Марк Абелес - Антропологические традиции

Однако связь антропологов с нацистским режимом долгое время оставалась относительно незаметной для общества, и для широкой публики общий образ антропологии оставался более или менее одинаковым до войны, во время войны и в течение некоторого времени после войны. В конце концов, это было одно и то же поколение антропологов. Большинство из них на протяжении всего этого периода были заинтересованы в том, чтобы сохранить и упрочить свои позиции. Меньшинство (Марианна Шмидль, Юлиус Липе, Генрих Кунов, Пауль Кирхоф, Карл Август Витфогель и некоторые другие) подверглись наказанию на почве «расовых» или политических обвинений.

На западе немецкоязычной зоны после 1945 г. сторонники нацистского режима редко лишались должностей, подобно Отто Рехе, но в основном попросту тихо переходили на менее видные должности, как, например, Герман Бауман или Вильгельм Мюльман. В некотором смысле поэтому можно было бы утверждать, что диффузионизм в его разнообразных вариантах и немецкий функционализм продолжали оставаться своего рода центром «национальной» антропологической традиции в немецкоязычной зоне с начала XX в. и до конца 1950-х — начала 1960-х годов.

В западных областях общественный стереотип дисциплины продолжал быть в той или иной мере связанным с исследованиями в дальних краях, с экзотическими музейными коллекциями и с увлекательными книгами. На востоке, в ГДР, общественные стереотипы были очень схожи и специфическим образом соединялись с идеологической парадигмой «международной солидарности». Из-за ограничений, наложенных на заграничные поездки, однако, региональные рамки исследований, предпринимавшихся этнографами ГДР, оставались более узкими.

Процесс стирания черт характерно «немецкой» традиции, который начался на западе немецкоязычной зоны в 1950–1970-х годах, шел рука об руку с процессом девальвации традиционных жанров репрезентации, посредством которых антропологическое знание передавалось публике. Так, трансформация публичной сферы, последовавшая за трансформацией средств массовой информации в послевоенный период, и возникновение международного туризма как массового явления привели к драматическому снижению роли этнографических музеев и к резкому сокращению числа их посетителей. На книжном рынке произведения антропологов стали все реже появляться (и в конце концов вообще перестали выходить) среди бестселлеров. Уже в 1970-х годах образ антрополога как искателя приключений и исследователя экзотики стал утрачивать тот реализм, который, возможно, был присущ ему ранее, и стал трансформироваться в гораздо более размытый и нечеткий образ, о присутствии которого в обществе можно говорить и в настоящее время.

Стереотип антропологии в обществах немецкоговорящих стран сегодня неявен и выражен неоднородно. Публика, конечно, имеет представление о том, что существует такая наука, как антропология, но это представление не всегда отчетливо и распадается на целый спектр понятий. На одном конце спектра понятия более расплывчаты, на другом — более четки.

Расплывчатый конец спектра можно связать с той стороной антропологии, которая имеет отношение к деятельности антропологов в «других краях», т. е. среди народов, которые некогда считались «экзотическими». Понятия на этом конце спектра, иными словами, имеют отношение к термину Völkerkunde, который оставался доминантным ярлыком в немецкоязычной сфере антропологических исследований до 1970-х годов и сегодня продолжает существовать в названиях некоторых музеев. Хотя в последние 20–30 лет большинство ученых и организаций отказались от этого термина, он до сих пор остается хорошо знакомым «указателем» для широкой публики, в воображении которой Völkerkundler все еще ассоциируется с исследователем, работающим где-то среди «далеких» народов. Иногда, впрочем, в Völkerkundler видят своего рода эксперта по проблемам тех мигрантов из «далеких» обществ, которые сегодня живут «с нами», в Европе. В этом смысле можно сказать, что прогрессивные тенденции развития социокультурной антропологии в последние десятилетия все же оказали некоторое воздействие на общественные стереотипы. (Следует добавить, что в последнее время в Völkerkundler могут также видеть и энтузиаста в прикладной сфере, занятого, например, в той или иной программе по установлению сотрудничества со странами Азии или Африки.)

Имеют ли представители Völkerkunde отношение к измерению черепов и изучению скелетов, сегодняшней публике ясно не совсем. С одной стороны, некоторые из тех, кого публика понимает под представителями Völkerkunde, действительно занимаются раскопками (к примеру, ученые, изучающие этническую историю доколумбовой Южной и Центральной Америки). С другой стороны, целый ряд кафедр, прежде носивших названия Völkerkunde и Volkskunde, сегодня переименован в кафедры социальной антропологии или культурной антропологии, т. е. Sozialanthropologie или Kulturanthropologie; в то время как физическая антропология проходит под названием собственно «физической антропологии», т. е. physische Anthropologie, или просто «антропологии», т. е. Anthropologie. Все это вносит неясность в представления публики о дисциплине. Кроме того, следует учесть, что в Германии до 1945 г. области физической и социокультурной антропологии были очень тесно связаны друг с другом (со всеми вытекающими отсюда последствиями), и этот факт тоже продолжает играть роль в поддержании определенных стереотипов. Сегодня взаимодействие между данными двумя областями очень незначительно, однако в воображении публики они все-таки предстают в некотором роде связанными.

Более четкий конец спектра связан с образом «фольклориста», или Volkskundler, который по сути представляет собой образ антрополога, работающего «дома» и изучающего традиционную крестьянскую культуру. Вследствие того, что народная музыка занимает огромное место в развлекательной и эстрадной индустрии немецкоязычных стран (соответствующее почти 50 % рыночных инвестиций), стереотип «фольклориста» имеет гораздо более отчетливые черты в широком общественном воображении. Он поддерживается также благодаря тому, что специалисты по фольклору достаточно часто мелькают в средствах массовой информации; благодаря тому, что знание о фольклоре дается в начальных школах; и благодаря тому, что в немецкоязычных странах существует огромное число музеев фольклора.

Словом, образ фольклориста более четко означен и более популярен среди широкой публики, чем расплывчатый образ социокультурного антрополога. Интересно, что, в то время как Volkskunde (исследования фольклора и традиционной европейской культуры) и социокультурная антропология (Völkerkunde, или Ethnologie) сегодня сближаются в академической сфере немецкоязычных стран, в воображении публики они остаются представленными на совершенно разных концах широкого спектра. Volkskundler занимается собирательством народных песен, изучением крестьянского быта и всего того, что конституирует «национальные» традиции. Völkerkundler имеет дело с изучением «чужого», будь то где-то далеко или дома, и иногда, может быть, продолжает заниматься измерением черепов.

Как бы то ни было, в понятиях, поддерживающихся в воображении публики, отображаются те характерные разграничения, — к примеру, между «естественными народами» и «культурными народами», — которые уходят своими корнями в рассуждения немецких мыслителей XVIII в., таких как Гердер. Соответственно, в данном отношении, критик, анализирующий современное общество, мог бы резонно утверждать, что в стереотипах публики воспроизводится характерная установка немецкой культуры: проведение линии раздела между «нами» и «неевропейскими другими». Но, в противоположность этому, большинство фольклористов и социокультурных антропологов в настоящее время придерживаются совершенно иных взглядов, выражая которые они стремятся изменить общественные стереотипы.

Сказанное выше уже дает некоторое представление о том, что «снаружи» дисциплина воспринимается через призму терминологических сложностей. Однако терминология более запутанна, чем реально существующие институциональные формы. На институциональном уровне бывшая Völkerkunde (социокультурная антропология, или этнология) и бывшая Volkskunde (исследования фольклора и традиционной европейской культуры) по большей части продолжают вести раздельное существование в рамках отдельных университетских кафедр, программ, периодических изданий и музеев. Фольклорная область объединяет в три или четыре раза больше кафедр и музеев, чем область социокультурной антропологии.