Яков Гордин - Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни
«Хвостов спорил, и слово за слово дошло бы у посредников до драки: обнажили шпаги и стали в позитуру, будучи по пояс в снегу; но тут опрометью вышедший только из бани разгоревшийся как пламень Гасвицкий с разного рода орудиями, с палашами, саблями, тесаками и проч. бросившись между рыцарей, отважно пресек битву, едва ли быть могущую тоже смертоносной».
Державин сознательно создает дополнительный комический эффект, описывая грозный арсенал, приготовленный одним из секундантов (это, кстати говоря, свидетельствует, что не было предварительной договоренности о роде оружия!), и полную неготовность дуэлянтов к его использованию.
«Записки» написаны через три десятилетия после событий, и три эти десятилетия наполнены были тысячами поединков по всей России, поединков, кончавшихся часто отнюдь не комически…
В 1791 году литератор Н. И. Страхов выпустил «Переписку Моды», чрезвычайно напоминающую крыловскую «Почту духов», вышедшую двумя годами ранее. В нравоописательной этой переписке немалое место уделено дуэлям.
В начале книги воспроизводится «Просьба фейхтмейстеров к Моде»: «Назад тому несколько лет с достойною славою преподавали мы науку колоть и резать, и были первые, которые ввели в употребление резаться и смертоубийствовать. Слава наша долго гремела и денежная река беспрерывно лилась в карманы наши. Но вдруг некоторое могущественное божество, известное под именем здравого смысла, вопреки твоим велениям совсем изгнало нас из службы щегольского света. Чего ради мы, гонимые, разоренные и презираемые фейхтмейстеры, прибегли к твоей помощи и просим милостивого защищения».
Наблюдательный и осведомленный современник утверждает, что расцвет деятельности учителей фехтования пришелся на предшествующее десятилетие — восьмидесятые годы. Восьмидесятые годы — время «Жалованной грамоты», закрепившей личные права дворянства, отбитые у власти в стремительном напоре дворцовых переворотов. С другой же стороны, восьмидесятые годы — время окончательной стабилизации военно-бюрократической империи, введение режима наместников, обладавших всей полнотой власти на местах и ответственных только перед императрицей, когда жаждущий деятельности дворянский авангард оказался жестко включен в усовершенствованную государственную структуру и окончательно лишен сколько-нибудь самостоятельной роли.
Злое электричество, возникшее от пересечения этих двух тенденций, и стимулировало — до абсурдного накала — дуэльную активность дворянской молодежи.
Через двадцать страниц после «Просьбы фейхтмейстеров» автор «Переписки Моды» поместил письмо «От Дуэлей к Моде»: «Государыня моя! Я чаю, вы довольно памятуете, сколь много мы утончали и усовершенствовали поступки подвластного вам щегольского света. Бывало в собраниях, под опасением перерезания горла, все наблюдали строжайшее учтивство. Но этого еще мало! Бывало, посидишь хоть часок в гостях, того и гляди, что за тобою ничего не ведавши, поутру мальчик бряк на дворе с письмецом, в котором тот, кого один раз от роду увидел и едва в лицо помнишь, ругает тебя наповал и во всю ивановскую, да еще сулит пощечины и палочные удары, так что хоть не рад, да готов будешь резаться. Бывало взгляд, вид, осанка, безумышленное движение угрожали смертию и кровопролитием. Одним словом, внедавне все слова вешались на золотники, все шаги мерялись линиями, а поклоны футами. Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагою и шляпою, повредит ли на голове волосочек, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ вполголоса, насморк ли имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни на что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда, боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!»
Сквозь сатирическое преувеличение здесь явственно проступает серьезность мотивов происходившего: поднявшееся одним рывком на новый уровень внешнего и внутреннего раскрепощения дворянство вырабатывало столь варварским образом новую систему взаимоотношений — систему, в которой главным мерилом всего становилось понятие чести и личного достоинства. Однако отсутствие разработанной «идеологии чести» (чем впоследствии будет настойчиво заниматься Пушкин) приводило к тому, что поединок представлялся универсальным средством для решения любых бытовых проблем, от самоутверждения до обогащения. «Небезызвестно, думаю, и то вам, милостивая государыня, что мы, было, до такого совершенства довели людей, что право о превосходстве дарований не иначе решалось, как шпагою. — В случае, когда кто-либо, обожающий какую-нибудь красотку, усматривал, что она любит другого… не рассуждали, что не сей виноват, но причиною сего есть превосходные дарования, способности нравиться, или всего более виновата в том любовь… Куда! Так ли наши думали?.. Или умри, или отступись… Также умен ли кто, учен ли кто, да бывало осмелится-ка в чем-нибудь поперечить невежде, знающему биться на шпагах, так дело и выходило, что в чистом поле сей последний доказывал первому, что он-де перед ним сущий невежда. Бывало также поединки составляли и промысел. Полюбится ли храбрецам у богатого труса лошадка или санки, тотчас или вызов и оплеухи, или отдай лошадь и санки… Такие были храбрецы, которые резали людей внутри своего отечества и шпагою просверливали тело самым лучшим своим друзьям, родственникам и милостивцам. Бывало и то честь, если кто может предъявить подлинные доказательства, что он на поединках двоих или троих отправил на тот свет.
Но ныне, государыня моя! Угодно ли вам было не вступиться за нас и не защитить от гонения здравого смысла, равно также отказать в просьбе несчастным фейхтмейстерам. Любезного нашего г. Живодерова оставили вы жалостным образом без всякой помощи и взирали без всякой жалости на изгнание его из столицы».
Страхов повествует о столичных нравах, но есть свидетельства, что в екатерининские времена офицерство разбросанных по империи армейских полков не менее склонно было к вооруженному выяснению личных отношений. В «Записках» генерал-майора Сергея Ивановича Мосалова, вполне заурядного и потому характерного служаки, которого офицерская судьба бросала из конца в конец России, рассказано о дуэльных происшествиях эпохи с безыскусной достоверностью. — «…Как полковник наш Матвей Петрович Ржевский уехал из полка в отпуск, оставил полк под командою подполковника Шипилова, который от слабости команды полк расстроил, и офицеры некоторые зачали пить, а другие между собою драться, я от сего, чтобы удалиться, переведен был (по прошению моему в 775 году сентября 20-го) в 4-й гранодерский полк». Из короткого этого сюжета можно сделать два вывода. Во-первых, командирская воля удерживала молодых офицеров от дуэльного разгула. Внутренних сдержек не хватало. Во-вторых, поскольку Мосалов был человек неробкий — участвовал более чем в восьмидесяти больших и малых сражениях, то если уж он счел дуэльную атмосферу полка для себя чрезмерной, значит было от чего «удаляться».
«Дуэли по воле моей имел два раза, а секундантом был три раза.
1-я дуэль была у меня, как был еще поручиком. Стояли мы лагерем подле Журжи, что на Дунае, с подпоручиком артиллерии Новосильцевым, которому я ухо перерубил и на руке рану дал; но он так оробел, что на коленях стоя просил у меня прощения; меня же немного по руке он зацепил; дрались шпагами, бывши в корпусе графа Ивана Петровича Салтыкова; за то, что он дерзнул наших офицеров вообще при мне бранить. О сей дуэли знал Тарсуков Ардалион Александрович, что ныне при дворе Его Величества служит, а тогда был он квартирмистром в 4-м гранодерском полку.
2-я дуэль была уже в 4-м гранодерском полку (я служил капитаном; в Польше стояли лагерем) с капитаном Ивановым. Я у его руки пальцы перерубил, что уже не мог держать и шпаги; тут и помирились; а произошло за то, что он приревновал к своей девке, к которой я как Бог свят! ничего не чувствовал и не имел дела. В команде были тогда у бригадира Левашева Александра Ивановича, о чем и он после узнал, и Степан Степанович Апраксин потом узнал».
Не случайно, не называя имен секундантов, Мосалов сообщает имена начальствующих лиц, осведомленных о поединках. Он ясно намекает — несмотря на огласку, никаких юридических последствий, как то следовало по закону, поединки не повлекли. Дуэли в тот период фактически не преследовались.
Из рассказа Мосалова о поединках, в коих был он секундантом, тоже можно извлечь существенные сведения. Не говоря уже о том, что и в «мирном» 4-м гренадерском поединки были делом обычным.
«В 1-й раз секундантом был у майора Григория Потаповича Зиновьева и поручика Коробьина Николая Григорьевича, кои служили в том 4-м гранодерском полку, стоявши на квартирах в городе Рославле Смоленской губернии. Они стрелялись, но к счастию обиженный, то есть Зиновьев, не попал в Коробьина; то я совет дал поручику Коробьину уже выстрелить вверх, дабы самому после не попасться в беду, если бы кто убит был; от сего великодушия они и помирились».
