Алексей Бычков - Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства

Впоследствии, после битвы под Клушином, жители и духовенство Можайска, Ржева и других мест при приближении Жолкевского, выходили к польскому гетману навстречу с хлебом-солью и присягали Владиславу. Весть о присяге королевичу успела проникнуть в Москву и там встретила огромное сочувствие.

После свержения Шуйского созванный временным правительством «совет всей земли» окончательно избрал Владислава в цари. На съезде, устроенном 2 августа под Девичьим монастырем, были московским правительством выработаны и подписаны условия, на которых Владислав принимает престол, и бояре торжественно присягнули на подданство Владиславу. В переговорах по поводу избрания представители временного московского правительства нарочно подчеркивали, что Москва по доброй воле сама пришла к мысли о Владиславе, и говорили, что Владислав избран «всем государством». В числе лиц, особенно желавших видеть Владислава на московском престоле, стояли наиболее видные представители московской знати. В числе других — думный дьяк Анастас Безобразов, тот самый, который, по преданиям, упросил первого Дмитрия простить осужденного на смерть Василия Шуйского и который считался одним из приверженцев Шуйского.

Сочувственно относился к кандидатуре и митрополит Филарет, о чем свидетельствуют его грамоты. Как близко было воцарение Владислава, доказывает, между прочим, факт, что в последних числах августа 1610 года стали уже приводить жителей Москвы к присяге королевичу. Присягнуло в первый же день, 27 августа, 10 000 человек, но присяга не ограничилась одним только днем.

Присягали открыто в Успенском соборе. После того от временного правительства разосланы были по городам известительные грамоты о выборе в цари Владислава, с приложением крестоцеловальных записей, по которым должна была совершаться ему присяга. Даже подозрительный к полякам и не сочувствовавший воцарению иноземца патриарх Гермоген соглашался признать Владислава царем под условием, если от выбранного в цари королевича не будет никакого нарушения православной церкви. Были отчеканены медали на избрание королевича, печатались его портреты с надписью: «Владиславъ, принцъ польски, королевичъ московски», чеканили монеты с надписью: «Великiй князь Владиславъ 3iгмонтовичъ» и т. д.

Имя новоизбранного царя поминалось в церквах, печаталось в церковных книгах.

Провозглашение Владислава царем московским объясняется взаимною завистью бояр и убеждением, что никто из бояр не удержится на престоле и не сумеет внушить к себе уважение.

Правившая в Москве боярская дума тем временем снарядила великое посольство к королю Сигизмунду под Смоленск, с поручением вручить ему официально подписанный всеми членами правительства «договор» об избрании королевича и просить Сигизмунда дать сына на московский престол. Это «великое посольство» состояло почти из тысячи лиц, представителей всех сословий. Во главе посольства стояли митрополит ростовский Филарет и князь Голицын, а в числе многих другим видных московских деятелей, входивших в состав посольства, находился также и Авраамий Палицын. Вопрос о том, кто будет царем московским, казался уже окончательно решенным. В Москве со дня на день ожидали прибытия королевича, но тут неожиданно явился новый претендент на московский престол в лице самого короля Сигизмунда. Подстрекаемый недальновидными католическими своими советниками, мечтая о соединении Польши и Москвы в одно государство под одним, общим скипетром и опасаясь, как бы москвичи не уговорили Владислава принять православие, Сигизмунд отстранил кандидатуру королевича и потребовал престол для себя, без всяких уступок в пользу русской церкви.

Решение короля Сигизмунда явилось второй услугой, оказанной Московскому государству, — услугой, правда, невольной; с точки же зрения соблюдения польских интересов это была великая, роковая историческая ошибка. Она частью возбудила, частью усилила настроение против поляков как со стороны бояр, так и народа, а в особенности духовенства; она дала толчок тем событиям, которые поляки предвидеть не могли и которые завершились избранием на царство Михаила Федоровича Романова и возвышением Москвы. Польша же с той поры стала постоянно утрачивать свои позиции сильной державы.

Так русские не образовали великого общеславянского государства и не вошли в семью европейских народов.

Оставшись азиатами, мы пошли по пути рабовладельческого строя, надолго отстранившего нас от европейского прогресса.

Но мир на русской земле не устраивал извечных недругов Московского государства — казаков, которые вознамерились посадить на трон «Маринкина паньина сына». Против этого выступал Гермоген, проклявший юного царевича.

Против казаков и поляков стал мутить народ некий Козьма Сухорук, прозванный Мининым по имени своего отца.

Кузьма Минин, который был всего лишь торговцем в Нижнем Новгороде, почему-то посчитал, что установление мира и спокойствия в Москве под властью царя Владислава для него неприемлемо. Чтобы изменить положение дел на московском престоле, он решил сам включиться в борьбу, создавая свое собственное ополчение. При этом Козьма не останавливался и перед принуждением: «Уже волю взем над ними по их приговору, с Божиею помощью и страх на ленивых налагая». «В этом отношении, — по словам С. Ф. Платонова, — он следовал обыкновенному порядку мирской раскладки, по которому окладчики могли грозить нерадивым и строптивым различными мерами взыскания и имели право брать у воеводы приставов и стрельцов для понуждения ослушников».

Обвиняли Минина в исключительной жестокости и крутости и даже в том, что он «пустил в торг бедняков», т. е. продавал бедняков в рабство… на благо отчизны! В России всегда благо Отчизны считалось выше блага какого-то работяги.

Лица, взявшиеся за образование нового ополчения из «последних людей» Московского государства, отнюдь не желали повторять ошибок Ляпунова и поэтому решили совершенно отделить свое дело от казаков, занимавшихся в нашей стране разбоем и насилием. Решение пользовалось общим сочувствием всей земщины. На призыв нижегородцев о сборе ратников первыми откликнулись смоленские дворяне, лишенные своих имений Сигизмундом; они получили было земли в Арзамасском уезде, но Заруцкий изгнал их и оттуда. Нижегородцы послали смолян бить челом Пожарскому, чтобы он немедленно прибыл.

Дмитрий Пожарский[103] приехал в Нижний в конце октября 1611 года, ведя с собой дорогобужских и рязанских служилых людей, также изгнанных Заруцким из их новых поместий.

Ясное дело, что весь Нижний встретил князя Дмитрия Михайловича с великой честью, причем для ополченских дел им было составлено особое от городского управления правительство, которое должно было заменить как московское боярское правительство в осажденном Кремле, так и подмосковное казацкое.

Прежде всего князь Пожарский распорядился об обеспечении ратных людей жалованьем, назначив им от 30 до 50 рублей в год, что по тем временам составляло весьма большие деньги. Затем он завел усиленную пересылку с поморскими и понизовскими городами о помощи для очищения Московского государства ратниками и казной и предлагал им прислать в Нижний Новгород выборных людей для Земского совета, причем в рассылаемых грамотах неизменно высказывалось твердое желание отделить свое дело от казаков: «А однолично быть вам с нами в одном совете и ратным людем на полских и литовских людей идти вместе, чтобы казаки по-прежнему Низовой рати своим воровством, грабежи и иными воровскими заводы и Маринки-ным сыном не разгонили…»

Между тем в конце января 1612 года боярскому правительству, сидевшему в Кремле под надзором поляков, осажденных в свою очередь казаками, удалось отправить грамоту в Кострому и Ярославль, увещая жителей оставаться верными царю Владиславу и не иметь никакого общения с казаками.

Образовалась новая сила — недовольные московским правительством князья, лишенные своих поместий, возглавили новые отряды для пролития русской крови.

22 октября казаки взяли приступом Китай-город. Поляки заперлись в Кремле и держались в нем еще месяц. Но ввиду крайней нужды в продовольствии они «повелеху бояром своих жен и всяким людем выпущати из города вон».