Пётр Кошель - История российского сыска
С коммунистическим приветом
С. Медведев, А. Шляпников».
Заявление Медведева и Шляпникова рассматривалось в Политбюро ЦКК ВКП(б) 23 октября 1926 года. Президиум ЦКК вынес решение об объявлении Шляпникову строгого выговора с предупреждением, а Медведев был исключен из партии.
В ответ на новое обращение Медведева и Шляпникова в Политбюро ЦК и Президиум ЦКК ВКП(б) с просьбой отменить принятое решение им было поставлено условие публично признать ошибочными положения письма Медведева «члену Бакинской организации т. Барчуку», открыто заявить о том, что они считают ошибкой своей то, что допустили в борьбе с ЦК и с партией фракционные методы; что никакой фракционной работы вести не будут и призывают к тому же своих единомышленников.
31 октября в «Правде» были опубликованы заявление Медведева и Шляпникова, отредактированное Кагановичем, и «Извещение от ЦК и ЦКК» по этому поводу. Тексты этих документов были утверждены Политбюро ЦК ВКП(б) 30 октября.
В заявлении, написанном под угрозой партийных санкций, Медведев и Шляпников признавали свои его ошибки, а в «Извещении от ЦК и ЦКК» говорилось:
«ЦК и ЦКК с удовлетворением извещают всех членов партии, что тов. Медведев и тов. Шляпников обратились в ЦКК и ЦК с заявлением, в котором они не только признают вред своей фракционной работы, но и отказываются от пропагандировавшихся ими глубоко неправильных взглядов. ЦК и ЦКК констатируют, таким образом, дальнейший развал оппозиционного блока, что означает полную и категорическую победу идеи ленинского единства ВКП(б)».
Президиум ЦКК ВКП(б) отменил решения о партвзыскании, наложенном на Шляпникова, и об исключении Медведева из партии. Политбюро с этим решением согласилось.
Преследования бывших участников «рабочей оппозиции» оправдывались якобы не прекращающейся деятельностью ее и в середине 20-х годов, и в более позднее время. В условиях усиливающегося в партии командно-административного режима положение бывших лидеров группы «рабочей оппозиции» становилось все более тяжелым.
Весной 1930 года возникло дело омской группы «рабочей оппозиции». К партийной ответственности вновь были привлечены Шляпников и Медведев.
28 мая 1930 года партколлегия ЦКК ВКП(б) приняла решение: «Признать, что тов. Шляпников А. Г., будучи извещенным участниками омской подпольной организации, что в Омске в 1928— 1929 годах организована и работает подпольная группа «рабочей оппозиции», не принял всех необходимых мер к ликвидации этой антипартийной группы и не информировал руководящие партийные органы о наличии такой группы, чем способствовал укреплению у членов этой подпольной организации мысли, что он, Шляпников, является по-прежнему сторонником взглядов «рабочей оппозиции», а не защитником партийной линии». Такое же решение на этом заседании было принято и в отношении Медведева. А 3 августа 1930 года Шляпникову был вынесен строгий выговор.
В решении об этом, подписанном заместителем секретаря партколлегии ЦКК ВКП(б) И. Акуловым, говорилось:
«Президиум ЦКК констатирует, что т. Шляпников, вопреки всем заявлениям, сделанным им в речах о своем согласии с партией, не прекратил до сих пор поддержки антипартийных элементов, ведущих фракционную борьбу против партии, а в деле омской группы «рабочей оппозиции» до последнего момента не только не помогал партии вести борьбу с остатками «рабочей оппозиции», но прикрывает ее, выдвигая клеветническое антисоветское обвинение по отношению к ОГПУ, по-большевистски борющегося против попыток вести подпольную антипартийную работу.
Президиум ЦКК, объявляя строгий выговор т. Шляпникову за его клеветническое обвинение, направленное против ОГПУ, напоминает т. Шляпникову о постановлении XI съезда РКП (б) в отношении его».
Проверка дела Шляпникова, проведенная позже, не установила фактов его фракционной деятельности ни в связи с так называемой «бакинской оппозицией», ни в связи с так называемой омской группой «рабочей оппозиции». Обвинения участников этих групп в антисоветской контрреволюционной деятельности не подтвердились.
В 20—30-е годы Шляпников издал свои воспоминания о революционной деятельности. Первая книга вышла в 1920 году, четвертая, последняя, — в 1931 году. В январе 1932 года в «Правде» была опубликована рецензия (О. Чаадаевой, П. Поспелова и других) с резкой критикой мемуаров Шляпникова «1917 год».
Рассмотрев его публикации, Политбюро приняло решение: «Предложить т. Шляпникову признать свои ошибки и отказаться от .них в печати. В случае же отказа со стороны т. Шляпникова выполнить этот пункт в 5-дневный срок — исключить его из рядов ВКП(б)».
Шляпников обратился в Политбюро с разъяснением некоторых положений своих воспоминаний. Он писал: «Все свои воспоминания о революционной работе я не рассматриваю как научно- систематизированные исторические труды и не могу отрицать возможность наличия в них таких формулировок, которые могут подать повод для неправильного толкования».
Шляпников просил дать ему возможность опубликовать подготовленный юпечати том воспоминаний, исправить имеющиеся в его работах неточности и разрешить дальнейшую литературную деятельность. В этих просьбах ему было отказано.
Ультиматум, предъявленный Политбюро Шляпникову, ставил его перед альтернативой: или он признает несуществующие ошибки и тем самым поставит под сомнение свои труды, или он будет исключен из партии. Организаторы этого дела рассчитали верно. Они знали, что для Шляпникова партия превыше всего.
9 марта 1932 года в «Правде» было опубликовано заявление Шляпникова в ЦК ВКП(б), в котором он признавал свои ошибки и заверял, что примет все меры к их исправлению и к защите генеральной линии партии.
Но это не помогло. 17 июня 1933 года комиссия по чистке партийной организации Госплана РСФСР, где работал Шляпников, исключила его из партии за непризнание прошлых ошибок и как окончательно порвавшего с большевизмом. Это решение подтвердила областная комиссия по чистке партии.
Шляпникова так много раз заставляли каяться и в действительных, и в мнимых ошибках, что подобное обвинение звучало, по меньшей мере, фарисейски.
15 июля 1933 года Шляпников написал письмо Сталину.
«Обстоятельства чрезвычайного порядка, — говорилось в нем, — обязывают меня обратиться лично к Вам и через Вас в Политбюро с протестом против той кампании шельмования меня, в связи с чисткой ячейки Госплана РСФСР, как в самой ячейке, так и особенно в партийной печати: «Московский рабочий», «Правда». В первый день чистки ячейки я был избран мишенью для всех и хотел очистить себя от всякой политической скверны. Около меня создали атмосферу сенсации, мелкого клеветничества и из меня делают уже в печати законченного двурушника. Если к этому прибавить еще и то, что комиссия по чистке, о чем я просил ввиду обострения глухоты на оба уха, навязала мне 17 июня как окончательный срок, к которому обязала подпиской явиться, — я явился, хотя и больной, выступил, рассказал о себе, всех своих ошибках, но слушать не мог, так как был глухой, а поэтому и не мог дать должного отпора тем шкурникам типа Чупракова, которые клеветали на меня, а с их голоса шельмует меня и печать, — то картина издевательства будет полная.
Прошло уже свыше двух недель по окончании чистки, а я до сего времени не могу получить даже справку о том, какие мотивы послужили комиссии для исключения меня из партии...
В Госплан РСФСР я послан Вами... Вам я могу сказать, что работой в Госплане я сам удовлетворен не был, но не ставил ни перед Вами, ни перед ЦК вопрос о переходе на другую, потому что с конца осени 1932 года ухудшилась моя болезнь — глухота. Уже в течение четырех последних месяцев больше половины времени я был глухой на оба уха. Врачи помогали мне лечением и ограничили продолжительность работы, а в июне запретили мне всякое занятие, сопряженное с напряжением слуха, предупреждая, что несоблюдение... повлечет полную потерю слуха.
И это обстоятельство мне поставили также в вину. Нашелся даже член ЦКК, который пришел на чистку и порочил меня за то, что я не явился к нему, а послал письмо с выдержкой из постановления врачей.
Вся создавшаяся вокруг меня обстановка убеждает меня в том, что ни районная комиссия, ни областная моего дела не разрешат, а потому я и обращаюсь к Вам с просьбой положить конец издевательствам надо мною и обязать комиссию по чистке предъявить мне факты о моем двурушничестве».
