Джавад Тарджеманов - Серебряная подкова
Дрожащими губами Фукс, видимо, попытался что-то сказать, но только еще ниже опустил голову. Это смягчило Магницкого, на лице его даже появилась некоторая благосклонность.
Дверь кабинета раскрылась, и на пороге показался любимец студентов сторож Валидка-Сатурн [Прозвище "Сатурн" намекало на специальность солдатаинвалида извещать время занятий]. Старик уже слегка взмахнул рукой с медным колокольчиком, но, увидев Магницкого, моментально вытянулся "во фрунт".
Колокольчик, прижатый к боку, отрывисто звякнул и умолк.
- Виноват, ваше превосходительство, студенты ждут.
Я подумал было...
Но попечитель быстро вышел, ни с кем не прощаясь. За ним, так же стремительно, двинулись Фукс и Никольский.
Дед Валидка еле успел посторониться.
* * *
Закончив занятия в университете, Лобачевский решил прогуляться. Незаметно дошел до Гостиного двора и, как всегда, заглянул в университетскую книжную лавку. Книгопродавец Егор Андреев, хорошо знавший профессора, поспешно разложил на прилавке груду новых и подержанных книг. Пока Николай Иванович просматривал их, ктото сказал ему:
- Не угодно ли вашей милости?
Лобачевский обернулся. Мальчик-приказчик почтительно протягивал ему книгу большого формата.
- "Разговоры Лукиана Самосатского [Выдающийся мыслитель древности, родился около 125 г. н. э], переложенные с греческого языка на российский Иоанном Сидоровским...
Третий том, 1784-й год, Санкт-Петербург". Посмотрим...
"Разговоры богов..." - Николай Иванович рассеянно перелистывал книгу, дошел до 452-й страницы, готовясь уже вернуть ее на прилавок, но следующая страница привлекла его внимание. - "Истинные повести"? Что-то не помню... Да, я беру эту книгу.
Обратный путь занял меньше времени: удовольствие, ожидаемое от знакомства с новой книгой, невольно торопило его домой.
Наконец любимое кресло у письменного стола, острый нож диковинной формы - подарок Симонова - с шорохом легко разрезает страницы, фантазия повести увлекает, ожидаемые неприятности по службе отдаляются, отходят на задний план...
- "Носимые семь дней и семь ночей по небу увидели мы в восьмой день некую великую землю, блистательную, шарообразную и великий свет издающую..."
Короткий осенний день клонился к вечеру. Придвинув кресло к самому окну, Лобачевский продолжал чтение:
- Царь Ендимион воззрел на нас и, заключая по одежде нашей: "Вы пришельцы! - сказал. - Эллины?.. Некогда собрав бедных людей в царстве своем, я вознамерился устроить новое поселение в планете пустой и никем не обитаемой..."
Сумерки сгустились. Прасковья Александровна внесла свечи в тяжелых подсвечниках.
- Николаша, тебе чай подать? Угощу сегодня свежим вареньем.
- А я вас, маменька, угощу изумительной повестью Лукиана. Садитесь-ка и слушайте, я вам прочитаю... Или, может, вы сами, как, помните, в Макарьеве?
- Хорошо, Николаша! - Прасковья Александровна даже разрумянилась: не часто выдавались такие радостные вечера с вечно занятым сыном.
Лобачевский придвинул ей кресло и протянул раскрытую книгу.
- Начинайте отсюда. Вам станет понятно, а что но поймете - объясню. Чай отложим. И глаза мои отдохнут.
Прасковья Александровна переставила подсвечник поближе и, сняв нагар, начала читать вздрагивающим от волнения голосом:
- "Одежда у богатых стеклянная, мягкая, у бедных же - тканая, из меди. Планета сия весьма изобилует медью, из которой ткут они с присовокуплением некоторого количества воды по примеру шерсти..."
Николай Иванович слушал, закрыв глаза. Так он делал всегда, когда хотел, чтобы ничто не отвлекало его. Не заметил он, как вошел в кабинет Алексей и через плечо матери заглянул в книжку.
- "...Видел я в царском дворе и другое чудо, - продолжала читать Прасковья Александровна. - В кладезе не весьма глубоком положено зеркало. Если кто подойдет к сему кладезю, слышит все вещаемое на земле нашей. Когда же воззрит в самое зеркало, видит в нем все города и все народы так равно, будто бы стоял подле их самих. Все время видел я всех сродников моих, знаемых, и все мое отечество. Но видели ли и они меня тогда взаимно, не могу сказать..."
- Ерупдовина это! - послышался хриплый голос брата.
Лобачевский, вздрогнув, быстро поднялся.
- Ты, Алеша?
- Как видишь.
- Опять?
- Ежели нет в жизни цели, какое же в ней удовольствие, - ответил заплетающимся языком Алексей.
Прасковья Александровна уронила книгу на пол и, закрыв глаза рукой, отвернулась.
- Алеша, - подошел к нему Лобачевский. - Перестань. Кончай безобразную жизнь, уходи с фабрики. Зачем наше имя позоришь?
- Братец, - развел руками Алексей. - Спасти меня хочешь? Или честь фамилии? Черт с ней, с фамилией. ПолРоссии пьяными ходят, о фамилии не заботятся. Кругом одно свинство. - Нетвердыми шагами он заметался по комнате, спотыкаясь и продолжая несвязно обвинять всех подряд.
Николай стоял около кресла матери и молча следил за братом. В этой жалкой, бесцельно мечущейся по комнате фигуре виделся ему то маленький мальчик, робкий и тихий гимназистик, то мрачный, всех избегающий студент и, наконец, желчный, раздражительный адъюнкт, отчаявшийся найти цель в жизни. Уж не он ли, старший брат, виноват в этом? Достаточно ли уделял ему внимания? Быть может, если бы меньше думал о будущем и больше о настоящем, брат его был бы теперь человеком...
- Да, ученые ведь не об устройстве жизни заботятся, - продолжал в это время рассуждать Алексей. - В науку прячутся, как улитки в свою скорлупу. Астрономические треугольники приятнее изучать, чем за разъяснение жизни приниматься.
Прасковья Александровна всплеснула руками:
- Алексей, сейчас же извинись! Или я...
Но грохот опрокинутого стула не дал е& договорить. Алексей, торопливо поднимая стул, бормотал сконфуженно:
- Прости, брат! И вы, маменька. Забылся... До тебя, Николай, мне далеко, не достать. Я человек пропащий. Темно вокруг, черно.
Лобачевский обнял брата и посадил в свое кресло.
- Пока не поздно, Алеша, вернись...
Но в эту минуту в открытых дверях кабинета появился Хальфин, в синем профессорском сюртуке с высоким воротником, при белом атласном шарфе.
- Сидите, сидите! - Он предупреждающе поднял руку. - Я на минутку...
- Не вздумайте уходить, Ибрагим Исхакович! Обижусь. - Прасковья Александровна поспешно встала с кресла и, протягивая Хальфину руку, договорила: - Сейчас будет чай готов, угощу вареньем.
- Спорить не приходится, татарская пословица говорит: гость - ишак хозяина, - улыбнулся Хальфин.
Уже выходя из кабинета, Прасковья Александровна предупредила:
- Только, чур, не читать без меня.
Хальфин поднял книгу и посмотрел на Лобачевского.
- Что это?..
- "Истинные повести" Лукиана. Сюжет фантастический, но в сказке проглядывает зерно истины. Вот посмотрите, что пишет он в своем предисловии.
- "По долговременном и внимательном чтении и размышлении успокаивать ум свой и делать рассуждение свое способнейшим и бодрственнейшим к трудам будущим..."
На этом Хальфин прервал чтение.
- Да, слышал об этом Лукиане Самосатском, но читать его не приходилось. О чем он пишет?
- О путешествии в будущее, - с увлечением начал рассказывать Лобачевский. - Он и его товарищи семь суток носились на своем корабле по небу, на восьмой день пристали к большому круглому острову, сиявшему в пространстве. Оттуда увидели наш аемной шар - с его морями, реками, лесами, городами, похожими на муравейники... Это поразительное сочетание научного предвидения с бесконечной верой человека в свои силы...
Продолжая говорить о повести Лукиана, все перешли в столовую, где уже весело шумел сверкающий самовар.
Прасковья Александровна протянула гостю стакан чаю, пододвинула ему хлебницу, полную сухариков, и синюю вазочку с вареньем.
- Попробуйте, Ибрагим Исхакович.
- С удовольствием, - отозвался Хальфин. - Пить превосходный чай, вести беседу за столом и жить надеждами, что может быть приятнее?.. Кажется мне, Лукиан, так увлеченно писавший эту повесть, не может ошибаться.
- Безусловно, в своих догадках он прав, - оживился Лобачевский. - Если пчела и муравей такие изумительные вещи проделывают, неужели же и человек - самое организованное существо - не сможет познать глубокие тайны природы, сделать чудесные открытия, - Помолчав, он добавил: - Подобно тому, как человек стал повелителем всех морей, сначала с помощью весельного судна, затем - колесного парохода, он станет также и повелителем небесной стихии. Люди будут летать по воздуху, в мировом пространстве...
- Ах, неужели это сбудется?.. Людям летать, как ласточкам, - вздохнула Прасковья Александровна, прислушиваясь к разговору.
Алексей поморщился.
- Но дойдут ли до этого, - мрачно заметил он. - Чтобы не было горя и зла, чтобы жизнь их была наслаждением.
- Непременно! - заверил Николай. - Иначе я не могу представить будущее человечества. Потребуются десятки, а может быть, и сотни лет, когда люди окончательно прозреют и сам труд на земле сделается для них истинным наслаждением...
