Владимир Вальденберг - Древнерусские учения о пределах царской власти
Всеми этими источниками пользовались политические мыслители без различия направлений и взглядов. У всех одинаково находим ссылки на св. Писание, на отцов церкви, у всех одинаково видим пользование Византией. Одинаковость пользования источниками у писателей разных направлений состоит не только в том, что они пользуются одним и тем же памятником: иной раз сходство доходит до того, что они пользуются одним и же текстом, берут из памятника одну и ту же цитату Например, ссылка на иудейского царя Озию (2 Паралип., гл. 26), совершившего каждение в храме, встречается у таких мало похожих один на другого мыслителей, как Никон, протопоп Аввакум и Крижанич. Изречение Спасителя о воздавании кесарева кесарю и Божия Богу находим у Иосифа Волоцкого, митр. Даниила, Зиновия Отенского, Никона и Крижанича. Предисловие в 6-й новелле Юстиниана приводят Акиндин, Иосиф Волоцкий, Максим Грек, Стоглав, Ив. Неронов и Никон, между которыми нельзя указать большого сходства в церковно-политических воззрениях. Отсюда получается вывод, что ни одно из направлений в учении о пределах царской власти нельзя связать в его происхождении ни с какой определенной группой источников. Ни ограничение царской власти законом, ни учение о вмешательстве царя в дела церкви, ни отрицание этого вмешательства, ни ограничение царской власти Боярской думой или Земским собором, ни теория царского полновластия не имели своих отдельных источников, которыми бы каждое из этих направлений пользовалось исключительно или хотя бы даже преимущественно, и которыми бы в то же время не пользовались другие направления. И это одинаково относится как к источникам религиозно-церковного характера (св. Писание, отцы церкви, церковное законодательство), так и к источникам светским, т. е. к памятникам русской письменности, к русской истории, византийской истории и византийскому праву [1002] . Поэтому ни одному из направлений в вопросе о пределах царской власти в Древней Руси не может быть присвоено никакого названия, которое характеризовало бы его источники, ни одно не может быть, например, названо церковным или византийским. Многие считают византийским то направление древнерусской политической мысли, которое наделяло царскую власть известными правами в области церковного управления. Держаться такого взгляда на том основании, что это направление (и только оно одно) переносило в Россию византийские политические понятия, едва ли есть достаточное основание, так как в Византии эти понятия были не единственными, а были учения и противоположного содержания (см. выше гл. II). Если же такое обозначение должно указать источники, которыми пользовалось направление, то можно согласиться, что для этого есть основание. Действительно, иосифляне и родственные им по духу писатели весьма охотно пользовались для доказательства своих положений византийской историей и византийским законодательством. Но не менее охотно пользовалось ими и противоположное направление: митрополиты Киприан и Фотий, автор «Слова кратка», Никон; у них тоже много ссылок и на византийскую историю, и на византийское законодательство. Следовательно, и это направление можно было бы с одинаковым основанием назвать византийским. С первого взгляда могло бы еще показаться, что наименование византийского может требовать себе учение о царском полновластии, представленное в древней русской письменности Пересветовым и Иваном Грозным: оба они для доказательства нераздельности царской власти ссылаются на факты византийской истории и как будто оттуда заимствуют свою мудрость. На самом деле и этого нет. Ведь и Пересветов, и Иван Грозный говорят не о том, что в Византии было царское полновластие, наоборот, они утверждают, что там была ограниченная царская власть, и, зная печальный конец Византии, они не хотят, чтобы Русь следовала ее примеру. Они не переносят в Россию византийские понятия, а, напротив, восстают против такого переноса. Факты же, которые они приводят, во-первых, недостаточно проверены, а, во-вторых, сами по себе очень мало говорят о разделении или о полноте царской власти и получают известный смысл только при надлежащем их освещении. Перед нами здесь такое приложение византийской истории, за которым давно уже в исторической науке упрочилось название «тенденциозного» [1003] .
Говоря о влияниях, какие испытало на себе развитие древнерусских учений о пределах царской власти, нельзя обойти молчанием славянское влияние. К сожалению, однако, вследствие слабой разработанности вопроса о характере славянского влияния на древнюю русскую литературу вообще и на политические идеи в особенности, приходится ограничиться на этот счет только немногими замечаниями. Славянское влияние на русские учения о пределах царской власти, по-видимому, не было влиянием со стороны славянских идей. От начала русской литературы до конца XVII в. не удалось пока установить ни одного случая, когда русские воззрения на пределы царской власти сложились бы под прямым или косвенным влиянием со стороны идей, выразившихся в литературе или в законодательстве какого-нибудь славянского народа. Но взамен этого мы имеем положительные свидетельства о влиянии со стороны славянской письменности. Славянский перевод новелл Юстиниана, вошедших в кормчую, во многом и значительно отступающий от подлинника, заметно повлиял на формулировку идей о пределах царской власти, выставленных в церковном уставе Владимира Св. и в послании инока Акиндина. А так как в этих памятниках впервые были выражены две главные идеи о пределах власти – в первом идея подчинения царя христианскому закону, а во втором право на участие его в церковном управлении, – то это дает основание утверждать, что влияние славянской письменности на развитие древнерусских учений о пределах царской власти было весьма значительно.
Общность источников у политических учений, принадлежащих к различным направлениям, указывает на характер пользования источниками и на то, какая им принадлежала роль в развитии этих учений. Если Акиндин ссылается на 6-ю новеллу Юстиниана для доказательства права князя судить митрополита, и на нее же ссылается Никон, отрицавший это право; если иосифляне ссылаются на Матф. гл. 22 (кесарево – Божие) для доказательства того, что повиновение царю не должно быть безграничным, а Зиновий Отенский и Крижанич, наоборот, чтобы обосновать учение о покорении царю, то мы прекрасно понимаем, что ни в законодательном памятнике, ни в евангельском тексте не может быть заключено двух диаметрально противоположных одна другой мыслей, и что авторы извлекли их оттуда только путем толкования. Следовательно, эти ссылки говорят нам не о том, под какими влияниями сложилось то или другое учение о пределах царской власти; учения складывались сами собой, т. е. независимо от тех источников, с которыми они внешним образом связаны, и авторы их обращались к источникам только затем, чтобы отыскать в них подкрепление своим взглядам, их обоснование и доказательство. Наглядный пример этого видим у Акиндина: он взял из кормчей 6-ю новеллу Юстиниана, которая казалась ему удобной для доказательства его идеи, и отверг 123-ю новеллу (36-я заповедь), так как она этой идее противоречила [1004] . Трудно, разумеется, утверждать, что этот способ пользоваться источниками составлял такое общее правило, из которого совсем не было исключений. Может быть, в отдельном случае какие-нибудь литературные произведения и определяли собой сполна политические взгляды какого-нибудь древнерусского книжника; может быть, и бывало так, что он обращался к ним без всякого заранее составленного мнения и добросовестно искал в них ответа на свои недоуменные вопросы или отказывался под их влиянием от своих взглядов. Но внимательное чтение памятников древнерусской письменности, затрагивающих вопрос о пределах царской власти, показывает, что в громадном большинстве случаев дело обстояло иначе. В большинстве не источники определяли взгляды авторов на пределы царской власти, а самые взгляды определяли выбор источников и их толкование. Меньше всего можно говорить о механическом переносе в древнерусскую письменность из каких бы то ни было источников, например, из византийских, готовых идей, относящихся к учению о пределах царской власти. Литературные ссылки, которые мы находим в памятниках, свидетельствуют не о степени самостоятельности писателей, а только о литературных требованиях времени. Общество требовало, чтобы каждый новый взгляд, каждое новое учение предлагалось ему не как личный домысел автора, а как вывод из вековой мудрости, находящийся в полном согласии с памятниками, которые пользовались непререкаемым авторитетом. Такой авторитет в Древней Руси имели св. Писание, отцы церкви, церковные законоположения и, наконец, до некоторого времени и в некоторых отношениях – Византия. К ним-то и обращаются древнерусские мыслители, писавшие о пределах царской власти – отчасти, чтобы убедить своих читателей, – отчасти, чтобы самим проверить свои взгляды и убеждения. Отсюда – обилие ссылок. Некоторые авторы, например, Иосиф Волоцкий и Иван Грозный, доводят свои ссылки до громадного количества. Они нанизывают тексты на тексты, наполняют иногда целые страницы выписками из самых разнообразных произведений, причем часто оказывается, что некоторые из текстов и выписок даже не имеют ближайшего отношения к данному вопросу, и что желательное для автора значение им придает искусное толкование или сопоставление их друг с другом. У других писателей это наблюдается в меньшей степени, но все же и у них встречается много таких выписок и таких ссылок, которые уже по самому содержанию своему не могли оказать никакого влияния или никакого существенного влияния на образование их взглядов. Они служат им материалом для доказательства и для проверки; но заключать отсюда, что самые воззрения их на пределы царской власти сложились под влиянием этих источников, было бы очень неосторожно. Корни их лежат, вероятно, гораздо глубже.
