Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
Позже мы узнали судьбу Бориса Иосифовича: детство на КВЖД в Харбине, юность в Ленинградском университете, арест 1939 года, лагерь, лесоповал, реабилитация, обучение на заочном физмате, учительство в нашей школе.
От Бориса Иосифовича мы узнали о существовании Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама, об экологической проблеме и много еще чего, что делало мир сложным и ярким.
Три библиотеки
В школьные годы у меня были три библиотеки: городская, школьная и Дома учителя.
Городская располагалась в здании бывшего Дворянского собрания. В библиотеке был прямой доступ к книгам – в анфиладе небольших комнат на высоченных, почти до потолка, полках. Но «самое сладкое» было в конце анфилады, у стенки последней комнаты. Здесь на нижней полке лежали россыпью только что возвращенные читателями книги и журналы. И среди них: «На краю Ойкумены» И. Ефремова, «Страна багровых туч», «Даурия», вызывающие холодный ужас воспоминания детей, выживших в фашистском концлагере, и книжка про то, «как наши брали рейхстаг».
От библиотеки до дома было пятнадцать минут ходьбы, и это казалось слишком долго. Если было лето, а в городскую библиотеку я ходил в основном летом, я добирался до ближайшего сквера (им был садик с памятником Карлу Марксу, созданным, как нам объясняли в школе, знаменитым скульптором С. Меркуровым), ложился на траву и прочитывал первую страницу – остальное было на потом, дома.
Школьная библиотека находилась на втором этаже, в узком коридорчике, заканчивающимся тупиком. В ней было тесно и при входе стояли полки с научными и ненаучными журналами. В школьной библиотеке я брал журналы «Знание-сила», «Техника молодежи» и почему-то менее любимый мной «Юный техник». Журналы приходили в мои руки в обратном порядке: сначала за последний 1962 год, потом за 1961-й, 1960-й, 1959-й и так до самых ранних, располагавшихся на верхних, под самым потолком, полках.
Библиотека Дома учителя размещалась на третьем этаже здания нашей школы. Но попасть в нее прямо из школы было нельзя. Вход был со двора, нужно было открыть особую дверь, а затем подняться по крутым чугунным старым лестницам. Здесь народу было немного. На просторных широких полках стояли желтенькие и серые тома мемуаров. Я брал их подряд одни за другим и читал воспоминания о Некрасове, о Толстом, о Горьком… Это было, как я сейчас думаю, довольно странное занятие, потому как ни Некрасова, ни Толстого тогда толком не читывал. А еще были книжицы новой фантастики. Особенно меня поразил сборник американской фантастики с рассказом Хайнлайна про слепого барда-космонавта и страшным рассказом Рэя Брэдбери «Вельд».
«Теркин на том свете» и ночные яблоки
Весной 1963 года, в конце десятого класса, к моему возмущению и недовольству, друзья двинули меня в секретари комсомольской организации. Почему я был этим недоволен, сейчас уж и не помню.
Но вследствие сего события я оказался летом в легендарном лагере «Орленок» на первой всесоюзной смене школьного комсомола.
«Орленок» в моей жизни – это отдельная нешкольная история, но о двух событиях расскажу. Где-то в середине смены нас привезли в сочинский дендропарк и отпустили на пару часов в свободный полет. Свобода довольно быстро надоела. Идем мы по дендропарку с киевлянином Сашкой Шаргородским и скучаем (сам дендропарк нам уже по барабану, и про все на свете вроде переговорили). А навстречу нам шагает наш вожатый Стас, и в руках у него газета «Известия».
Сели мы втроем на скамеечку, а Стас и говорит: «Ребята, а давайте я вам почитаю!» Разворачивает эту свою газету и начинает: Александр Твардовский, «Теркин на том свете»…
Второе событие случилось в последнюю лагерную ночь. У столовой на берегу моря был небольшой декоративный бассейн. И вот в него в тот вечер-ночь насыпали много-много зеленых, сочных яблок. Кто это придумал, кто насыпал – мы не знали, да и не стремились знать. Как я сейчас думаю, это был гениальный человек.
Почти до рассвета то с одной, то с другой компанией я бродил по лагерю, и все наши хождения завершались и начинались у бассейна с яблоками. Мы брали по яблочку и продолжали наши бесконечные разговоры про то, как и что случалось в лагере и какую правильную замечательную жизнь мы устроим, когда вернемся в свои школы. И сквозь эти вдохновенные, правильные разговоры проскакивали искры симпатий.
Яблоки кончились под утро, когда из-за дальних гор поднимался, подсвечивая тихое море, розовый рассвет.
Рассвет и бассейн с яблоками стали для меня как бы символами свободной жизни, когда нет жестких ненужных правил, но есть ясные, как сейчас скажут, позитивные устремления, пронизывающие жизнь.
Странное сообщество: юные коммунары
Самая странная, по сегодняшним меркам, история произошла в первый послешкольный год. Тот круг, к которому я принадлежал в школе, обозначил себя как «Клуб юных коммунаров». Нас было то пятнадцать, то двадцать человек в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет. А троим, кто уже окончил школу, но продолжал, как сейчас сказали бы, тусоваться в школе, по восемнадцать.
Наверное, учителя были в растерянности от нашего существования. Пионерия, комсомол – это понятно, но тут кто-то еще – что бы это значило?
Спустя лет пять, когда все мы окончили школу, гуляла легенда, что ходили мы, старшеклассники, в зеленых рубашках, буденовках и красных пионерских галстуках. Правда была только про галстуки. Они были у нас и вправду красные, но не пионерские, а «коммунарские», обшитые нашими девчонками синей каймой.
Директор, как мы теперь понимаем, либеральничал (или время было такое). Скорее всего, не без его ведома нам позволялось расписывать по собственным эскизам стены пионерской, вывешивать никем не утвержденные стенгазеты, вести до глубокой ночи в той же пионерской «умные» разговоры, устраивать школьное кафе и сманивать пятиклассников (полная авантюра!) в поход.
А еще мы тихо, при свечах, для себя пели:
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,Какое б новое сраженье не покачнуло б шар земной,Я все равно паду на той, на той единственной ГражданскойИ комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной…
Потом, когда мы посмотрели фильм «Республика “ШКИД”», у нас возникли неожиданные переклички-ассоциации.
Позже, в 1968 году, когда я уже учился в МГПИ, откликнулось. С нами, студентами, перед съездом ВЛКСМ проводили анкетирование, и я писал в анкете, что необходимо создать специальную подростковую – среднюю между пионерами и комсомолом – организацию. И был огорчен, что никаких следов моего предложения на съезде не прозвучало.
Школа с другой стороны: начало
1967 год. Мы – студенты МГПИ, третьекурсники, зачем-то ездим в школу на окраине Москвы. Считается, что мы вожатые.
Начало ноября. В школе «День Города солнца». Мы вместе с ребятами носимся по кабинетам, превращенным в Звездную улицу, Площадь оркестров, Парк умного спорта и Переулок задумчивости, получая в каждом из них неожиданные задания, задачи и испытания.
Да, да, да! Вместо Дня Октябрьской революции в школе был День Города солнца. Впрочем, может где-нибудь на бумаге он и был посвящен революции, но нам и детям про это не сказали.
1969 год. Школа в Якутии в поселке строителей Вилюйской ГЭС. Я начинающий педагог, учитель физики и астрономии. У меня Кружок Ракетостроения и Космонавтики (КРиК). Космонавтикой я интересуюсь, но ракеты запускать не умею. Умеют мои кружковцы. Чтобы ракета полетела, нужно туго-туго замотать фотопленку, аккуратно ее вставить в картонную ракету с красной звездой и надписью СССР, приспособить к пленке фитиль, надеть ракету на воткнутую в землю проволочную направляющую и фитилек поджечь.
По-ле-тела!
Чуть позже, в физкабинете, отмечаем успехи школьной космонавтики: пьем чай с конфетами и говорим «за жизнь». «Сергей Дмитриевич, – спрашивает меня лидер кружка Коля Яницкий, – а почему Брежнев такой глупый?».
– …!
Прилетели.
Вот такой осталась школа в моей памяти. Иногда мне кажется, что моя школьная жизнь оказалась очень странной, а иногда, что школа была, в общем-то, нормальной, а странной она стала позже, сейчас.
От издательства
Мы собирали эту книгу, понимая, что ее авторы не писатели, а те, о ком писатель обычно пишет, – народ. Для нас самое главное было, чтобы каждый приславший свои воспоминания о школе был искренен и смог рассказать свою историю. Такая же надежда двигала нами, когда мы собирали первую народную книгу – «Детство 45–53» (автор-составитель Людмила Улицкая). Наши ожидания оправдались, сборник о послевоенном детстве стал бестселлером – и мы двинулись дальше.
