Алексей Бычков - Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства
Сообщение отца Барча окончательно сбило Рангони с толку. Россказни Франческо Таламио были уже ему известны. С другой стороны, ни Савицкий, ни Анзерин, живописуя московские события, почему-то ни словом не упомянули о судьбе Дмитрия. Это обстоятельство казалось нунцию в высшей степени знаменательным. 21 октября 1606 года он получил от отца Андрея торжествующее письмо. Глубоко удрученный катастрофой, разразившейся в Москве, бывший духовник царя отправился было в Самбор. Очевидно, он надеялся отыскать здесь Дмитрия здоровым и невредимым. Но, увы, его ожидало горькое разочарование. Однако горе отца Андрея скоро сменилось живейшей радостью. К нему во Львов явился некий офицер, который показал ему письмо от супруги сандомирского воеводы. Мать Марины категорически заверяла, что Дмитрий жив; в военных кругах будто бы господствовало то же самое мнение.
Все эти толки были настолько упорны, что в конце концов из Кракова в Самбор был командирован один из наиболее видных представителей бернардинского капитула; ему было дано официальное поручение — произвести основательное расследование по поводу распространяющихся слухов. Уполномоченный привез в Краков заявление, скрепленное подписями его самборских собратьев: они свидетельствовали, что Дмитрия нет в их монастыре и что со времени его отъезда в Россию его больше не видели в Самборе. Однако чем более неуловимым был царь, тем усерднее старались некоторые воскресить его из мертвых. 5 января 1607 года, накануне праздника Богоявления, во Львов прибыл из Ярославля бывший секретарь Дмитрия Ян Бучинский. Между прочим он посетил и отца Андрея, который был когда-то его духовным отцом. Буч и некий клялся, что Дмитрию удалось спастись. По его словам, дело царя не только не проиграно, но приобретает все более и более шансов на успех. Марина знает об этом и с нетерпением ждет возвращения мужа. В заключение Бучинский подробно рассказал о своем пребывании в доме Мнишеков… Сердце доброго отца Андрея опять преисполнилось светлых надежд; в голове его вновь зародились планы дальнейшей деятельности среди русских.
Колебания, переживаемые Рангони, отражались и на настроениях Ватикана. Краковский нунций пересылал в Рим все документы, попадавшие в его руки. Он сообщал все новые данные и слухи… В зависимости от того, какой тон господствовал в этой корреспонденции, кардинал Боргезе переходил от сомнения к вере и обратно. Во всяком случае, он не хотел, чтобы события застали его врасплох. Больше всего интересовал его вопрос, почему, если царь жив, он так долго пребывает в неизвестности? В ответ на это сторонники Дмитрия осторожно намекали, что, может быть, причиной этого являются опасения царя, как бы ему не поплатиться за свою неблагодарность по отношению к польскому королю. Слыша это, кардинал начинал заранее обдумывать, какими бы мерами примирить обе стороны. Он уже сочинял соответственные послания к Сигизмунду и обращался к Дмитрию со словами напутствия, дескать, пусть царь выкажет раскаяние, пусть отдалит от себя еретиков, пусть во всем стремится к славе Божьей. Но уже в инструкциях от 18 ноября 1606 года, данных преемнику Рангони, чувствуется новый упадок духа. В них с прискорбием констатируется, что со смертью Дмитрия все мечты на союз с Москвой рухнули… Но в заключительных словах этого любопытного документа еще слышится какая-то робкая надежда.
Впрочем, не было ничего удивительного в том, что современники всех этих событий в Польше или Риме терялись перед множеством разноречивых известий о Дмитрии. Вопреки мнению отца Босгравена, сами русские не знали, какого берега держаться. По-видимому, одним из первых начал распространять волнующие толки о спасении Дмитрия любимец этого царя Михаил Молчанов. Молва, подхваченная итальянцем Таламио на ярмарке, была лишь слабым эхом тех рассказов, что ходили в то время среди русских. Все это возбуждало умы; легенда распространялась с поразительной быстротой. Роковой промах, допущенный Василием Шуйским, ускорил приближение взрыва, который готовился уже давно. Немедленно по вступлении на престол новый царь разослал по отдаленным областям самых горячих сторонников Дмитрия. Для того чтобы смягчить тяжесть этой кары, некоторых из них назначили на ответственные должности по местной администрации. Так было, между прочим, с князем Григорием Шаховским. Этот человек был искренне предан Дмитрию. По натуре он был весьма энергичен и предприимчив. Правительству Шуйского пришла в голову несчастная мысль — назначить его воеводой в Путивле. В сущности, это значило поставить Шаховского во главе самых горячих приверженцев самозванца и вооружить его всеми средствами для организации восстания. Конечно, Шаховской не преминул воспользоваться случаем. Подняв знамя царя Дмитрия, он объявил о скором возвращении бежавшего государя и начал призывать к оружию всех русских людей. Клич путивльского воеводы оказал магическое действие. Народная масса заколебалась.
Дальнейшие события проливают яркий свет на общественные отношения в тогдашней России. Наступала пора расплаты за политические ошибки и злоупотребления властью, допущенные при Иване IV и Борисе Годунове… Шаховскому оставалось только следовать примеру Дмитрия. На призыв его откликнулись казаки и холопы, беглый и бродячий люд. Все они собрались под его знамена. Очень часто династический вопрос служил для них только предлогом; на самом же деле они стремились лишь к наживе и воле. Во главе этого грозного движения шли пасынки судьбы, обездоленные элементы всякого рода. Когда-то правительство пользовалось ими как передовой силой в борьбе с татарами. Теперь они поднялись против этого правительства. Бедный восстал на богатого, гонимый — на гонителя. Готовился социальный реванш. Может быть, правитель с железной рукой и орлиным взором сумел бы сдержать это стихийное движение. Но Шуйский не был таким правителем, и его окружали предатели.
Полякам было отлично известно все, что происходит у соседей. То, что совершалось в Русском государстве, интересовало их тем более, что теперь вмешательство в эту внутреннюю борьбу было для них удобнее, чем когда-либо. Бунт в Польше доживал последние дни. Ливония была успокоена…
Профессиональные вояки остались без дела. Как должна была соблазнять их при таких условиях военная «прогулка» в Россию! Предлог для вторжения был налицо. Ведь сколько соотечественников было убито русскими и сколько их еще томилось в плену. Разве можно было найти лучший повод для отмщения? Наградой рыцарям должна была служить богатая добыча от грабежа. В Польше немедленно стали организовываться вооруженные отряды. Во главе их стали опытные воины, которые и повели армию к русским рубежам. Первое место среди этих храбрецов занимал Александр Лисовский. Отважный, выносливый, быстрый как молния, он не знал соперников по части организации набегов. Одно имя его наводило ужас на врагов, на которых он обрушивался всегда неожиданно, как гром среди ясного неба. Князь Роман Рожинский и Ян-Петр Сапега также приняли участие в этом вторжении. К ним присоединились и казаки, готовые на все. Стоило атаману Заруцкому подать знак, и рубаки с Дона и Днепра тотчас откликнулись на его зов. Словом, со всех сторон в Россию слетались хищники; дух мятежа и анархии усиливался с каждым днем.
Рано или поздно, но лицо, во имя которого поднялись массы, должно было перестать быть призраком и обрести плоть и кровь. Вожди движения не могли дождаться, когда же наконец явится герой, вокруг которого они объединятся. С каждым днем положение становилось все более и более затруднительным. Конечно, Дмитрий не мог воскреснуть из пепла; люди, посвященные в истину, отлично понимали это. Но где найти смельчака, который сумел бы принять на себя роль царя и послужить орудием в руках мятежников? После ряда безуспешных попыток желанное лицо было, наконец, найдено. Относительно этого человека ходили самые необыкновенные рассказы. По словам Велевецкого, это был бывший секретарь Дмитрия. Оставшись без дела после смерти самозванца, он нашел себе приют в доме одного священника, в Могилеве. Но здесь он отплатил своему покровителю самой черной неблагодарностью. Им увлеклась хозяйка дома. Оскорбленный муж сперва насытил свою месть ударами плети; затем он выгнал своего гостя, возвращая ему свободу… нищенствовать, где угодно. Чуть не умирая с голоду, злополучный любовник добрался до Пропойска.
Объявившись в августе 1607 года в тюрьме небольшого северского городка, носившего незавидное название Пропойск, Лжедмитрий начал свой путь к трону.
Каково было происхождение этого человека, совершенно неизвестно, некоторые современники считали его поповским сыном Матвеем Веревкиным, другие — сыном князя Курбского. Исследовавшие его происхождение иезуиты пришли к выводу, что Лжедмитрий II являлся крещеным евреем Богданкой, который недолгое время был писцом у Дмитрия II. Эту версию происхождения Лжедмитрия пропагандировало в массах и правительство Михаила Федоровича Романова. Михаил Федорович Романов в письме своем к принцу Морицу Оранскому говорил, что «Сигизмунд послал жида, который назвался Дмитрием-царевичем». Об этом самозванце известно, что он был школьным учителем в городе Шклове в Белоруссии, затем слугой у нескольких священников, за плохое поведение был высечен и выгнан со службы. Во всяком случае, своей внешностью он вовсе не походил на первого самозванца, но был человеком вполне подходящим, чтобы разыгрывать лже-царя: когда умным, ловким и наглым, а когда трусливым и лишенным всяких нравственных правил.
