Розмари Горинг - Шотландия. Автобиография
Потопление парохода «Арандора стар», 2 июля 1940 года
«Таймс»
В 1940 году, когда Муссолини объявил войну Англии, города Шотландии стали свидетелями беспорядков и актов насилия, обращенных против итальянцев, которые до той поры не пробуждали никаких враждебных чувств. Вскоре после этого все итальянцы в возрасте от семнадцати до шестидесяти лет были интернированы или высланы из страны. В июле 712 итальянцев отправили из Ливерпуля в Канаду на борту корабля под названием «Арандора стар», который вез 1500 «враждебных иностранцев». Судно было торпедировано немецкой подлодкой, и 450 интернированных итальянцев утонули, большинство из них были лавочниками или работали в кафе. Всего на корабле погибли 805 человек — интернированных, охранников и членов экипажа.
Интервью с теми, кто выжил после гибели лайнера «Арандора стар», который был потоплен немецкой подводной лодкой в Атлантическом океане, свидетельствуют, что, несмотря на возникшую на борту среди немцев и итальянцев недостойную панику, многие человеческие жизни можно было бы спасти.
Когда обезумевшие немцы бросились к спасательным шлюпкам, стараясь опередить итальянцев, в свалке десятки людей были сброшены за борт. Британским солдатам и морякам пришлось тратить драгоценное время, которое можно было посвятить спасательным работам, на то, чтобы силой разделить иностранцев. В действительности, несколько британских матросов ушли на дно вместе с лайнером, когда прилагали отчаянные усилия, чтобы вывести наверх иностранцев.
Враждебность между немцами и итальянцами приобрела такой накал, что, даже высадившись на берег в шотландском порту, они продолжали нападать друг на друга, и их пришлось разместить в отдельных зданиях.
Мартин Вериндер из Ромфорда, 18-летний стюард с «Арандора стар», сказал, что вряд ли хоть кто-нибудь спасся бы, не будь предприняты попытки удержать немцев и итальянцев под контролем.
«Когда они кинулись к лодкам, то каждый думал только о себе, — сказал он, — солдатам и матросам пришлось им угрожать. Я даже видел, как один немецкий матрос, у которого, как казалось, было намного больше здравого смысла, чем у прочих, схватил винтовку и бил прикладом своих соотечественников. И, сев в шлюпки, интернированные тоже думали лишь о своей шкуре — когда с аэроплана сбросили хлеб и консервы, они жадно хватали их, а несколько человек начали есть так быстро, как могли. Солдатам пришлось отбирать у них еду, чтобы потом разделить поровну.
В последний раз я видел капитана, когда тот спокойно попросил кого-то принести стакан воды. Тот человек принес ему и пальто. Капитан стоял на мостике, отдавая приказы; мостик был защищен колючей проволокой, и когда я смотрел, как он стоит там, то понимал, что капитан никогда не уйдет. Я видел, как корабельный доктор, видимо, раненный в ногу, встал и отсалютовал кораблю и капитану, когда судно быстро и резко перевернулось и за две минуты утонуло. Это было около 7 часов утра. В воздух на 100 футов поднялось облако пара, и водоворот утащил в пучину вместе с кораблем плоты и людей».
Еще один спасенный сказал, что в некоторых шлюпках интернированные, и немцы, и итальянцы, не давали залезать членам команды, оказавшимся в воде. Когда англичане пытались забраться в шлюпку, раздавались крики: «Тут нет места!», и многих членов экипажа, пытавших влезть в шлюпки, били и отталкивали…
Бродячее семейство, 1941 год
Дункан Уильямсон
Путешественник и автор рассказов Дункан Уильямсон воспитывался совсем в иной атмосфере, чем большинство других детей, и ему очень нравился образ жизни его семьи, но эти отличия сделали его и ему подобных объектом древнего предрассудка. Ниже он вспоминает об эпидемии дифтерии, которая усугубила напряженность между оседлыми жителями деревенской общины и теми, кто склонен к перемене мест.
Жизнь была очень тяжела для нас — бродячего семейства, живущего в поместье герцога Аргайлского в Фэрнисе, в Аргайле, потому что трудно кормить большую семью в такие тяжелые времена. Мы проносились через деревню, по дороге украв у кого — несколько морковок, у кого — несколько яблок. Кое-кто из местных относился к нам с уважением, некоторые не разрешали своим детям играть с нами. Мы тоже местные, но мы — лудильщики, живущие в палатке в лесу Аргайла. И, конечно же, мы, кроме того, делали много хорошего, потому что помогали старикам. Мы с братьями пилили дрова, собирали на берегу плавник на топливо, вскопали несколько огородов. Если была работка за пенни-другой, мы готовы были ее сделать. Мы делали для людей то, что другие делать отказывались. И заслуживали уважение некоторых стариков там, где жили. Когда кончался вечер, мальчики собирались вместе, мы лазали по деревьям и много чего еще делали, но никому не причиняли вреда, не доставляли хлопот. Но кое-кто в деревне по-настоящему нас ненавидел.
Когда мне стукнуло шесть лет, я стал ходить в маленькую начальную школу в Фэрнисе. Ты шел в школу, с босыми ногами, в обносках местных детей, которые выбросили, а твоя мать подобрала у дверей. И конечно, ты сидишь в классной комнате, а родители детей, которые в школе считаются твоими маленькими друзьями-приятелями, предостерегают их: «Не играйте с детьми лудильщиков, еще подцепите от них какую заразу, вшей принесете!» В школе ты был голодным, очень-очень голодным. Ты даже школьную учительницу слушать не мог, какая разница, о чем она с тобой разговаривает, что она там говорит на уроке, ты очень хочешь есть. Но ты знаешь, вот кончатся уроки и будет великая отрада. Ты предвкушаешь кое-что особенное: ты отправишься домой, съешь то немногое, чем поделится с тобою мать, что бы это ни было, обычно постное и того очень мало, но мать делится со всеми детьми. Потом ты весь вечер проведешь с бабушкой и родителями. Сказки, сидя у костра, бабушка раскуривает трубку и рассказывает тебе все чудесные сказки. Вот что самое важное, самое главное во всей твоей жизни.
Во всей деревне мы были самыми здоровыми детьми. Мы бегали с босыми ногами. Мы жили как хотели. У нас не было той еды, которую ели деревенские дети, всяких пудингов и сладостей. Нам, считайте, везло, если мы за неделю видели одну-единственную конфету. Но мы охотились. Если у нас не было еды, мы отправлялись на ее поиски, а это означало стащить каких-нибудь овощей из чьего-нибудь огорода, или наловить руками форели в реке, или набрать в море съедобных моллюсков. Так мы обеспечивали себя. Потому что понимали, что наши родители сделать этого для нас не в состоянии. Мама, как могла, пыталась торговать вразнос, но нельзя ждать от мамы, что она отправится на склон холма и убьет зайца или кролика. И мама не будет ловить в реке рыбу. И так, с возраста пяти-шести-семи лет ты становишься личностью, взрослеешь раньше, чем тебе исполнится хотя бы десять лет. И значит, ты уже достаточно опытен, чтобы помогать растить и воспитывать в семейном кругу своих младших братьев и сестер. Ты можешь вносить свой вклад. Потому что знаешь — иначе у тебя их не будет. Ты же не хочешь видеть, как голодают твои братики и сестрички, так что ты идешь собирать хворост, плавник на берегу, продаешь добычу старушке и приносишь шиллинг матери.
В 1941 году на школу обрушилась эпидемия дифтерии. Тогда Эта болезнь была смертельной. В нынешнее время нужно лишь заплатить по счету врачу. А к тому времени в одну маленькую школу ходило девять детей из наших, все мои братья и сестры вместе. Но так как действительно очень многие дети болели дифтерией, начальную школу закрыли. Теперь мы, босоногие, носились по всей деревне. Нас называли в деревне «маленькими оборванцами». Пятеро наших маленьких деревенских друзей попали в больницу с дифтерией. Двое из моих маленьких приятелей больше оттуда не вернулись.
У моей матери были добрые друзья в деревне, но кое-кто с нами и разговаривать не желал. У одной такой женщины, миссис Кэмпбелл, было двое маленьких мальчиков. Она была из тех, кто нас, проходя мимо на улице, даже взглядом не удостаивал. Даже корки хлеба нам ни разу не дала. После того как закрыли школу, я, босоногий, шел как-то днем по деревне. Она вышла из своего небольшого домика.
И сказала:
— Привет! Доброе утро!
Я был удивлен, что эта женщина вообще заговорила со мной. Она спросила:
— Как дела?
Я ответил:
— Все хорошо, миссис Кэмпбелл. Со мной все хорошо, просто замечательно.
Она сказала:
— Ты рад? Доволен, что школу закрыли?
Я сказал:
— Ну, школа-то закрыта. Как можем, так и радуемся.
Она спросила:
— Ты голоден?
Я сказал:
— Конечно, я голоден. Мы всегда есть хотим. Мама не может всех нас хорошенько накормить.
Она сказала:
— Хочешь чего-нибудь поесть?
Тогда я не знал — клянусь, это подлинная история, — что обоих ее мальчиков увезли в больницу в Глазго. Она сказала:
