Джакомо Казанова - Мемуары

Я ему сказал: «Граф, я пришел просить у вас прощения в том, что не сумел стать выше пустяка, на который не следовало обращать внимания. Потому я прошу вас защищать меня перед вашими друзьями, которые, не зная благородства вашего характера, могут подумать, что вы — мой враг».

— Господин Казанова, объявляю вам, что я буду врагом всякого, кто не сумеет оценить вас. Бининский в изгнании; король лишил его дворянства; я жалею его, но должен признать справедливость наказания. Вы не нуждаетесь в моем покровительстве, у вас есть покровительство Его Величества. Сядьте и будем друзьями, — прибавил он, взяв меня за руку. — Вы поправились, не правда ли? Вы не дались в руки хирургов и прекрасно сделали. Вы им сказали, что они надеются понравиться мне, лишая вас руки; эти господа судят о сердце других по их собственному сердцу. Но скажите, пожалуйста, каким образом моя пуля могла ранить вашу руку, попав в живот?

— Вы легко поймете, если позволите воспроизвести положение, которое я тогда занимал.

— Мне кажется, — ответил он после моего объяснения, — что вы должны были держать вашу руку не впереди себя, а позади.

— Последствия доказали, что я был прав.

— Но, милостивый государь, — воскликнула красивая дама, сидевшая рядом с ним, — вы хотели убить моего брата; вы целились в голову.

— Убить? Нет, сударыня: мне, напротив, нужна была жизнь графа, чтобы он защитил меня от его людей, которые без этого убили бы меня на месте.

— Однако вы ему сказали: я испробую этот пистолет на вашем черепе.

— Это говорится, но никогда не делается.

— Вы мне дали хороший урок, — сказал Браницкий, смеясь, — видно, что вы много упражнялись в стрельбе.

— Почти никогда; это мой первый несчастный выстрел Могу, однако, сказать, что рука у меня твердая и глаз верны! Но как состояние вашей раны, граф?

— Я поправляюсь, но на это потребуется немало времен! Мне говорили, что в день дуэли вы хорошо пообедали?

— Я полагал, что это мой последний обед.

— Ну, а если б я пообедал, то наверное лежал бы теперь могиле, потому что пуля коснулась бы брюшины.

Впоследствии я узнал, что в день дуэли у Браницкого служили молебен и он причастился. От него я отправился к великому маршалу графу Риклонскому, королевскому судье: он защитил меня от улан. Он принял меня довольно строго, спрашивая меня, что мне угодно.

— Я желал поблагодарить вас за ваше вмешательство, а также обещать вам быть благоразумнее в будущем.

— Очень рад. Что же касается вашего помилования, то этим вы обязаны не мне, а королю. Если бы не Его Величество, я бы нисколько не затруднился казнить вас…

— Неужели вы бы забыли многие обстоятельства, извинявшие меня?

— Какие? Разве вы не дрались на дуэли?

— Дрался.

— Этого довольно; закон ясен.

— Да, относительно дуэли предложенной и принятой в тех условиях, о которых говорит закон, но я дрался для собственной защиты. Поэтому, я думаю, что узнав дело, вы бы не казнили меня.

— Право, я уже и не знаю, что сделал бы. Но зачем об этом говорить? Все кончено. Если Его Величество помиловал вас, значит вы заслужили это. Сделайте мне честь отобедать у меня сегодня. Я бы желал доказать вам, что уважаю вас.

Устроив дело таким образом у судьи, я отправился к воеводе русскому. Он принял меня с распростертыми объятиями.

— Я приказал приготовить вам помещение у себя, — сказал он, — моя жена очень любит ваше общество; к несчастию, помещение будет готово только через шесть недель.

— Этим временем я воспользуюсь, чтобы проехаться до Киева, к воеводе. Его зять, староста, граф Брюль очень рекомендовал мне это маленькое путешествие.

— Поезжайте, вы недурно сделаете. Ваше отсутствие успокоит многих врагов, возникших вследствие вашей дуэли. Да сохранит вас Бог на будущее время от подобного дела здесь. Так легко не отделаетесь. А пока, будьте осторожны и не выходите пешком ночью.

Таким образом, среди обедов и ужинов прошла неделя. Меня заставляли повторять малейшие подробности дуэли, даже в присутствии короля, который делал вид, что ничего не слышит. Однажды, когда я, может быть, в десятый раз повторял свой рассказ, Его Величество вдруг прервал меня.

— Господин Казанова, вы — дворянин? — Нет, Ваше Величество, я не имею этой чести. — Ну, а если бы венецианский дворянин оскорбил вас, потребовали ли бы вы от него удовлетворения? — Нет, потому что он бы не принял вызова. Мне бы пришлось ждать случая. — Какого? — Случая встретить моего врага за границей; там я бы велел избить его до смерти.

Читатель, может быть, захочет знать, увиделся ли я с Бинетти. Я ее увидел один лишь раз у г-на Мочинского, но она исчезла, как только меня увидела. Я сказал Мочинскому: «Вот странное поведение; за что сердита на меня эта дама?»

— За что? Разве вы не знаете, что ваша дуэль, которую она устроила, была причиной ее ссоры с Браницким? С тех пор Браницкий ни разу не был у нее.

— Можно только похвалить поведение графа. Эта дама, может быть, воображала себе, что граф Браницкий поступит со мною так, как он поступил с этим бедным Томатисом.

Я предпринял мое маленькое путешествие в сопровождении Кампиони. У меня было двести дукатов: половина этой суммы была подарок воеводы русского; другие сто я выиграл. — Не буду говорить об этом путешествии и перейду прямо к причинам, заставившим меня выехать из Варшавы навсегда. При моем возвращении в Варшаву была г-жа Жофрен, прежняя любовь короля; ее везде принимали самым роскошным образом. Не претендуя на прием, подобный приему г-жи Жофрен, я был очень удивлен холодным приемом, встреченным мною в Варшаве. Точно все сговорились, чтобы встречать меня одной и той же фразой: «Мы думали, что не увидим вас больше; зачем вы возвратились?»

— Чтобы уплатить долги, — отвечал я им и уходил. Самая бесцеремонная холодность заступила место самой изысканной любезности, которую мне расточали прежде. Правда, я еще получал приглашения, но уже никто не говорил со мной за столом. Я встретил воеводу русского: он почти не удостоил меня поклоном; увидел я также короля, но Его Величество даже не посмотрел на меня. Спросив князя Сулковского о причине такой перемены, я получил следующий ответ: «Это следствие национального характера; мы — очень непостоянны; вы знаете поговорку: „Sarmatorum virtus veluti extra ipsos“ (У сарматов нет добродетелей; они только их показывают). Вы бы могли устроить себе здесь отличное положение, если бы воспользовались случаем, но теперь слишком поздно; вам остается только одно…»

— Уехать, — прервал я, — постараюсь сделать это скорее.

Придя в себя, я получил анонимное письмо от лица благоприятствовавшего мне, которое сообщило мне, что сказал король на мой счет. Его Величество узнал, говорилось в письме, что мое изображение было повешено в Париже за то будто бы, что я украл значительную сумму из кассы лотереи; кроме того, меня обвиняли в различных мошенничествах в Англии и в Италии; наконец, я принадлежал в труппе странствующих комедиантов. Таковы были обвинения, возводимые на меня. Что мог я отвечать? Все это клевета, которую легче выдумать, чем опровергнуть, конечно, я желал уехать из Варшавы немедленно, но у меня не было необходимых денег. Я поэтому написал в Венецию, чтобы мне прислали. Но случилось обстоятельство, ускорившее мой отъезд.

Однажды утром ко мне явился тот самый генерал, который был секундантом Браницкого во время нашей дуэли. Этот генерал явился от имени короля с повелением мне выехать из Варшавы в течение недели. Возмущенный этим приказом, я поручил отвечать королю, что не имею возможности выполнить повеление, а если меня вышлют силой, то я буду протестовать против такого произвола перед целым светом.

Он спокойно отвечал мне: «Милостивый государь, я имею повеление не передать ваш ответ, а лишь только заявить вам распоряжение короля. Действуйте, как вам угодно».

Я немедленно написал большое письмо королю; я ему объяснял, что честь не позволяет мне покинуть Варшаву, так как я имел несчастие наделать долгов. Я просил графа Мочинского передать это письмо королю. На другой день граф привез мне тысячу дукатов от имени Его Величества, извинявшегося в том, что он дал это повеление, не зная, что у меня не было денег. Граф прибавил: если Его Величество настаивает на вашем отъезде, то только в ваших интересах; он желает видеть вас как можно скорее за границей, так как ему известно, что вы ежедневно получаете вызовы, на которые вы имеете благоразумие не отвечать; тем не менее верно, что лица, делающие эти вызовы, решили отомстить вам за то, что они называют вашим пренебрежением к ним, и король желает быть спокоен за вас.

Я проникся самой горячей благодарностью к королю; я просил графа поблагодарить Его Величество и сказал ему, что его приказы будут немедленно исполнены. Граф предложил мне свою карету, которую я принял, и просил меня писать ему.