Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Непоколебимое мужество Зенобии поддерживалось надеждой, что голод скоро принудит римскую армию обратно перейти через пустыню, и основательным ожиданием, что восточные цари, и в особенности персидский монарх, возьмутся за оружие в защиту их естественной союзницы. Но счастье и настойчивость Аврелиана восторжествовали над всеми препятствиями. Случившаяся в ту пору смерть Шапура отвлекла внимание персидского правительства от внешних событий, а незначительные подкрепления, пытавшиеся прийти на помощь Пальмире, были остановлены на пути частью силой, частью щедрыми подарками императора. В римский лагерь аккуратно приходили обозы со съестными припасами, а силы осаждающих возросли вследствие возвращения Проба с его победоносными войсками, только что завершившими завоевание Египта. Тогда Зенобия решилась искать спасения в бегстве. Она села на самого быстроногого из своих дромадеров и уже достигла берегов Евфрата, почти в шестидесяти милях от Пальмиры, когда она была застигнута преследовавшей ее легкой кавалерией Аврелиана; ее схватили и привели как пленницу к императору. Вскоре вслед за тем ее столица сдалась, и победитель обошелся с ее населением с неожиданной мягкостью. Он захватил оружие, лошадей, верблюдов и огромные сокровища, состоявшие из золота, серебра, шелковых тканей и драгоценных камней. Затем, оставив в городе только гарнизон из шестисот стрелков, он возвратился в Эмесу и занялся некоторое время распределением наград и наказаний по случаю окончания такой достопамятной войны, которая восстановила его господство над провинциями, не признававшими над собою римского верховенства со времен пленения Валериана.

Когда сирийская царица предстала перед Аврелианом, он сурово спросил ее, как могла она осмелиться поднять оружие против римских императоров? Ответ Зенобии был благоразумным сочетанием почтительности и твердости: "Я не могла унизиться до того, чтобы считать римским императором какого-нибудь Авреола или Галлиена. Вас одних я признаю за моего победителя и за моего государя". Но мужество у женщины обыкновенно бывает искусственно, поэтому оно редко соединяется с устойчивостью и последовательностью. В минуты тяжелых испытаний Зенобия утратила свою бодрость духа; она трепетала от страха, слыша гневные крики солдат, которые громко требовали ее немедленной казни; она забыла о благородном отчаянии Клеопатры, которую взяла за образец, и позорно купила свое помилование принесением в жертву и своей славы, и своих друзей. На этих пос-

ледних, как на коварных советников, пользовавшихся слабостью ее пола, она взвалила всю вину в своем упорном сопротивлении и на их головы направила мстительность жестокосердого Аврелиана. Слава Лонгина, который был включен в список многочисленных и, может быть, невинных жертв ее трусости, переживет и славу царицы, которая предала его, и славу тирана, который осудил его на смерть. Гений и ученость не могли смягчить гнев свирепого невежественного солдата, но они вдохнули в душу Лонгина величие и спокойствие. Он не высказал ни одной жалобы и с покорностью последовал за исполнителем приговора, скорбя об участи, постигшей его несчастную повелительницу, и утешая своих огорченных друзей.

Окончив завоевание Востока, Аврелиан направился в обратный путь и уже переехал отделяющие Европу от Азии проливы, когда его известили, что пальмирцы, умертвив губернатора и перебив оставленный у них гарнизон, снова подняли знамя бунта. Не колеблясь ни одной минуты, он тотчас снова отправился в Сирию. Антиохия пришла в смятение, узнав о его быстром приближении, а беззащитный город Пальмира испытал на себе непреодолимую силу его мстительности. До нас дошло письмо, в котором Аврелиан сам говорит, что страшная экзекуция, которая должна бы была ограничиться только теми, кто был схвачен с оружием в руках, распространилась на стариков, женщин и детей; хотя вслед за тем он, по-видимому, сосредоточил все свое внимание на восстановлении храма Солнца, он вдруг почувствовал сострадание к оставшимся в живых пальмирцам и позволил им вновь выстроить их город и жить в нем. Но разрушить легче, чем снова соорудить. Столица Зенобии, когда-то бывшая средоточием торговли и искусств, мало-помалу превратилась сначала в ничтожный городок, потом в незначительную крепость и, наконец, в бедную деревушку. Теперешние граждане Пальмиры, составляющие тридцать или сорок семейств, построили свои землянки внутри обширного двора когда-то великолепного храма.

Неутомимого Аврелиана ожидала еще одна тяжелая работа, и притом последняя, - усмирение хотя и незнатного, но опасного мятежника, поднявшего знамя бунта на берегах Нила одновременно с восстанием Пальмиры. Фирм, величавший себя названием друга и союзника Одената и Зенобии, был не что иное, как богатый египетский купец. Благодаря своим торговым сношениям с Индией он завел дружеские связи с сарацинами и блеммиями, которые, живя по обоим берегам Красного моря, могли легко проникать оттуда в Верхний Египет и содействовать исполнению его замыслов, а египтян он воспламенил надеждой свободы; во главе бешеной народной толпы он проник в Александрию, принял императорский титул, стал чеканить монету, издавать эдикты и собрал армию, которую, по его хвастливому выражению, он был в состоянии содержать одними доходами от своей бумажной торговли. Такие войска были плохой обороной против Аврелиана, и потому нетрудно поверить, что Фирм был разбит наголову, взят в плен, подвергнут пытке и казнен. Тогда Аврелиан мог поздравить сенат, народ и самого себя с тем, что менее чем в три года он восстановил спокойствие и порядок во всей Римской империи. Со времени основания Рима еще ни один полководец не заслужил триумфа более блестящим образом, чем Аврелиан, и никогда еще ни один триумф не был так пышен и великолепен. Торжественное шествие открывалось двадцатью слонами, четырьмя великолепными тиграми и более чем двумястами редкими животными, привезенными из различных стран Севера, Востока и Юга. За ними следовали тысяча шестьсот гладиаторов, назначенных для жестоких забав амфитеатра. Богатства Азии, оружия и знамена стольких побежденных наций, великолепная столовая посуда и гардероб сирийской царицы - все это было выставлено напоказ или в аккуратной симметрии, или в артистическом беспорядке. Послы из самых отдаленных стран - из Эфиопии, Аравии, Персии, Бактрианы, Индии и Китая, обращавшие на себя внимание богатством или оригинальностью своих костюмов, служили свидетельством славы и могущества римского императора, который также выставил напоказ полученные им подарки, и в особенности множество золотых корон, поднесенных ему признательными городами. О победах Аврелиана свидетельствовал длинный ряд пленных готов, вандалов, сарматов, алеманнов, франков, галлов, сирийцев и египтян, фигурировавших против воли на этом торжестве. Каждый из этих народов распознавался по особой надписи, а титул амазонок обозначал десятерых воинственных героинь готской национальности, которые были взяты в плен с оружием в руках. Но взоры всякого, скользя по этой массе пленных, останавливались на императоре Тетрике и на царице Востока. Первый из них шел в сопровождении своего сына, которому он дал титул Августа; на нем были галльские панталоны, туника темножелтого цвета и пурпуровая мантия. А прекрасная Зенобия несла на себе золотые оковы; раб поддерживал золотую цепь, которая обвивала ее шею, и она с трудом держалась на ногах под невыносимой тяжестью драгоценных камней. Она шла пешком впереди великолепной колесницы, на которой она когда-то надеялась совершить свой въезд в Рим. За этой колесницей следовали две другие, еще более великолепные, из которых одна принадлежала Оденату, а другая - персидскому монарху. Триумфальную колесницу Аврелиана (она прежде принадлежала какому-то готскому царю) везли четыре оленя или четыре слона. Самые знатные сенаторы, народ и армия замыкали торжественное шествие. Восторженные возгласы толпы выражали непритворную радость, удивление и признательность; но радость сенаторов была омрачена появлением Тетрика; они не были в состоянии воздержаться от глухого ропота на высокомерного монарха, публично выставлявшего на позор личность римлянина и сановника.

Однако, хотя Аврелиан и обнаруживал свое высокомерие в обхождении со своими злополучными соперниками, он относился к ним с таким великодушием и милосердием, какими редко отличались древние завоеватели. Государей, безуспешно защищавших свой трои или свою свободу, обыкновенно лишали жизни, лишь только триумфальное шествие достигало Капитолия. Но те узурпаторы, которые сопровождали триумфальное шествие Аврелиана и измена которых была ясно доказана их поражением, получили позволение доживать свой век в роскоши и в почетном покое. Император подарил Зенобии изящную виллу в Тибуре, или в Тиволи, почти в двадцати милях от столицы; сирийская царица незаметным образом превратилась в римскую матрону, выдала своих дочерей за знатных римлян, и ее род еще не пресекся в V веке. Тетрику и его сыну были возвращены и их общественное положение, и их состояние. Они построили на Делийском холме великолепный дворец и, лишь только он был готов, пригласили Аврелиана на ужин. Войдя туда, император был приятно поражен картиной, изображавшей странную историю хозяев дома. Они были представлены подносящими императору гражданский венок и скипетр Галлии и получающими из его рук знаки сенаторского звания. Отец был впоследствии назначен правителем Лукании, и Аврелиан, допускавший развенчанного монарха к дружеской беседе, однажды спросил его, неужели управлять Италийской провинцией не лучше, чем царствовать по ту сторону Альп? А сын Тетрика пользовался в качестве сенатора большим влиянием, и в среде римской знати никто не снискал такого, как он, уважения как со стороны самого Аврелиана, так и со стороны его преемников.