Пол и секуляризм - Джоан Уоллак Скотт
Элизабет Мэддок Диллон, обсуждая место авторов-женщин в производстве американской литературы XIX века, отмечает, что
либерализм полагается на бинарную модель пола и гендера: либеральная доктрина одновременно и создает, и поддерживает застывшую оппозицию между мужским и женским телами и субъективностями[48].
Логика нарратива, который все больше ассоциировал гендерную дифференциацию с модерном, очевидна также в незападных странах, где она либо навязывалась колониальными властями, обычно в форме семейного права, либо импортировалась и принималась в локальных практиках теми, кто стремился жить по западным моделям. В исследованиях, посвященных Ирану в XIX и XX веках, Афсанех Наджмабади отмечает, что «гетеронормализация эроса и пола становилась условием „достижения модерна“»[49]. Без сомнения, в опыте постколониальных стран и их империалистических предшественников были различия, но была также важная преемственность, и более застывшая гендерная дифференциация была такой преемственностью.
Несмотря на вызовы от индивидов и общественных движений, четкое разделение между полами сохранилось, пусть и с изменениями, которые важно отметить. Но я хочу отрицать не изменение, мне представляется необходимым оспорить антиисторическое приравнивание в современном дискурсе овеществленного секуляризма к гендерному равенству. То, что сегодня зло ислама представлено в противопоставлении безусловному добру секулярности с гендерным равенством как ее центральной чертой, способствовало отвлечению нашего внимания от того, что половое различие — такая же неразрешимая проблема для стран секулярного христианского Запада, как и для их оппонентов в любом другом месте.
План книги
Поскольку нынешние отсылки к секуляризму предполагают, что в его основе лежат неизменные принципы гендерного равенства, первые три главы я посвящаю оспариванию этого допущения. Рассматривая то, как женщины в Западной Европе, Британии и Соединенных Штатах ассоциировались с религией (глава 1) и репродукцией (глава 2) и как эти виды деятельности лишали их права участия в политике (глава 3), я обращаюсь к огромному корпусу исследований, которые уже давно это описали. Цель в том, чтобы напомнить о релевантности этих исследований для нынешних споров о секуляризме и тем самым подчеркнуть, что секуляризм — это дискурс с историей, в котором нет недостатка в конфликтах и противоречиях.
Затем я перейду от материала XIX–XX веков к тому моменту, когда эксплицитные отсылки к секуляризму на Западе исчезли, утратив свое политическое значение в контексте холодной войны. В главе 4 я утверждаю, что во второй половине XX века старое различие публичного и частного пропало в обеих областях — религии и сексуальности, введя новые концепции, которые подготовили новый дискурс секуляризма в Западной Европе и в англо-американском мире — дискурс, в котором ислам сменил Советский Союз в качестве угрозы общественному порядку. В этом новом дискурсе секулярное и христианское всё больше считались синонимами, а сексуальная эмансипация женщин стала главнейшим показателем гендерного равенства.
В последней главе (глава 5) я исследую сложное применение феминизма и призывы к «сексуальной демократии» в новом дискурсе секуляризма. Это непростая история, и она включает в себя настаивание на сексе как публичном вопросе и на женской сексуальности (и, шире, ненормативной сексуальности) как на праве индивида на самоопределение.
Акцент на индивидуализме — часть того, что Венди Браун назвала «рациональностью неолиберализма», а эта рациональность не совпадает со своей предшественницей из XIX века[50]. В то же самое время половое различие и его гетеронормативные притязания никуда не делись, смешивая статус женщины как желающего субъекта (свободно делающего выбор, как любовный, так и репродуктивный) с ее статусом объекта (мужского) желания. Современный дискурс секуляризма с его упором на важности «непокрытого» женского тела отождествляет публичную видимость с эмансипацией, как будто видимость была единственным способом утвердить женщин в качестве сексуально автономных индивидов (у которых в этой области те же права, что и у мужчин). Контраст с «покрытыми» мусульманскими женщинами не только способствует сохранению смешения западных женщин как субъектов и объектов желания: он также отвлекает внимание (или попросту игнорирует) от сохраняющегося расиализированного гендерного неравенства на рынках, в политике, на рабочем месте и в законодательстве с каждой стороны. Но это еще не все: он внушает, что с каждой стороны разделения существует однородность — как если бы у всех западных женщин и у всех мусульманских женщин был один и тот же опыт, одни и те же взгляды, одна и та же жизнь. Если мы мыслим этих женщин в сугубо оппозиционных категориях, мы упускаем из виду трудности, которые половое различие создает во многих контекстах, и тогда мы недооцениваем или неправильно характеризуем вызовы, которые эти трудности бросают достижению гендерного равенства (цели, вполне возможно, в конечном итоге утопической).
Глава 1. Женщины и религия
Связь женщин с религией была характерной чертой секуляристского дискурса. В 1908 году французская суфражистка Юбертин Оклер отвергала идею — на которую регулярно ссылались для обоснования отказа женщинам в праве голоса, — что предоставление женщинам избирательного права будет означать дополнительные голоса для церковной партии. Идея, что религиозные чувства делали женщину непригодной для участия в политике, была «пугалом, столь же воображаемым, как и то, которым пугали маленьких детей».
Почему к верующим женщинам более суровое отношение, чем к верующим мужчинам? Мужчин не спрашивают об их философских идеях, когда выдают им избирательный бюллетень: к священникам, пасторам, раввинам относятся так же, как к свободомыслящим людям[51].
Приписывание врожденных религиозных чувств женщинам как группе, утверждала Оклер, было только предлогом. Религиозным мужчинам разрешалось голосовать, потому что они — мужчины, женщинам же отказывалось в праве голоса, потому что они считались низшими существами. Лицемерие самозваных секуляристов в этом вопросе вызывало у нее злость: они способствовали сохранению религиозного постулата об ущербности женщин, отказывая им в праве голоса якобы из‑за их религиозных привязанностей. Оклер подчеркивала, что их двуличие проявлялось и в том, что они терпимо относились к формам религии, угнетавшим женщин сильнее, чем христианство. В Алжире, писала она в своей книге «Арабские женщины в Алжире» (1900), признание закона Корана в вопросах, касающихся семьи, брака и сексуальности, способствовало деградации местных женщин. Если бы французским женщинам позволили участвовать в «цивилизационной миссии» в качестве граждан, они сумели бы и просветить французскую администрацию, и принести просвещение в Алжир. Но на тот момент отказ в предоставлении права голоса «культурным белым женщинам», хотя оно было предоставлено «темнокожим дикарям», подрывало миссию секуляризма[52].
Секуляризировать
