Так, гедонисты во главе с Аристиппом признавали высшим благом удовольствие (греч. гедоне), оправдывали и возводили в абсолют стремление людей к наслаждениям. Кстати, это выглядит особенно парадоксальным в связи с тем, что Аристипп считал своим учителем Сократа – этого «босоногого мудреца», неприхотливого во всем и вовсе не жаждавшего чувственных утех. В данном смысле к его образу жизни значительно более приближались киники: Антисфен, тоже слушатель Сократа, и ученик Антисфена – скандально знаменитый Диоген, живший в большой глиняной бочке. Учение киников было прямо противоположным взглядам гедонистов: они, наоборот, призывали в чем только возможно ограничивать потребности, во всем обходиться минимумом возможного.
Название этой школы происходит от корня греческого слова, обозначавшего собаку (вспомним о современной профессии «кинолог», в которой слышится тот же самый корень). Насколько можно судить, дело обстояло так. Критики Антисфена и Диогена осуждающе говорили им: «Живете как собаки – спите где попало, питаетесь чуть ли не отбросами…» А те с вызовом приняли обидное прозвище и стали сами себя так именовать.
Вообще киники порой уж слишком бравировали своим подчеркнутым презрением ко всем и всяческим общественным приличиям. Так, один из их видных представителей, Кратет, со своей женой Гиппархией, последовательницей того же учения, вполне могли заняться сексом на городской площади, на виду у сограждан. Неслучайно впоследствии сам термин «киник» – в
