Марк Абелес - Антропологические традиции

О специфике этого «немецкоязычного наследия» антропологии рассуждать не совсем просто. Серьезные исследования в рассматриваемой области начались относительно недавно. Кроме того, немецкоязычная антропология в известной мере продолжает существовать в своем собственном мире — мире, очерченном границами немецкого как академического языка. Этот мир живет в системе неравнозначных отношений с окружающим миром. Более или менее важные англоязычные работы и в несколько меньшей степени франкоязычные работы часто переводятся на немецкий язык. К тому же, раз большинство немецкоязычных антропологов владеет английским и иногда французским, интеллектуальная продукция, выходящая на этих двух важных академических языках, воспринимается достаточно легко, в то время как интеллектуальная продукция, исходящая из других языковых сфер, по большей части (но, разумеется, не всегда) не принимается во внимание и машинально считается менее важной. В этом смысле можно сказать, что немецкоязычная социокультурная антропология существует в том самом глобальном лингвистическом «кастовом обществе», о котором говорил Пьер Бурдье в своем выступлении на конгрессе Американской антропологической ассоциации в 1994 г.

Впрочем, обратная тенденция не проявляется: к лучшему или худшему, но после 1945 г. антропологам немецкоязычной зоны так и не удалось сделать свои работы известными в англоязычном, франкоязычном и других академических мирах.

Если немецкоязычные работы в некоторых других областях, таких как социология или философия, часто завоевывали международное признание во второй половине XX в., то с работами в области социокультурной антропологии это случалось крайне редко. Пример социологов и философов, стало быть, говорит о том, что ограниченность успеха антропологии в международных рамках связана с причинами, которые не могут быть сведены к режиму языковой гегемонии, изменившемуся после 1945 и после 1989 г. Данный фактор вместе с тем трудно свести к единственному объяснению ситуации ввиду того, что размеры рынка немецкоязычной продукции были и остаются весьма значительными (по сравнению, например, с рынками местной языковой продукции в Нидерландах или Дании, которые оказались слишком малы, чтобы продолжать привлекать интерес). Данный фактор, еще раз упомяну, не был помехой для социологов и философов, чьи работы изначально публиковались на немецком. Ситуация, следовательно, указывает на факторы, имевшие отношение скорее конкретно к антропологии, чем к общему положению дел в остальных академических областях: антропологию наследие прошлого тормозило дольше, чем другие дисциплины.

Антропология начала очень медленно, через воздействие общественных событий 1968 г., стряхивать с себя тень ассоциаций с нацистским прошлым, чтобы вновь быть в состоянии оценить значение национальной антропологической традиции, двинуться вперед, трансформироваться и адаптироваться к новым реалиям. Пробуждению дисциплины способствовал и ряд творческих этнографических работ, появившихся в Восточной Германии несмотря на непродуктивные научные условия, созданные коммунистическим режимом. В действительности и тот и другой фактор сыграл свою роль в процессе постепенного стирания того, что можно было бы назвать специфическими чертами «национальной» антропологической традиции, в период 1980–1990-х годов.

Сегодня наследие этой традиции представлено на самом деле лишь отдельными фрагментами. Так, одной из сильных сторон немецкоязычной антропологии до сих пор остается изучение местных языков и письменных источников. Это закономерно сочетается с приверженностью дисциплины к эмпирическим методам, опирающимся на этнографическую полевую работу и архивные изыскания. Но, конечно, в немецкоязычной антропологии в настоящее время существует целый ряд направлений, образовавшихся, в частности, в результате трансформации диффузионистских и функционалистских течений прошлого. Среди таких направлений можно выделить как наиболее заметные этносоциологическое и изучение этнической истории. Однако по характеру оба этих направления сегодня гораздо ближе соответствующим направлениям в Великобритании и Северной Америке, чем своим «национальным предшественникам» в немецкоязычной зоне. Можно также отметить, что в региональном аспекте основными областями исследований в немецкоязычной антропологии ныне являются Западная Африка, Центральная и Юго-Восточная Азия, Меланезия, отдельные регионы Америки и, конечно, Центральная и Южная Европа.

Если провести сравнение, то в настоящее время тенденции развития немецкоязычной антропологии (как дисциплины, развивающейся преимущественно в рамках собственного языкового мира) проявляют сходство скорее с тенденциями развития антропологии в испаноязычной или португалоязычной зонах, чем с тенденциями развития дисциплины, скажем, в Нидерландах, Скандинавии или Индии. Антропологи в Нидерландах, Скандинавии и Индии в последнее время публикуют свои работы в основном на английском языке, вследствие чего значительная часть их научного творчества становится интересным новым вкладом в доминирующий языковой и интеллектуальный фонд глобальной антропологии. Антропологи в немецкоязычной зоне, в отличие от их франкоязычных коллег, но подобно коллегам из испаноязычной и португалоязычной зон, находятся в иной ситуации: они уже далеко отошли от своих «национальных» традиций (в самом деле, можно сказать, что большинство из них представляет собой то или иное немецкоговорящее подразделение глобальной антропологии), но в то же время продолжают публиковать работы преимущественно на своем «национальном» языке.

До 1950-х годов книги, газеты, радиопередачи и выставки оставались доминирующими средствами массовой информации, через образы и стереотипы которых антропология воспринималась публикой. Фигура антрополога, часто помещавшаяся в сенсационный контекст, традиционно изображалась в этих средствах массовой информации как фигура одинокого ученого, искателя приключений и собирателя экзотики. На протяжении последней четверти XIX и первой половины XX в. формы репрезентации «антропологического», конечно, менялись. Так, практика организации Völkerschauen, так называемых «выставок народов», в целом потеряла привлекательность к 1920-м годам, но музеи оставались центральной ареной, на которой происходила «презентация» культур для широкой публики, вплоть до конца 1950-х годов.

Берлинский этнологический музей стал крупнейшим в мире благодаря стараниям Адольфа Бастиана — «отца» антропологической науки в немецкоязычной зоне (хотя следует отметить, что в каждом значительном городе был либо свой музей, либо свои коллекции этнографического материала). Последователи и критически настроенные коллеги Бастиана положили начало основным «школам». Прежде всего это диффузионизм (Фритц Грёбнер), который впитал в себя некоторые идеи Фридриха Ратцеля, оппонента Бастиана, и далее «разветвился» на «секулярный» диффузионизм (Герман Бауман), теологический диффузионизм (Вильгельм Шмидт) и культурную морфологию (Лео Фробениус). Другим важным направлением был функционализм (наиболее известный представитель последнего — Рихард Турнвальд). Если диффузионистов интересовал вопрос о воссоздании путей исторического происхождения, то функционалистов в целом характеризовал интерес к менее абстрактным и больше эмпирическим материям — они были более сосредоточены на частностях полевой работы и в некотором смысле стояли ближе к британской антропологической школе. Как среди диффузионистов, так и среди функционалистов нашлись и такие, кто в 1933–1945 гг. являлся более или менее активным сторонником нацистского режима. Хотя ученые, занимавшиеся физической антропологией, были гораздо более серьезно вовлечены в то, что можно назвать военными преступлениями, социокультурные антропологи тоже участвовали в разнообразных проектах — к примеру, в разработке нацистских планов по восстановлению немецких колоний. Вильгельм Мюльман, ученик Турнвальда, и Отто Рехе известны как одни из наиболее активных участников подобных проектов.

Однако связь антропологов с нацистским режимом долгое время оставалась относительно незаметной для общества, и для широкой публики общий образ антропологии оставался более или менее одинаковым до войны, во время войны и в течение некоторого времени после войны. В конце концов, это было одно и то же поколение антропологов. Большинство из них на протяжении всего этого периода были заинтересованы в том, чтобы сохранить и упрочить свои позиции. Меньшинство (Марианна Шмидль, Юлиус Липе, Генрих Кунов, Пауль Кирхоф, Карл Август Витфогель и некоторые другие) подверглись наказанию на почве «расовых» или политических обвинений.