Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
– Они такие бледненькие! Прямо как их покойная матушка! Возможно, все и дальше шло бы у Хейлов хорошо, потому что Эбнер оказался примерным отцом и искренне любил своих детей, но только в году в Лахайне остановился "Карфагенянин", чтобы забрать товары у Джандерса и Уиппла и отвезти их в Кантон. Пока происходила погрузка корабля, капитан Хоксуорт бесцельно бродил по улицам города, и вдруг, щелкнув пальцами, спросил первого встречного на гавайском:
– А где похоронена миссис Хейл?
Узнав, в каком месте находится могила Иеруши, мощный капитан тут же быстро зашагал на кладбище, остановившись всего один раз, чтобы купить цветов. Однако когда он нашел могилу, то, к несчастью, обнаружил там и Эбнера, который как раз выдергивал сорняки, выросшие у импровизированной надгробной плиты, сооруженной Амандой Уиппл. Как только бывший китобой заметил Эбнера, источник своего постоянного горя, он сразу же впал в ярость и закричал:
– Ты, проклятый, никчемный червь! Это ты убил её! Ты заставлял её трудиться, как рабыню, в этом жутком климате!
Одними словами Рафер не ограничился. Он бросился на Эбнера, ухватил его чуть ниже колен и повалил на могилу, принявшись отчаянно колотить священника по голове. Затем, поднявшись, он продолжал истязать миссионера, но теперь уже действовал ногами, и страшные удары тяжелыми ботинками приходились Эбнеру в голову, грудь и живот.
Очень скоро, не выдержав этой пытки, Эбнер лишился чувств, но это только ещё больше взбесило Хоксуорта, и он, схватив и приподняв священника с могилы, снова обрушил его на землю с огромной силой, крича при этом:
– Я должен был ещё тогда скормить тебя акулам! Ты грязный, грязный, грязный подлец и негодяй!
Неизвестно, сколько времени продолжалось бы это безобразие, но местные жители, услышав шум и крики, поспешили на помощь своему любимому миссионеру. Правда, когда они отбили его у капитана, то поначалу подумали, что священник уже умер. Очень бережно они отнесли его домой, где, не подумав, сразу же передали Эбнера детям. Увидев истерзанное и окровавленное тело отца, трое младших ребятишек принялись плакать, и только старший, Михей, встал на колени перед изуродованным телом отца и принялся аккуратно обмывать его лицо водой.
В последующие дни для доктора Уиппла стало вполне очевидно, что Эбнер перенес какую-то серьезную мозговую травму. Видимо, удары капитана Хоксуорта вызвали смещение кости, что, в свою очередь, повлияло на некоторые нервные окончания. В течение нескольких дней Эбнер пустым взглядом смотрел на своих сочувствующих товарищей, которые сообщили ему:
– Мы предупредили капитана Хоксуорта о том, что отныне путь в Лахайну ему заказан.
На это Эбнер среагировал весьма странно. Он только спросил:
– А кто такой Хоксуорт?
Однако Уиппл продолжал заботиться о своем товарище, и тот, в конце концов, оправился от болезни. В последующие годы жители Лахайны часто видели, как он, идя по улице, вдруг останавливался и начинал трясти головой, будто стараясь поставить мозги на место, после чего продолжал движение – странный, неуверенный в себе человек, который теперь постоянно ходил с тростью. Во время выздоровления Эбнера был один неприятный момент, когда священник вдруг осознал, что детей в доме нет. Он перепугался, подумав, что они потерялись и теперь живут где-то среди язычников Мауи. Он начал бушевать, потом жалобно расплакался, и только когда Аманда привела к нему всех четверых (а они в то время жили у неё в доме), Эбнер понемногу успокоился.
Однако и Уипплы, и Джандерсы были немало удивлены, узнав, что после выздоровления Эбнер не только настоял на том, чтобы ему оставили детей, но и сами отпрыски Хейла пожелали жить в миссии, за высокими стенами, предпочитая добровольное заключение свободному перемещению по городу. И вскоре Эбнер полностью восстановил свое домашнее хозяйство.
* * *Затем в году в Лахайну приехал совершенно неожиданный гость, и спокойствие в городе на некоторое время было нарушено. Это произошло потому, что важным визитером был никто иной, как худой и высокий, внушительного вида священник конгрегационной церкви. Он был одет во все черное, а на голове его высилась касторовая шляпа, отчего слуга Господа выглядел, наверное, в два раза выше своего роста. Выйдя на пирс, он объявил:
– Я преподобный Элифалет Торн, член американского комитета по делам миссионеров. Я прибыл сюда из Бостона. Не могли бы вы подсказать мне, где можно найти преподобного Хейла?
Когда высокомерного пожилого мужчину, худощавого и чопорного, провели к миссионерскому дому, он сразу же понял, что здесь произошло. Правда, Торн пришел в ужас, когда узнал, что Эбнер решил оставить при себе всех четверых детей.
– Вы должны найти себе новую жену или вернуться к друзьям в Америку, логично предложил Торн.
– Моя работа заставляет меня оставаться здесь, – заупрямился Эбнер.
– Господь никогда не призывал своих слуг истязать себя, – возразил Торн. – Брат Эбнер, я сейчас как раз занимаюсь тем, что подготавливаю все необходимое для того, чтобы забрать ваших детей в Америку.
Вместо того чтобы начать спор против этого вполне разумного решения, Эбнер осторожно поинтересовался:
– Скажите, а сможет ли Михей поступить в Йель?
– Я сомневаюсь в том, что здесь он смог получить достаточную подготовку, – поморщился Торн. – Ему ведь пришлось жить вдалеке от книг.
– Услышав такие слова, Эбнер немедленно позвал своего сынишку с болезненным цветом лица и попросил его встать по стойке "смирно". Мальчик вытянулся в струнку перед важным гостем из Бостона. Командным голосом Эбнер приказал:
– Михей, я хочу, чтобы ты прочитал наизусть первую главу из книги Бытия сначала на иврите, потом по-гречески, затем на латыни и, наконец, на английском. А потом я попрошу тебя объяснить преподобному Торну семь или восемь абзацев, которые особенно сложны для перевода с одного языка на другой.
Сначала преподобный Торн хотел прекратить подобную демонстрацию способностей, как ненужную. Он мог и поверить Эбнеру на слово, что его мальчик действительно так хорошо развит. Но как только он услышал знакомые золотые слова, то устроился удобнее в кресле и с благоговением принялся вслушиваться в эти полные смысла строки. Высокомерный священник был потрясен острым чувством языка, которым владел этот мальчик. Он даже расстроился, когда цитаты кончились, поэтому спросил Михея:
– А как этот отрывок звучит на гавайском?
– Я не умею говорить по-гавайски, – объяснил тот. Когда мальчик удалился в свою комнату, Торн обратился к Эбнеру:
– Мне хотелось бы познакомиться с гавайскими священниками.
– У нас таких нет.
– А кто же будет читать проповеди, когда вы уедете отсюда? – удивился Торн.
– Я никуда не собираюсь уезжать.
– Но как же будет потом существовать эта церковь?
– Гавайцам нельзя доверять такое ответственное дело, – настаивал Эбнер. – Наверное, вам уже кто-нибудь успел рас сказать о Кеоки и Ноелани?
– Да, – холодно заметил Элифалет Торн. – Сама Ноелани в Гонолулу. Сейчас у неё четверо прекрасных детей, воспитываемых в христианской вере.
Эбнер потряс головой, чтобы сфокусировать зрение, но некоторое время стоял в растерянности. Он никак не мог сообразить, откуда он знает Элифалета Торна. И вдруг он вспомнил все: как этот высокомерный и мрачный священник ходил от колледжа к колледжу и выбирал будущих миссионеров. Это было в далеком году.
– Вот что вам необходимо сделать, преподобный Торн, – взволнованно заговорил Эбнер. – Возвращайтесь в Йель и подберите там новых миссионеров. Нам здесь их потребуется не меньше дюжины.
– Но в наши намерения никогда не входило присылать на острова бесконечное количество белых людей, чтобы помогать туземцам управлять своими делами, – резко ответил Торн. Внезапно слово "управлять", произнесенное им, напомнило священнику о том, зачем он, собственно, и приехал на Гавайи. Однако эта тема была настолько щекотливой, что он не знал, с чего лучше начать.
Наконец, Торн прокашлялся и заговорил напрямую:
– Брат Эбнер, комитет в Бостоне очень недоволен двумя аспектами, касающимися гавайской миссии. Первое: вы установили здесь настоящую епархию, с центром в Гонолулу, контролирующим острова. Вы должны понимать, что это неприемлемо для нашей конгрегационной церкви. Второе: вы отказались воспитывать будущих священников из гавайцев, которые впоследствии смогли бы занять ваше место. Это серьезные ошибки, и я от имени комитета должен наказать тех, кто несет ответственность за допущенные промахи.
Эбнер холодно смотрел на своего инквизитора и думал: "Как он может судить меня относительно происходящего на Гавайях, если никогда не жил здесь? Конечно, он может порицать мои действия, но чем он подкрепит свое обвинение?"
Преподобный Торн уже столкнулся с чем-то подобным в Гонолулу. Сейчас он рассуждал так: "Он, наверное, сейчас осуждает меня за то, что я сужу о его работе, ничего не зная о местных условиях, но каждая ошибка начинается с каких-то особых обстоятельств".
