Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
- Как наш проект?
- Забраковали. Утопия, говорят.
- Жаль.
- Петрович! Все так же увлекаешься?! Садись - прокачу!
Он лихо возил меня по городу в своей машине, сам сидя за рулем и искоса поглядывая на девушек-регулировщиц.
- Милая... взмахни палочкой! Не видишь, какую бороду везу?
- А все же жаль, очень жаль, что забраковали...
Еще в рейде, сидя ночами на тряской тачанке, когда невозможно было заснуть, или в перерывах между боями мы мечтали. Мы много мечтали с ним. Пусть простит читатель, если я посвящу его в эти фантазии. Еще тогда, до битвы на Курской дуге, имея смутные сведения от людей, прошедших полсвета, вырвавшихся из лагерей смерти, прошедших вдоль и поперек распростертую ниц Европу, мы могли судить о глухой, подспудной борьбе порабощенных народов. Нас притягивала к себе Польша. Мы мечтали побродить по тылам врага в Бессарабии, Румынии и Чехословакии. Думали (чем черт не шутит!) дорваться и до Германии. Так постепенно у нас возник план организации партизанского отряда в триста - четыреста человек. Он должен действовать на машинах, внезапно появляться и так же внезапно исчезать. У нас были сделаны расчеты и сметы и даже намечены штаты. Коробов улетел, взяв с собой все материалы.
Нашу идею сочли авантюрой.
Я думал побыть еще недельку в Москве. Коробов добыл билеты в Большой театр.
Но на третий день меня вызвал генерал - мой начальник - и подал узенький листок бумаги.
- Вам... Прочтите.
Это была радиограмма Руднева. Он звал в отряд. Новый рейд начинался раньше, чем мы предполагали.
- Сегодня есть лишний самолет. Можем целиком загрузить его всем необходимым для вас. Возьмите радистов, радиопитание. Обмундирование подбросим для разведчиков. Полетите? Подумайте и скажите через полчаса. До вечера еще успеете побыть часок с семьей...
Конечно, встреча с семьей была радостной и хотелось продлить ее. Но существовала и другая семья, большая, боевая. Она звала, настойчиво требовала к себе этим узеньким листочком радиограммы: "Передать Вершигоре: двенадцатого выходим в рейд. Если думаешь идти с нами, прилетай не позже тринадцатого. Догонишь. На аэродроме оставляю за тобой взвод Гапоненко. Руднев".
Значит, очень я нужен был этому человеку.
"Пойдем с нами", - звал Руднев, комиссар. "Пойдем", - требовали украинские девчата из подземелий Германии. "С неба звездочка упала и разбилась на льоду". "Торопись", - требовали товарищи, живые и погибшие. Память о Володе Шишове, Кольке Мудром, Дьячкове не позволяла оставаться здесь. "Мамочка! ...если я погибну, не смей плакать! Ты гордись мною!"
Через полчаса генерал пожимал мне руку и говорил на прощанье:
- Желаю вам успеха.
Уже на аэродроме рассказал я жене о Косте.
- Смотри, если что случится, вырасти сына и, когда сможет понять, скажи ему эти слова. Запомнишь? "Не смей плакать! Ты гордись мною!"
- Как ты можешь погибнуть? Ведь сегодня тринадцатое июня!
- Да, я и забыл. Ровно год. Елец. Саша Маслов и Брянские леса.
- Женька уже говорит "пальтизаны", - успокаивала жена, а на глазах - слезы.
Взвыли моторы, и ветром сдуло слезу.
- Все же не забудь этих достойных человека слов Кости Дьячкова...
Машина взмыла и пошла ввысь. Под крылом мелькнула Москва и осталась позади. На земле вечерело. В небе еще был день. До фронта осталось более часа. Пока долетим, и в небе будет ночь. Ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня 1943 года.
Я встречал свой годичный партизанский юбилей.
"С неба звездочка упала и разбилась на льоду..."
Я вспомнил комиссара. Однажды он уезжал на совещание и не был в отряде полтора дня, а когда вернулся, быстро прошел по табору, раскинутому под соснами у болота, тревожно осматривая все вокруг. Затем подошел к штабу и облегченно сказал Базыме:
- Фф-у... Все в порядке... Соскучился я...
- Семья, родная семья, - улыбнулся понимающе Григорий Яковлевич.
Такое чувство было и у меня, когда машина шла через фронт. Затем его сменило тревожное: "А кончится война - тогда как? А ведь когда-нибудь она кончится. Как мы оставим эти родные степи, сосны, хаты и людей - товарищей?" И больно защемило сердце. А может быть, все это просто потому, что машина шла на высоте трех тысяч семисот метров? Немного морозило и перехватывало дыхание... Часа через четыре заметно потеплело. Внизу были видны костры. У костров люди, огненные нити ракет и сигнальные огни... Снижаемся.
И еще через минуту несколько мягких толчков, и самолет затормозил у последнего костра...
Вот мы и дома. Успею или не успею?
39
Самолет выруливал на дневку в лес. Летом ночи не хватало дотянуть обратно через фронт, и на аэродроме Сабурова организовали дневку. В одну ночь машина прилетала к нам, на вторую - улетала обратно.
Меня встретили Гапоненко, Володя Лапин и бойцы тринадцатой роты. Оказывается, отряд двинулся еще вчера, и Руднев выслал взвод разведчиков встретить меня.
"Все-таки комиссар был уверен, что я приеду", - с радостью подумал я.
- Куда идем? - спросил я Володю.
- Не знаем.
Традиция ковпаковцев - никогда не спрашивать, куда и зачем идем, соблюдалась свято.
- А где отряд догоним?
- Комиссар приказал: дождетесь подполковника и двигайте по следу прямо на юг.
Через час, погрузив на две подводы груз и трех радистов, привезенных из Москвы, мы двинулись на юг. Отряд мы догнали на вторые сутки, на границе партизанского края. В эту ночь готовились форсировать с боем железку Сарны - Коростень.
И как только я въехал в дубовую рощу на берегу реки, где под деревьями расположились бивуаком роты, на сердце стало легко и радостно. На поляне паслись кони, под повозками отдыхали после марша бойцы, многие купались в реке.
Штаб разместился в палатке из парашюта, выкрашенного в зеленый цвет.
- Письмо привез? - спросил Руднев.
- Нет, не привез. Не успел.
Он, опечаленный, отошел в сторону. Я так и не успел повидаться с семьей Руднева.
Меня окружили партизаны. Всем хотелось услышать о Москве.
Базыма сидел на траве, склонившись над картой, рядом примостился Войцехович, на машинке выстукивающий какой-то приказ. Недалеко от палатки, под развесистым дубом сидел в генеральском одеянии, по-турецки подогнув ноги, Ковпак и мурлыкал песню. Генеральские погоны поблескивали на солнце.
Я подошел к деду поздороваться. Он, щурясь на солнце, молча кивнул мне и подал руку с двумя негнущимися пальцами. Затем продолжал тихим фальцетом:
Горные вершины,
Я вас вижу вновь,
Карпатские долины,
Кладбища удальцо-о-ов...
и лихо присвистнув, затянул громко:
И-е-ех,
Горные вершины...
Я подошел к комиссару. Руднев молчал, не глядя на меня.
"Может быть, он сердится, что я не привез ему писем?" Я ждал. Через несколько минут он отозвал меня в сторону от штабной палатки и сказал тихо:
- Слушай, Вершигора!
- Я слушаю, товарищ генерал-майор.
- Что, еще за тебя я должен замечания получать?
Ничего не понимая, я смотрел на комиссара с удивлением.
- Нахлобучка мне была от Демьяна Сергеевича. Понимаешь?
- Не понимаю...
- "Не понимаю"! - передразнил он. - Вот публика! Ты что, несознательным прикидываешься? А? Будешь ты заявление писать или нет? Что, мне опять из-за тебя глазами хлопать?
У меня как гора свалилась с плеч, я даже улыбнулся.
- Товарищ генерал-майор, Семен Васильевич, вот заявление.
- Вот так бы давно. Ищи двух поручителей. Третий - я. Проси Ковпака и Базыму. Сегодня же оформим кандидатом. В рейде будет некогда. - И уже более добродушно: - Хорош академик. Ну, поварил ты из меня воду!
Руднев поднял полог палатки и зашел в штаб.
Базыма понимающе кивнул мне и отошел с картой в глубь леса.
- Знаешь? - спросил он многозначительно.
- Догадываюсь...
- Ковпак прямо рвется в бой. Все ту войну вспоминает.
- Пусть! Ему везет на войне. Если дедово счастье - дойдем. А как Семен Васильевич?
- Он тоже говорит - дойдем. Только нервничает немного.
- По семье скучает. А я и писем не привез.
- Эх ты! Он, когда маршрут обсуждали, сказал: "Дойти - дойдем". А потом добавил: "Прежде чем войти в эту обитель, подумай, как из нее выйти".
Базыма говорил это, улыбаясь, гордясь своими командирами.
- А где товарищ Демьян?
- Вчера проводил нас и отбыл к Сабурову. Прощались, как с родным человеком. Не так много времени - два месяца, а привыкли. И он тоже. Даже прослезился. Тебя хотел видеть. С комиссаром что-то они говорили о тебе.
- Значит, не встретимся мы с ним больше?
- С кем?
- С товарищем Демьяном. Хотелось поговорить.
- Из рейда вернешься - поговоришь. Тогда все будет по-другому.
Мы замолчали, задумавшись каждый о своем.
- А знаешь, он сказал нам, штабистам, на прощанье: "Берегите командиров. Увлекаются. Не думайте, что вы уже так непобедимы: просто немцы ни разу не поколотили вас как следует".
Я улыбнулся. Так живо напомнил мне Базыма этого человека, за короткий срок своего пребывания научившего нас многому.
