Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Хотя Рассел утверждал, что подобные взгляды были далеко не уникальны, последняя победа Гитлера – в сочетании с нацистским террором и пропагандой – привела к тому, что большинство немцев, по словам Сигрид Шульц из Chicago Tribune, все больше склонялись к тому, чтобы выполнять требование фюрера «слепо следовать за ним». Как добавляла эта берлинская журналистка, «массы ему верили». Она приводила в пример свою горничную, которая уже после вторжения в Польшу явилась однажды утром с красными от слез глазами. Её мужа отправили носить носилки в госпитале неподалеку от Берлина, и она описывала в ярких деталях, что поляки якобы прямо перед атакой Гитлера на своей стороне границы жгли живем немцев, превращая их руки и ноги в обожженные культи. Шульц спросила, случалось ли её мужу видеть таких пациентов, и женщина обиделась, что кто-то может сомневаться в её словах. Но позже она призналась, что муж видел только слайды, показанные нацистскими пропагандистами. Тем не менее, горничная все больше убеждалась, что её американская нанимательница недостаточно симпатизирует нацистской Германии. «Довольно скоро эта женщина стала еще одной сотрудницей гестапо, следившей за деятельностью журналистов, – рассказывала Шульц. – Наша почта, наши телефонные разговоры, наши посетители – обо всем регулярно докладывалось полиции».
Министерство пропаганды пригласило Шульц и других журналистов посмотреть на первые кинохроники войны. Когда на экране замелькали немецкие войска, окружавшие явно страдающих польских пленных, то, как вспоминала Шульц, «присутствовавшие немецкие руководители стали восклицаниями выражать свою радость». Когда эту хронику стали показывать в кинотеатрах, Шульц отправилась посмотреть, как реагирует публика. На экране были польские евреи в халатах или в тряпье, заметно напуганные своими пленителями: это вызвало у зрителей, как она писала, «взрывы смеха и громкий гогот».
Когда первые сообщения о массовых убийствах в Польше добрались до Германии, Шульц была на приеме, где присутствовало много высокопоставленных нацистов.
– Не понимаю, почему вы, англосаксы, так волнуетесь относительно того, что случилось с несколькими поляками, – сказал ей офицер СС. – По реакции вашей и ваших соотечественников очень заметно, что вы не умеете научно подходить к этой проблеме.
Шульц спросила, какой подход тогда будет научным. Трое присутствовавших, включая Роланда Фрайслера, чиновника Министерства юстиции, впоследствии ставший печально известным президентом Народной судебной палаты, устроили ей импровизированную лекцию по расовой теории. Славяне – единственные из белых, кто находятся «на нижнем уровне», объясняли они, и их гораздо больше, чем чистокровных белых немцев; рождаемость у них также гораздо выше, что означает, что к 1960 г. они удвоят свое население.
– Мы не впадаем в сентиментальность, – продолжал Фрайслер. – Мы не можем никому из соседей позволить более высокую рождаемость, чем у нас, и мы должны принять меры, чтобы предотвратить это.
Он добавил, что славянам и евреям позволят жить, «только если они работают на нас. А если нет, пусть умирают с голода».
Шульц отметила, что если бы ей подобную историю принес один из её собирателей материала, то она бы просто не поверила. Но она лично слышала все это, а Фрайслер «явно не понимал и не беспокоился о том, как ужасно это могло звучать для американца».
Джозеф Харш, репортер Christian Science Monitor, в октябре 1939 г. находился в Риме, когда ему пришла лаконичная телеграмма от его бостонского издателя: «Срочно отправляйтесь в Берлин». Тогда это было еще невероятно просто сделать. Харш отправился в посольство Германии за визой, получил её за три дня, а консьерж в отеле взял ему билет в спальный вагон до Берлина. Он сел в поезд вечером и приехал на следующее утро. Попал он в столицу страны, ввергнувшей континент в новую войну, – но единственной «ненормальностью» в происходящем, как сардонически выражался Харш, было то, что, когда он сошел с поезда на вокзале Фридрихштрассе, рядом не нашлось носильщика, чтобы помочь с багажом. Он решил проблему, оставив вещи на станции, а затем остановившись в отеле «Континенталь» и послав за своими вещами носильщика из отеля. Встретившись с Ширером и другими американскими коллегами, он вскоре перебрался в более элегантный отель «Адлон», заняв комнату в заднем крыле с видом на сад Йозефа Геббельса, чье Министерство пропаганды находилось всего в квартале от того места. Харш часто видел, что в саду играют дети. Вся обстановка приезда Харша была обманчиво-благополучной. Наблюдение, на которое обращала внимание Шульц и другие опытные журналисты, было не слишком очевидно новичку вроде него, но он быстро обратил внимание, что немцы стараются сделать его пребывание в стране комфортным. Ему выдали продуктовую карточку «занятого на тяжелой работе», ему разрешили ввозить дополнительные продукты – яйца, ветчину, масло, сыр – из Дании. «Я был американским корреспондентом в тот период, когда политика Германии требовала как можно дольше не давать США вступить в войну – и я вел привилегированную жизнь».
Харш носил на лацкане маленький американский флаг, который, как он надеялся, при общении с немцами снимал все сомнения относительного того, кто он. Ему было приятно, что большинство все еще готово свободно говорить с американскими журналистами, так что он может отправляться куда угодно и собирать материалы. Немецкие чиновники также не были склонны отмалчиваться, даже когда речь шла о таких темах, как концентрационные лагеря для политических заключенных и евреев. Оглядываясь на тот период в своей автобиографии, которую написал на склоне лет, Харш замечал: «Выражение “концентрационный лагерь” тогда еще не имело своих сегодняшних зловещих коннотаций… В наличии в Германии специальных лагерей для интернирования не было ничего необычного, что привлекло бы внимание американских корреспондентов в Берлине в 1939 и 1940 гг.».
У Харша возникли проблемы с чиновниками, только когда он начал делать отдельные радиоэфиры для CBS, подменяя Ширера, если тот уезжал из города. Правила для радиоведущих были куда строже, чем для любых представителей печати. Как заметил Харш, все сценарии передач должны были получать одобрение группы цензоров, среди которых были по одному представителю от Министерства иностранных дел, Министерства пропаганды и военного командования. Отдельный цензор также тщательно следил за следованием сценарию в эфире и мог мгновенно выключить вещание, если от сценария отклонялись.
Как ни странно, ощущение опасности нередко оказывалось слабее, чем когда-то у американских корреспондентов вроде Эдгара Моурера, который когда-то писал о приходе нацистов к власти. Ричард Хоттелет, недавний выпускник Бруклинского колледжа, ставший агрессивным репортером United Press в Берлине, проявил решительность и сел в поезд, полный польских евреев, которых изгоняли теперь с территории Германии. Хотя он обнаружил, что условия в вагонах третьего класса «совершенно ужасны, просто подавляют», они все еще
