Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
победить Хмельницкого еще более недействительным способом, чем тот, который был
панам преподан миротворцем Киселем.
Один из товарищей Хмельницкого по бунту, шляхтич Забугский, передался к панам,
и король держал его при своей особе с тем, чтобы смутить Хмельницкого своим
появлением на театре войны, низложить его среди Запорожского Войска и вручить
булаву козацкому изменнику.
Судя по поступкам королевского агента Смяровского и даже по тому, как
распорядился с ним ежедневно и ежечасно менявшийся Хмель, Поляки думают, что
двор имел сношения с некоторыми козацкими полковниками; а что многие из них были
готовы, подобно Забугскоыу, предать Козацкого Батька, в том нет никакого сомнения.
Оши могли и обещать Яну Казимиру торжественную сцену низложения „русского
единовладника и самодержца", столь же им противного, как противна была панам
всякая диктатура. Но Итальянцы сложили мудрую пословицу: „dal detto al falto Y e un
gran
;
31
tratto® *). А время между тем уходило, и новой армии угрожала участь погибшей
под Корсунем. В этом есть что-то недосказанное польской историографией:
чувствуется какая-то утайка от истории.
Яну Казимиру в Люблине, пожалуй, мог присниться сон Владислава IV.
Венецианский посол Контарини уведомил его о страшном поражении Турок и
склонял,-точно второй Тьеполо, к Турецкой войне. Ян Казимир мог вообразить Козаков
своим авангардом, Татар — арриергардом, а Мария Гонзага, с которой он разыгрывал
перед публикой влюбленную чету, посадила бы его на престоле Палеологов так же
успешно, как готова была посадить и первого супруга. Кто ошибался в Хмельницком
еще грубее Владислава, в том позволительно предполагать самые дикия мечтания.
Ян Казимир сидел да сидел в Люблине, а дни за днями уходили да уходили, и
каждый из них уносил из мира живых цвет яольскорусского воинства под Збаражем. Об
этом король не знал, а, пожалуй, и не хотел знать. Если одному воспитаннику иезуитов,
для какой-то, без сомнения, благой в его мыслях цели, было позволительно обнажить
меч среди законодателей Полыни, то другому, для такой же, или даже лучшей цели, не
вменялось в непростительный грех погубить представителей исполнительной власти, и
тем очистить себе козакотатарский путь к обладанию Востоком. Политическое
развращение Польши шло crescendo, как смертоносный недуг, а Ян Казимир, в этом
смысле, не оставался ни у кого позади.
Наконец было получено громкое известие, что Збараж обложен козакотатарскими
ордами. У короля набралось всего 7.000 жолнеров, да было у него три ничтожные
пушки. Великий монарх повелел литовскому полевому гетману, Янушу Радивилу,
немедленно двинуться в Украину и овладеть „козацким гнездомъ®, Киевом, а с своей
стороны обещал ему поспешить под Збараж и занимать бунтовщика увеличенными
силами.
Казалось бы, надлежало немедленно объявить посполитое рушение; но король
третьей оповесткой отсрочил его на 11 августе и потребовал к себе немедленно
посполитаков только трех воеводств: Русского, Бельзского и Люблинского,' потребовал
русских, но не польских землевладельцев.
*) От сказанного до сделанного большое расстояние.
32
.
17
июля, в то время когда в густой утренней мгле козаки рубили частокол и
едва не овладели Збаражем, двинулся король из Люблина, предоставив главное
начальство над войском канцлеру Оссолиискому, причем возвел его, к огорчению
военных людей, в звание генералиссимуса; что опять говорит изучающему историю—
или о крайней глупости Яна Казимира, или о чем-то похуже.
21 июля после того, как проливной дождь, вместе с бурею, „как бы чудомъ", спас
осажденных от гибели, остановился король под Замостьем. Никакой вести не
приходило к нему из-под Збаража. Разосланных шпионов нельзя было заставить
никакими наградами дойти до самого Збаража. Характерний Хмель очертил себя
громадным кругом, и на всем его пространстве сделал Волынь для короля немою, как
были немы для Николая Потоцкого Дикия Поля.
Про королевский поход один из приближенных к королю писал к министру двора,
Казановскому, что денег на регимент королевской гвардии, на Немцев поморского
воеводы, Бейера, и на фурманов „не даютъ"; что в переходахъ—неурядица: „смех и
только"!... и, наконец, что шляхта, прибывшая в Замостье, метит отчасти уйти к Висле
(drudzy si§ ku Wisle maja). Были и такие, которые представляли короля бдительным и
деятельным вождем, не щадившим себя в походе; но эти хвалы уничтожаются их же
похвалою, что он отправляет не только королевские обязанности (munia), но и
гетманские: отсюда-то и выходил „только смехъ".
Войска все еще было не больше 7.000, с тремя жалкими пушками. Пришло
известие, что вместе с Хмельницким воюет и хан; но этому не вполне верили. Все-таки
убедили короля потребовать к себе посполитаков немедленно. Но посполитаки
замедляли королевский поход поджиданием замешкавшихся дома, а те, в свою очередь,
„спешили медленно", полагая, что дело кончится одними сборами.
Вести продолжали приходить к медлительному войску, но не согласовались между
собой. одни говорили, что Вишневецкий сделал вылазку и положил трупом 40.000
Козаков; другие, что хан прибыл к ним с 20.000 Татар. Наконец, и привезенный в
Сокаиь шляхтич, очевидец трех приступов под Збаражем, не мог сказать ничего
верного ни о хане, ни о числе Татар. В тот же день привели двух Ногайцев, но они
оказались крайне глупыми и могли только сказать, что вся Орда воюет вместе с
Хмельницким.
.
ЗБ
Черев несколько дней, когда король стоял под Сокалем, привели лучших языков,
которые показали, что хан под Збаражем, что козаки подкапываются под обоз и
прикопались так близко, что с вала на вал долетел бы брошенный камень.
На основании этих вестей, король созвал тайный военный совет в сокальском
монастыре Бернардинов, для решения вопроса: дождаться ли здесь посполитого
рушения, или идти далее? Все были того мнения, что идти на выручку с
малочисленным войском крайне опасно; но король постановилъ—идти: не верил он,
чтоб у Хмельницкого было много Татар, так как не видать нигде загонов; а канцлер-
генералиссимус пророчил, что один слух о прибытии короля поразит бунтовщиков, и
русские города вышлют к нему посланцов с покорностью. Из Литвы доносили, как о
факте верном, что князь Радивил идет с литовским войском к Киеву, и уже спустил по
Днепру байдаками пехоту. Известия, добы* ваемые от пленников, становились все
благоприятнее. Хотя некоторые уверяли, что хан со всеми ордами находится под
Збаражем, но им не верили: всем хотелось верить, что Татары вернулись помогать
султану, а Хмель будет просить о помиловании. На беду, привели еще козака, который
показал, что у Хмельницкого войска немного, и что все козаки в тревоге от слухов о
походе Радивила. Король и его генералиссимус торжествовали, превзойдя один другого
в понимании дела.
. Так уходил день за днем. Вести становились все многочисленнее и между собой
несогласнее. Король продолжал медлительный поход; но все подумывали: не лучше ли
было бы вернуться на свои следы?
Хмельницкий держал козацкия и татарские орды точно как бы в блокаде; отпускал
Татарам корм из собственного табора, а тем чатам, которыми себя окружил, как цепью,
ие дозволил никаких сношений с главным своим войском и табором под Збаражем.
Немало помогала ему в его замысле и ненависть местных мужиков к жолнерам. Мало
того, что нельзя было добыть у них никакого известия, они окружали королевское
войско постоянным предательством. Привозя съестные припасы в лагерь, мужики
разведывали обо всем, чтб можно было узнать, и тотчас уведомляли Козаков. В случае
подозрения и улики в шпионстве, они терпели всякия муки, но Ляхам правды не
открывали. Волынская почва была подготовлена для Хмельнитчины Косинщиной и
Наливайгциной, такъ
5
т. ш.
34
.
точно как украинская-Жмайловщиной, Тарасовщиной и Павлюковщиной.
Наконец, под Топоровым явился в королевских палатках попрошайка, худой, до
крайности изнуренный, и подал письма от полководцев из-под Збаража. Это был
отважный панцирный товарищ, Ян Скршетуский, посланный Фирлеем к королю.
Переправясь ночью через озеро, залегал он в камыше, ползал в зарослях, бродил
мановцйми, тонул в болотах, и таким образом ускользнул от соглядатаев
Хмельницкого.
Осажденные писали, что уже обороняются в городе и замке, питаются конским
