Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов
Реакция
Европа между тем оказалась так же не готова к конституции в 1848-м, как и Россия в 1825-м. Уже в июне силы реакции перешли в контрнаступление. Откат революции происходил так же стремительно, как и весенний ее прорыв. Один Николай, похоже, все еще не мог прийти в себя после пережитого им в марте ужаса. Даже в июне, когда революция уже отступала, он по-прежнему внушал Паскевичу, что «при оборонительной войне по всем вероятиям значительный отпор наш будет на берегах Вислы». Ожидал, выходит, неприятеля в пределах своей империи. Европейские генералы тем временем действовали. 12 июня маршал Виндишгрец взял штурмом мятежную Прагу, 23 июня прусские войска изгнали либералов из Бадена и Вюртемберга. 26 июня генерал Кавеньяк расстрелял из пушек восставших рабочих в Париже.
Так оно дальше и шло. 5 августа пал Милан. 1 ноября хорватский бан Елачич взял Вену, вынудив Народное собрание бежать в захолустный Кремниц. 5 декабря прусский премьер Мантейфель распустил либеральный парламент в Берлине. К началу 1849-го, кроме Венецианской республики, полуживого австрийского Собрания в Кремнице и бессильного Франкфуртского парламента, с революцией было, можно сказать, покончено. Твердо стояла одна Венгрия. Но она была изолирована, и ее поражение было лишь вопросом времени.
Крушение мечты
Для Николая, однако, все это оказалось разочарованием жесточайшим. Да, европейская революция была побеждена, но побеждена не им. ЕГО НЕ ПОЗВАЛИ. Даже когда он сам предложил в мае австрийскому императору Фердинанду помощь в Венгрии, она была высокомерно отвергнута. Это была катастрофа для «тютчевской», условно говоря, парадигмы, вдохновлявшей всю его внешнюю политику на протяжении четверти века. Какие «две истинные державы», противостоящие друг другу в Европе? Какая «загнивающая» Европа? Какой звездный час для него — и для России? Вздором все это оказалось, химерой. «В глазах моих исчезает, — писал он проживавшему в изгнании Меттерниху, — целая система взаимных отношений, мыслей, интересов и действий».
Позволено было самодержцу лишь «подчистить» недоделанное европейскими генералами — на глубокой периферии Европы. «Задушил замыслы» в дунайских княжествах, у которых и армии своей не было, и когда на австрийском престоле оказался молодой Франц-Иосиф, и в Венгрии, где Паскевич провозился полгода. Мало сказать, что чувствовал себя после этого Николай генералиссимусом, неожиданно разжалованным в рядовые. Мечта рухнула. Не сравняться было ему отныне славою с покойным братом, Агамемноном Европы не быть. И со сверхдержавным статусом России предстояло распрощаться тоже.
Можно ли еще было его возродить? Пожалел, должно быть, в эту минуту отчаяния самодержец о своем мотто, придуманном после увольнения С. С. Уварова, бывшего президента Академии наук и автора знаменитой триады «Православие, самодержавие, народность». Как он тогда сказал? «Мне не нужны ученые головы, мне нужны верноподданные»? Увы, ничем не могли ему помочь верноподданные после фиаско 1848 года.
На его счастье — или несчастье — нашлась все же одна рисковая «ученая голова», предложившая выход из безнадежной, казалось, ситуации. Причем достойный, более чем достойный, с точки зрения Николая, выход. Для этого требовалось, правда, забыть о революции, о страхе перед ней и о схватке с ней, вообще обо всей старой «тютчевской» парадигме.
В Европе революции, как выяснилось, не будет, а у нас, как объяснил ему М. П. Погодин, тем более, «мы испугались ее напрасно… Мирабо для нас не страшен, для нас страшен Емелька Пугачев. Ледрю Роллен со своими коммунистами не найдут у нас себе приверженцев, а перед Никитой Пустосвятом разинет рот любая деревня. На сторону к Мадзини не перешатнется никто, а Стенька Разин лишь кликни клич! Вот где кроется наша революция». Но из такой предпосылки следовала совсем другая стратегия. Можно было, оказывается, поставить на место самодовольную Европу, а заодно и — без всякой революции — утолить уязвленное тщеславие самодержца. И Погодин развернул перед ним эту новую стратегию подробно.
Но об этом в следующих главах.
Глава 5
АНТИЕВРОПЕЙСКОЕ ОСОБНЯЧЕСТВО
Возможно, это был первый в России политический самиздат.
И как всякий самиздат в отрезанной от мира стране, предприятие это было рискованное. В особенности в николаевской России, где, как записывал (в дневнике) А. В. Никитен- ко, «люди стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу друзей и родных». Но Михаил Петрович Погодин, первый, кажется, университетский профессор из крепостных, всегда слыл в кругах московской интеллигенции (и полиции) чем-то вроде enfant terrible. Нет, не по причине политической неблагонадежности: верноподданным он был образцовым. Скорее из-за замечательной его откровенности: что думал, то и говорил. Так и в этом случае. Он откровенно говорил с царем в неподцензурных письмах.
Похищение Европы. Художник Франсуа Буше. 1750
Конечно, Погодин был русским националистом, государственником, державником и в этом смысле антиподом, скажем, Чаадаева. Того, как мы помним, беспокоило, что «обособляясь от европейских народов морально [Чаадаев имел, конечно, в виду идеологию официальной народности]», мы рискуем «обособиться от них и политически», а это может кончиться чем угодно, вплоть до войны между Россией и Европой. Погодина беспокоило нечто прямо противоположное. А именно, что, обособившись от Европы морально, Николай не решался обособиться от нее политически. Более того, мечтал, как мы знаем, спасти ее от революции, что с точки зрения державных интересов России было, по мнению Погодина, верхом бессмыслицы.
Да, писал он, «миллион русского войска готов был лететь всюду, в Италию, на Рейн, в Германию и на Дунай, чтобы доставить свою помощь и успокоить любезных союзников». А зачем? Что нам до них? Раздражала Погодина эта удивительная неэффективность политики царя, его неспособность адекватно реализовать «наполеоновское» могущество России. В конце концов, у него гигантская армия, превосходящая все европейские армии вместе взятые. И что? Переделывал он, подобно Наполеону, континент? Стало его слово для Европы законом? Играла она по его правилам? Да ничего подобного.
«Пересмотри все европейские государства и увидим, что делали они кому что угодно, несмотря на все наши угрозы, неодобрения и другие меры». Нужно быть слепым, чтобы не заметить, к чему все это привело хоть в 48-м году и после него: «Правительства нас предали, народы возненавидели, а порядок, нами поддерживаемый, нарушался, нарушается и будет нарушаться… Союзников у нас нет, враги кругом и предатели за всеми углами, ну так
