Сотворение мифа - Сергей Эдуардович Цветков
Этот «черноризец», пожелавший остаться в заголовке «Повести» безымянным и безликим, в последующем летописном повествовании всё-таки несколько раз как бы выглянул из-за ширмы, оставив ряд автобиографических заметок, позволяющих также проследить этапы его работы над летописью.
Вырисовывается следующая картина.
Он родился в Киеве между 1050 и 1052 годами. По всей видимости, происходил из родовитой семьи, поскольку впоследствии сохранил обширные знакомства среди киевской знати. Получил неплохое по тем временам образование — его обучили грамоте и письму, круг его чтения, судя по всему, был довольно обширен.
В отрочестве его особенно поразили два события. Лет тринадцати от роду он вместе с другими горожанами бегал на реку Сетомль близ Киева, чтобы поглазеть на диковину: выловленное из реки «детище» (утопленника, младенца-урода, от которого избавилась его мать). «В это же время, — расскажет он в летописи под 1065 годом, — дитя было брошено в речку Сетомль; этого младенца вытащили рыбаки в неводе, и мы рассматривали его до вечера, и опять бросили его в воду. Был же он таков: на лице у него был срамной уд, об ином нельзя сказать срама ради».
Это жутковатое зрелище пробудило в нём интерес ко всему необычному, редкому, чудесному.
Следующий 1066 год поверг его в трепет небесным «знамением» — прохождением кометы Галлея. «В те же времена было знаменье на западе: звезда великая, с лучами как бы кровавыми; с вечера всходила она на небо после захода солнца, и так было семь дней… После того были усобицы многие и нашествие поганых на Русскую землю, ибо эта звезда, как бы кровавая, предвещала кровопролитье…». С течением лет, увидев своими глазами многие другие необыкновенные явления или прочитав о них в книгах, он приобретёт стойкое убеждение, что «знамения на небе, или в звёздах, или в солнце, или в птицах, или в чём ином не к добру бывают; но знамения эти ко злу бывают: или войну предвещают, или голод, или смерть».
Около 1066 года игумен Феодосий вводит в Печерском монастыре Студийский устав. «И принимал всякого, приходящего к нему». В ближайшие годы число братии резко возрастает, достигнув ста человек. Тогда, по свидетельству нашего героя, «пришёл к нему и я — худой и недостойный раб, — и принял меня, а лет мне было от роду семнадцать».
Духовное обаяние иноческой жизни в «пещерах», рядом с прославленными своей праведной жизнью старцами, действовало на киевскую молодёжь с исключительной силой. История Печерского монастыря знает примеры добровольного прихода в обитель боярских детей даже вопреки воле их отцов. По этому поводу монастырским властям не раз приходилось объясняться с сильными мира сего. Одним из таким непослушных сыновей, стремившимся сойти с уготованной ему поколениями предков стези, мог быть и будущий летописец. Но вполне вероятно и то, что причиной его ухода в монастырь стали бурные события 1068–1069 годов (волна убийств и грабежей, прокатившаяся по дворам знатных «мужей» после изгнания князя Изяслава), во время которых он мог потерять и семью, и имущество.
В монастыре он сразу занимает особое положение. Его отношения с Феодосием описаны словами: «твой раб и ученик». Это значит, что Феодосий приблизил его к себе, вероятно сделав своим келейником на весь срок послушничества, который обыкновенно продолжался несколько лет.
Главной причиной особых симпатий убелённого сединами игумена к юному послушнику, надо полагать, были грамотность и обнаруженные им навыки в письме. Своё послушание у Феодосия он, по всей видимости, проводил за перепиской книг (сам преподобный любил сучить нити для переплётов). Книги стоили дорого, покупателями выступали князья, бояре, епископы и другие духовные лица. Переписка и продажа книг были одной из важнейших статей монастырского благосостояния.
За этим занятием сформируются его историко-литературные вкусы. В 50–70-е годы XI века многие насельники Печерского монастыря проявляют тягу к писательству. Из-под их пера выходят различные сочинения — жития, «сказания», «слова», «чтения», «похвалы», «послания»; значительная их часть посвящена историческим темам. Но никому из них не пришло в голову превратить набор отдельных фактов в связное историческое повествование. Например, в «Памяти и похвале князю Владимиру» монаха Иакова (середина XI века) историческая часть рассказа о крестителе Руси в хронологической последовательности выглядит так: «И Бог помог ему, и сел в Киеве на месте отца своего Святослава и деда своего Игоря. А Святослава князя печенеги убили, а Ярополк сел в Киеве на месте отца своего Святослава. И когда Олег шёл с воинами у Овруча города, обломился мост с воинами, и задавили Олега во рву, а Ярополка убили в Киеве люди Владимира. И сел в Киеве князь Владимир в восьмой год после смерти отца своего Святослава, 11 июня, в год 6486 (978). Крестился князь Владимир в десятый год после убийства брата своего Ярополка. На другой год после крещения к порогам ходил, на третий год Корсунь город взял, на четвёртый год церковь каменную святой Богородицы заложил, а на пятый год Переяславль заложил, в девятый год десятину блаженный христолюбивый князь Владимир дал церкви святой Богородицы из достояния своего. После святого крещения прожил блаженный князь Владимир 28 лет. Преставился с миром 15 июля 6523 (1015) года о Христе Иисусе Господе нашем».
В отношении этих древнерусских логографов[193] «ученику Феодосия» предстояло стать новым Геродотом, творцом красочного историко-литературного полотна — неисчерпаемого кладезя преданий, слухов, художественных образов, портретных и бытовых зарисовок, живых впечатлений и свидетельств современников эпохи Ярославичей.
Первый его историко-литературный опыт — «Повесть временных лет» — как было сказано выше, вырос из «Слова о законе и благодати». Он не имел ничего общего с летописью. Датировки «Повести», за редким исключением, носили относительный характер («на пятое лето», «от княжения… до княжения… лет столько-то»), а вместо бесхитростного перечисления событий читателю предлагался увлекательный рассказ о начале Русской земли и её просвещении светом христианства, сотканный из церковных, дружинных и народных преданий и обильно сдобренный цитатами из книг Священного Писания, Толковой Палеи, Хронографа особого состава, Жития Василия Нового и ряда других произведений византийской литературы. Вкрапления сюжетов из истории империи ромеев и Болгарского царства имели целью включить прошлое Русской земли в контекст мировой истории. Впрочем, легендарная стихия фольклора полностью поглотила историческую быль. Позднейшая научная критика выяснит,
