Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
А еще у нас был клуб юных коммунаров. И были мы счастливы в этом школьном братстве. Проводили областные слеты, оказывали помощь сельским школам. Заработали деньги и поехали на слет коммунаров в Ленинград. Свои впечатления о том, как влияют на нас и на наших сверстников коммунарские дела, мы посылали в отдел «Алый парус» «Комсомольской правды».
В клубе были законы, которые и до сих пор нам кажутся важными:
• Наша цель – счастье людей!
• Живи для улыбки товарища!
• Все творчески, иначе зачем?
• Что в твоих делах хорошо, что плохо, что нужно сделать, чтобы стало лучше?
И много пели. Высоцкого, Визбора, Окуджаву, Городницкого, Кукина… Эти песни остались с нами, их поют наши дети и даже внуки.
Прошло пятьдесят лет. Срок. Но жизнь сложилась так, что мы продолжаем дружить и общаться. Нас объединила наша школа, школа № 3 имени Н.К. Крупской города Ульяновска.
Сергей Поляков
Странное время
Когда я оглядываюсь на свои школьные годы (это конец пятидесятых – шестидесятые, город Ульяновск), то возникает ощущение странного, почти фантастического времени. Современный школьник, наверное, просто не поймет даже – о чем это, как это?
Пять с плюсом за кирпич
1957 год. В четвертом классе я сделал кирпич. Прочитал в зелененьком учебнике естествознания, что надо перемешать чистый речной песок с глиной, поместить в форму, высушить и обжечь. С песком и глиной в городе на Волге проблем не было, а коробка из-под ботинок вполне годилась для формы. Да и вопрос с печью для обжига решился: у нас на кухне в тот год еще была плита, которая топилась дровами.
Кирпич получился правильный: красный, твердый, правда, с черной подпалиной с одного угла. Наша замечательная учительница Елизавета Семеновна, еще из тех, бывших, что оканчивали педагогические курсы до революции, поместила кирпич на самое видное место в шкаф со стеклянными дверцами, чтобы всем было видно, и поставила мне пять с плюсом.
Больше таких оценок я в жизни не получал. Впрочем, и кирпичей больше не делал.
«Кто тронет – тому в лоб»
1958 год. Мы уже пятиклассники, и у нас объявлен сбор металлолома. Собирали поначалу ни шатко, ни валко: ну, кто-то там притащил спинку от кровати, кто-то прикатил ржавое колесо.
Но тут объявили соревнование между классами.
А у нас в классе учились ребята с Володарки, района города с лихой репутацией. Дома там были построены для работников завода имени Володарского, и пацаны с «володарских» домов слыли шустрыми – управы на них не было, носились по городу где хотели. Вот они-то и бросили клич, что, мол, у речного порта лежит рельс и если мы его притащим, то всех победим.
На следующий день после уроков двадцать семь пятиклассников (почему-то запомнилось это число) отправились вниз под гору к Волге, в речной порт. Там и правда прямо у воды лежал здоровенный, неизвестного происхождения ржавый рельс.
Мои сотоварищи оказались весьма подготовленными. У них нашлась длинная толстая веревка, и, проведя ее через какую-то дырку, имеющуюся почему-то в наличии на рельсе, потянули мы все вместе ценную добычу в гору. Но дело шло туго: чуть не через каждые десять метров мы останавливались, переругивались, отдыхали и, вздохнув, тянули рельсу дальше. Наконец, повезло: мы наткнулись на кучу круглых поленьев (вероятно, кто-то скинул с грузовика будущие дрова, а расколоть их еще не успели). Поленья мы тут же превратили в катки – и дело пошло.
Но пока суд да дело, уже стемнело. По темным улицам, облепив рельс, как муравьи, покатили мы его прямо по центру города к школе – благо автомобили вечерами почти не ездили.
С грохотом и веселым покрикиванием вкатили наш металлолом в школьный двор, а принимать-то его у нас и некому – все учителя давно разошлись. Ну что ж, оставили рельс посреди двора и написали на нем: «Кто тронет – тому в лоб. 5 “Б”».
Что было в тот вечер у некоторых из нас дома – умолчим.
Наутро пришла в школьный двор вожатая и засчитала нам победу. Мы возрадовались, но ушлые «володарцы» сказали: «Вот бы еще заплатили».
И что вы думаете… В конце мая, когда закончился учебный год, на пионерском сборе директор лично вручил нам по пять рублей.
Помилование в честь Октябрьской революции
Тот же 1958-й. Начало ноября.
Бабушка и мама мне давали в школу то пирожок, то бутерброд, то яблочко.
С яблоком все и случилось. Для удобства оно было разрезано пополам: одну половину съел я, а вторая предназначалась для угощения товарища. И только я собрался это сделать, как подлетел ко мне Ляпа, схватил половинку яблока и побежал по партам. Ляпа был их тех, володарских, с которыми лучше не связываться. Но я рассердился. Закричал и тоже по партам. Ору, машу руками. Ляпа был крепким пацаном, а я так, хиляк, в общем. Но разок мне удалось достать его нос. Вот тут-то Ляпа схватил меня и об пол…
В этот миг в дверях класса появился директор школы и громовым голосом остановил нашу драку. На следующий день по школе читали приказ: за то-то и то-то учеников 5 «Б» класса таких-то исключить из школы на неделю. Во всех пятых прочитали. Не знаю, как у Ляпы, а у меня дома был еще тот трам-та-ра-рам.
Прошло три дня, приближались осенние каникулы, и появился новый приказ: такого-то и такого-то в честь приближающегося праздника Октябрьской революции помиловать.
Вот какая у нас оказалась справедливая революция.
А с Ляпой мы потихоньку помирились. До сих пор, когда в городе встречаемся, разговариваем.
Пьяница строит коммунизм
В старших классах мы писали сочинения по литературе, в том числе на свободные темы, я их любил больше – можно было не читать толстые скучные книжки.
Запомнились два таких сочинения: первое и последнее.
В первом я описывал, как я вернусь в Ульяновск через двадцать лет, в году так 1985-м. Танковое училище, вследствие всеобщего разоружения, превращалось в строительный институт, родной радиоламповый завод в завод телевизионный, а через Волгу бегало судно на воздушной полушке «Луна».
Последнее «свободное» сочинение писалось на выпускном экзамене. Тема его была серьезная: «Коммунизм и труд неотделимы».
И тут я позволил себе пофилософствовать: «Так как коммунизм и труд действительно неотделимы, то все, кто трудятся, строят коммунизм, в том числе пьяницы».
Сочинение мне потом показали. Фраза про пьяницу была подчеркнута красным, но оценка не снижена. Может, потому что учительница по литературе у нас была особенная.
Зоя Федоровна и Борис Иосифович
Литераторшу звали Зоя Федоровна. Она на уроке курила в форточку папиросы, наизусть читала весь урок Маяковского, ставила с нами пьесу Киршона «Сплав» и проводила что-то вроде кружка по поэзии Вознесенского.
На кружок пришло человек семь – восемь, в основном сложившаяся к тому времени моя компания. Обсуждали «Треугольную грушу». Я возмущался: «Не бывает треугольных груш!», – а Зоя Федоровна сравнивала Вознесенского с Маяковским.
Второго заседания почему-то не было.
От Зои Федоровны мы узнали про «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Мне журнал «Новый мир» попал на пару дней, и я его читал на всех уроках подряд, держа на коленях под крышкой парты. А мой друг Гена уверяет, что ему журнал давала читать сама Зоя Федоровна.
«Один день Ивана Денисовича» мне, кстати, тогда не понравился.
Еще одним ни на кого не похожим учителем был математик Борис Иосифович. Худощавый человек с морщинистым лицом, в очках, с внимательными глазами.
Уроки Бориса Иосифовича проходили обычно так: у доски кто-то из лучших учеников решает какую-нибудь заковыристую задачу, а Борис Иосифович комментирует процесс решения, отпуская ехидные замечания. Мы сидим как мыши: одни из нас пытаются все-таки понять разворачивающиеся на доске математические события, другие пребывают в тихом ступоре.
Заводить Бориса Иосифовича никто не решался. Однажды, когда кто-то с галерки повел себя неподобающим образом, Иосифович запустил в него здоровенным учительским треугольником. Треугольник, пролетев, медленно вращаясь, над нашими головами, с грохотом врезался в заднюю стену кабинета.
А еще Борис Иосифович по-особенному ставил оценки. У него была собственная авторская шестибальная система: кроме пятерок, четверок, троек, двоек и единиц, ставился еще ноль («картошка»). При этом оценки обязательно комментировались: «гениально», «замечательно», «кошмар», «позор» и т. д. Самое удивительное, что мы ему все прощали, вслушивались в его неожиданные суждения и даже гордились необычными «рецензиями».
