Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время
И если Дубровский убежал за границу, не имея другого выхода, то и Евгений тоже бежит
…по площади пустойБежит и слышит за собой —Как будто грома грохотанье —Тяжело-звонкое скаканьеПо потрясенной мостовой.И, озарен луною бледной,Простерши руку в вышине,За ним несется Всадник МедныйНа звонко скачущем коне…
Так уходили в «ухожаи» крестьяне, так бежали дворяне, офицеры и солдаты при вспышках пушек через Исаакиевский мост, в сумерках 14 декабря 1825 года на лед Невы. Так убежал Кюхельбекер. Так умер потрясенный грубостью Бенкендорфа Дельвиг. Так убежал Дубровский, Так убегал от государства и Евгений…
Тишина, правда, внушена Евгению, но она не такая, какой бы хотелось:
И с той поры, когда случалосьИдти той плошадью ему,В его лице изображалосьСмятенье. К сердцу своемуОн прижимал поспешно руку,Как бы его смиряя муку,Картуз изношенный сымал,Смущенных глаз не подымалИ шел сторонкой.
Смело Пушкин вперяет испытующие свои очи в историю и видит, что русский народ не всегда бегал от государства по своей огромной территории, не всегда раскатывался горошком, а и, бывало, сам наступал на государство, требуя свободы для своей, а не только для государственной деятельности.
Требовали свободы декабристы, дворяне, стремясь к революции, и тем не менее боялись «эксцессов», «крайностей народа» — эксцессы эти ведь были, так сказать, в нашей природе вещей. Вся история наша свидетельствовала практикой еще времен северных республик, что воля народная даже на вечах новгородских и псковских выявлялась не дисциплинированным «голосованием» — поднятием рук, а криком великим, дракой и подчас утоплением противников в реках Волхове и в Великой с мостов.
И вопрос Пушкиным был поставлен так:
— Может ли дворянин встретиться и работать с Пугачевым?
Так возникает пушкинская «История Пугачева» — исследование, писанное не каким-нибудь педантом профессором «императорского университета», а гениальным провидцем-поэтом, великим патриотом Пушкиным, основательно изучившим государственные архивы и объехавшим лично места крестьянской войны, где он нашел еще живыми очевидцев событий тех грозных решающих дней.
В отношении самого Пушкина этот вопрос о возможности работы с Пугачевым был давно им обдуман и решен бесповоротно положительно: он — и «дворянин», он — и «мещанин» никак не считал себя обсевком в русском поле, никак не мог признать себя «врагом народа»… Ведь он ждал этого освобождения народа, он звал и вел к этому своих современников. Он, видевший русский народ в сраженьях, на богомольях, на праздниках, на ярмарках, любил его и бегать от него не собирался.
И перед Пушкиным задача, как оформить встречу между дворянином и Пугачевым, как их свести, познакомить друг с другом.
Эта встреча могла бы состояться единственно при обстоятельствах, ставших исключительно трудными для обеих сторон, когда обе стороны вынуждены были бы искать поддержки, помощи друг у друга, попав в общую для обеих сторон смертельную опасность.
Вот как нарисовал такую первую встречу Пушкин во второй главе своей «Капитанской дочки», то есть в «Истории Пугачева», транспонированной в ключе художественной повести.
В дороге «к месту назначения», в степи, кошевку «в тройку лошадей», в которой ехал офицер Гринев, застигает буран.
«Делать было нечего. Снег так и валил. Около кибитки подымался сугроб… я глядел во все стороны… но ничего не мог различить, кроме мутного кружения метели… Вдруг увидел я что-то черное».
Вспоминаются «Бесы»:
Сил нам нет кружиться доле;Колокольчик вдруг умолк;Кони стали… «Что там в поле?» —«Кто их знает? пень иль волк?»
Но то было другое. Спаситель. Вожатый. Пугачев.
«— Послушай, мужичок, — сказал я ему, — знаешь ли ты эту сторону? Возьмёшься ли ты довести меня до ночлега?
— Сторона мне знакомая, — отвечал дорожный, — слава богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек. Да вишь какая погода: как раз собьешься с дороги. Лучше здесь остановиться да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам.
Его хладнокровие ободрило меня. Я уже решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: «Ну слава богу, жило недалеко; сворачивай, вправо да поезжай». Вожатый нюхом учуял дым в той стороне… — Жилье!
Кибитка и впрямь приехала к забору постоялого двора.
И спасенный дворянин сидит уже в тепле на постоялом дворе, а дядька Савельич — этот дивный тип, достойный Гомерова богоравного Эвмея — готовит чай.
— Где же вожатый? — осведомляется дворянин.
— Здесь, ваше благородие, — отвечает ему голос сверху.
На полатях видит дворянин «черную бороду и два сверкающих глаза».
Завязка налицо.
Ведь один из них «столбовой дворянин», офицер Петр Гринев, а другой тот, который вскоре прослывет:
— бунтовщиком,
— злодеем,
— разбойником,
— самозванцем.
Вот только так смог Пушкин задумать и ввести в русскую литературу русского казака Емельяна Пугачева под видом вожатого в бесовскую метель — ведь обоим действующим лицам угрожала смерть.
Для создания реалистического облика Пугачева Пушкину требовался опять огромный исторический материал, и он обращается к царю за разрешением работать в архивах специально по Пугачеву, что и разрешено ему в феврале 1833 года. Но этого оказывается недостаточно.
В письме на имя А. Н. Мордвинова Пушкин пишет:
«Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».
Письмо датировано 30 июля, а 7 августа Пушкину как чиновнику Министерства иностранных дел уже разрешена такая командировка на четыре месяца.
22 августа поэт покидает Петербург и по дороге в Москву заезжает в Малинники, впервые после своей женитьбы… Впрочем, в письме к жене из соседнего Малинникам села Павловского Пушкин сообщает, что «из старых… приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится…» Где-то по дороге — то ли при перепряжке лошадей, а может и при ночлеге на почтовой станции, — им обронено прелестное восьмистишие, заставляющее гадать: а к кому же оно обращено?
Когда б не смутное влеченьеЧего-то жаждущей души,Я здесь остался б — наслажденьеВкушать в неведомой тиши:Забыл бы всех желаний трепет,Мечтою б целый мир назвал —И всё бы слушал этот лепет,Всё б эти ножки целовал…
Скачет пушкинская тройка, спицы колес сливаются в сплошной круг, звенят, заливаются колокольцы… А не относятся ли эти стихи Пушкина к некой «прекрасной городничихе», которой поэт на одной из станций предложил галантно свою очередную тройку и потом путешествовал с нею и с ее теткой? «Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, — пишет он в письме к жене от 2 сентября, — о том-то я и горюю. — Уф! кончил. Отпусти и помилуй».
В Казань Пушкин приехал 5 сентября, объехал на дрожках в тройке исторические пугачевские места — ездил к Троицкой мельнице, верст за десять по Сибирскому тракту, где стоял лагерь Пугачева, когда тот подступал к Казани, объехал Арское поле, обошел всю крепость… Посетил известного в Казани профессора доктора Карла Федоровича Фукса, беседовал с его женой-поэтессой и приехал с доктором в дом к богатому купцу Крупенникову, когда-то побывавшему в плену у Пугачева.
Знакомством с Фуксами Пушкин остался как будто доволен — доктор знал всю Казань, указал ему несколько человек, помнящих старое.
Прибыв в Симбирск 10 сентября, Пушкин был принят губернатором А. М. Загряжским. Как раз во время его приезда у губернаторской дочки собралось на урок танцев несколько барышень. Когда Пушкин вошел в залу, девушки встретили поэта «глубоким реверансом», затем разговорились и просили его потанцевать с ними. Пушкин сразу же согласился, подошел к окну, вынул из бокового кармана пистолет, положил на подоконник, две скрипки в углу заиграли вальс, и поэт протанцевал с каждой по несколько туров.
Осмотрев памятные по Пугачеву места Симбирска, Пушкин 12 сентября двинулся в Оренбург, где остановился было у генерал-губернатора В. А. Перовского, с которым раньше был на «ты»… Позже Пушкин перебрался к В. И. Далю, который хотя и был по образованию врачом, но служил тогда чиновником особых поручений при Перовском,
Вместе с Пушкиным Даль 18 сентября ездил в станицу Берды, которая была при Пугачеве его «столицей». Отыскали они там старуху, видавшую и помнившую Пугачева, Пушкин расспрашивал ее целое утро. Старуха пела Пушкину песни того бурного времени, сказывала сказы. В Бердах Пушкину указали, где стоял «Золотой дворец» Пугачева, где он казнил несколько человек; побывал Пушкин и на другом месте, где, по преданию, лежит закопанный клад Пугачева, зашитый в рубаху, засыпанный землей, а сверху прикрытый для сохранности человеческим трупом.
