В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)
Умирающий мальчик этой просьбы не исполнил, умирающий мальчик не сказал: "она тут не при чем, вот кто виноват". Он не сказал в эту минуту того, что ему было бы так легко сказать. Если бы только это была правда, он бы сказал сыщикам: "оставьте мою мать, она не при чем, я сам видел, как Бейлис потащил в печь Андрюшу". Почему бы он этого не сделал? Ведь ему то бояться больше нечего было; но он этого не сделал, он отворачивается от собственной матери, он ей говорит: "мама, пойди прочь, мне тяжело". Когда он хочет говорить, эта несчастная мать, как показали свидетели, эта несчастная мать целует его, чтобы мешать говорить, дает, ему иудин поцелуй перед смертью, чтобы он не проболтался. (Движение). И когда я подумаю, что она испытала, когда я подумаю, что несчастная мать, которая не могла не любить своего сына, должна была перенести за это время, мне понятно, почему эта бывалая Чеберячка плачет, когда говорят о ее сыне, и если, господа, нужно отмщение за Андрюшу, то кровь его уже отомщена. (Движение).
V. Почему Чеберякова не привлечена.
Вот, что было тогда. И то, что я вам говорю, знали все. Всем было ясно, что Чеберякова что-то знает, что-то скрывает, что она прикосновенна к этому делу. И вот первый вопрос, который {47} просится на уста: почему же ее не взяли, почему ее отпустили на волю? Я при вас спрашивал об этом Полищука: он, подумав, долго подумав, ответил: не было веских улик. Да ведь Луку Приходько взяли без всяких улик, его отца без всяких улик, родню без всяких улик, а когда дело зашло, о Чеберяковой, то даже этих улик недостаточно, надо чего-то еще более веского? А между тем, казалось бы, надо радоваться, как ни ужасны для нервов эти сцены, эта смерть мальчика Жени; худа нет без добра: правда начала раскрываться. Клубок был страшно запутан, но вот наконец выскочила ниточка. Благодарите Бога, хватайтесь за эту ниточку, крепко держитесь, клубок размотается. О Чеберяковой давно уже говорит вся Лукьяновка; судьба дает вам нитку, вот она здесь, берите ее, идите за ней, как за полицейской собакой, идите, куда она ни приведет, а не туда, куда вам хочется идти. Но нет, Чеберякову не берут, она в стороне: нет веских улик. Почему же ей такая милость, присяжные заседатели? Разве не ясно для каждого это элементарное правило сыска, эта азбука, с которой все начинают, - что если есть соучастники, если есть шайка, которая вместе действовала, то первого, о ком есть улика, берите.
Одному человеку за всех сидеть не захочется. Возьмите одного виноватого, он выдаст других, возьмите первого попавшегося, он начнет говорить. Да раньше даже, чем он начнет говорить, другие угадают, забеспокоятся. Следите за ними, следите, как начнется волнение, как они побегут заметать следы, следите, Господь вам тайну свою открывает. Он вам дал указание, пользуйтесь им. Нет, им не пользуются! Чеберякову не только не берут, ее выпускают. Ее защищают. Это было не только неумение искать правду, это был зазорный соблазн, {48} который продолжается и сейчас; ведь мы слышали от господина прокурора, что он допускает, что Чеберякова причастна к этому делу, мы слышали от гражданского истца, что виновность Бейлиса виновности Чеберяковой не исключает, слышали, как он просил осуждения Бейлиса, чтобы открыть дорогу к Чеберяковой.
Все считают ее в чем-то виноватой, гражданские истцы полагают, что она участница преступления - и все-таки она на свободе, все-таки ее не привлекают, за нее вступаются. Разве это не соблазн для всех нас, для всех, кто интересуется делом? А подумайте, как это мироволение должно было подействовать на ее соучастников? Когда Чеберякова вышла из тюрьмы, она могла сказать всем своим сотоварищам, всем друзьям, которые боялись, что она начнет их выдавать, - "не беспокойтесь, идите за мной, пока вы со мной, ничего вам не будет". Чеберякова ловкая женщина, она извлекла из своего освобождения всю ту выгоду, которую можно было извлечь, она всех успокоила. Можно ли было бы поступать так с Чеберяковой, если в этом деле желать раскрыть истину?
Ведь даже для тех, кто верит в то, что ритуальные убийства бывают, для тех, кто уверен, что Андрюша замучен евреями, даже для тех должно быть ясно, что надо начинать с Чеберяковой. Даже Шмаков говорит, что может быть Чеберякова предала Андрюшу евреям; но тогда прежде всего и берите ее, берите Чеберякову, пусть она скажет, как это сделала, пусть откроет своих соучастников.
Я лично думаю, что одно из доказательств невиновности Бейлиса и евреев, именно то, что они обвиняют Чеберякову. Если бы действительно Чеберякова Андрюшу им предала, если бы она вместе с ними была, то евреи ее не обвиняли бы. Соучастник на соучастника сам не указывает, пока он не уличен. Могли ли евреи {49} предвидеть, что после их показания следственная и прокурорская власть Чеберякову все же не тронут, могли ли они быть уверены, что Чеберякова выйдет из этой залы свидетельницей, что хотя во всех речах будут говорить, что она виновата, но последствий из этого для нее никаких не произойдет? Могли ли бы евреи, если бы они были виноваты вместе с ней, на нее указывать и ее обличать? Ведь это было бы безумием, это значило бы предавать себя? И то, что евреи так настойчиво указывают на Чеберякову, на ее вину, ясно показывает, что соучастники Чеберяковой в другом месте, а не здесь, не на этой скамье. Но, гг. присяжные заседатели, пора ответить себе, откуда вышло такое странное, непонятное отношение к Чеберяковой, где причина, что на ее причастность к этому делу не обращали внимания? Сопоставьте несколько чисел и станет понятно, откуда и почему произошла эта роковая ошибка - пусть мне это слово простят обвинители. В 20 числах июля был с большой помпой арестован Бейлис, не судебной властью, не следователем, а охранным отделением. Начальник этого отделения Кулябко явился к нему на квартиру со всеми аттрибутами охранного сыска, правда, в присутствии следственной власти, и его арестовал. Прошло несколько времени и третьего августа, как напомнил г. прокурор, прокурорский надзор предложил следователю привлечь его в качестве обвиняемого. Таким образом, третьего августа для прокурора виноватый уже был найден - это был Бейлис. Третьего августа прокурорский надзор уже решил, что дело раскрыто. И этого мало, какое дело раскрыто!
Разве простое дело о несчастном приказчике Бейлисе? Раскрыто дело, которое взволнует всю Европу, поставит ученых друг против друга, прославится и прогремит на весь мир, дело, которое наконец-то раскроет и {50} разрешит вековую мировую загадку - вот какое дело, казалось, раскрыл прокурорский надзор! Он сам был ослеплен своим собственным подвигом, своей необыкновенной удачей. Он уже не мог расстаться с мыслью, что это ритуальное убийство, что Бейлис виноват, он не мог допустить, что это ошибка.
С того момента как привлекли Бейлиса, правды уже больше не искали, им казалось, что она найдена. На всякого, кто приходил с другими уликами, кто указывал на других виноватых, смотрели со злобой, как на лжесвидетеля, который сбивает с пути. И обвинители не заметили, какой роковой связью, которой бы они и сами испугались, если бы ее увидали, какой роковой связью они, обвинители, оказались связанными с Чеберяковой. Ведь их интересы совпали. Для прокурорского надзора было ясно, что виноват Бейлис и что, следовательно, всякий, кто наводит на другой след, наверное, лжет. А так как виновность Чеберяковой сама собой наводила на другие следы, так как преследование отводило от Бейлиса в другую сторону, то опасение отвлечься от Бейлиса заставило прокурорский надзор не арестовывать Чеберяковой, не идти по ее следам, а, напротив, защищать ее от тех, которые на нее нападали.
Чеберякова очень скоро поняла, что ее личные интересы с этой позицией прокуратуры совпали, что для ее собственной и безопасности ей выгодно обвинение Бейлиса. Так обоюдные, одинаковые интересы связали их действия. Прокурорский надзор стал защищать Чеберякову, а Чеберякова помогать ему обвинять Бейлиса. И положение прокурора сделалось страшно фальшивым. Отрицать очевидности он не может, он знает, что Чеберякова преступная женщина, воровка, что ей верить нельзя. Даже больше. Он чувствует, что она причастна к этому делу, и все-таки {51} тронуть ее, привлечь ее он не решается; он даже высказывает по этому поводу свое сожаление: "раз она свидетельница, говорит он, я сделать уже ничего не могу". И прокуратура не замечает, не хочет заметить, что эту безнаказанность она сама ей обеспечила, что ведь это она ее вовремя не привлекала, была ей первой защитницей. И с своей стороны за это Чеберякова старается служить обвинению по мере возможности. Как бы вознегодовали наши почтенные обвинители, если бы они дали себе настоящий отчет, как она им служит, как поставляет улики. Смотрите, когда они появились, и какие это улики!
Уже после того, как результаты расследования Красовского были в газетах оглашены, после того, как в тех же газетах Чеберякову прямо назвали убийцей, после того, как началось новое следствие как будто против нее, только после этого она явилась с первыми, показаниями против Бейлиса. Она вдруг неожиданно вспомнила, будто покойный сын Женя, когда был жив, ей рассказывал, что Мендель Бейлис на его глазах утащил в печку Андрюшу. Вот о чем она до тех пор забывала сказать, хоть много раз говорила об убийстве Ющинского и о показаниях Жени.
