Нина Соротокина - Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)
- Пора, - сказал Алексей.
Гаврила поднял от бумаги задумчивый взгляд и опять углубился в расчеты. "Может, нуль приписать? " - разговаривал он сам с собой. - Ведь все компоненты им оставляю... "
- Гаврила, бросай все! Неровен час...
- Ага. - Камердинер поборол искушение удесятерить счет, но чтоб не было разночтении, крупными буквами написал сумму прописью и фамилию начертал. -Теперь все. С богом, Алексей Иванович.
У двери их остановил гайдук.
- Куда, Гаврила Ефимович?
- В парк, за дурманом.
- Я с вами, - с готовностью согласился гайдук.
- Дурман надо собирать в полнолуние и непременно в одиночестве. А то лекарство силы иметь не будет.
Гайдук попробовал было что-то объяснить, тыча пальцем в Алексея, но Гаврила повысил голос.
- Я буду в одиночестве, и он будет в одиночестве. Понял? И чтоб тихо! Хабэас тиби*, понял?
Гайдук не осмелился переспросить и остался на посту. Коридор беглецы миновали беспрепятственно, а как вышли на лестницу - Прошка.
- Траву собирать, пустырник, - опередил Гаврила вопрос. - Алешка собирает, да все не то. Сам должен полазить по кустам.
- Ночью-то? - печально спросила карлица. - Еще вернетесь когда, Гаврила Ефимович?
- Ты лечи барыню. Дурманом лечи, как велено. Я еще компонентов пришлю. Ваш дом в моей книге на первом месте. Прошка послушно кивала головой.
- Пустырник лучше на кладбище бери. Там у него лист сочнее и стебли крепче.
- На закраине парка, где болотисто, тоже хороший пустырник, вмешался Алексей.
Гаврила посмотрел на него как-то странно и неожиданно погла дил по плечу: "Эх, Алексей Иванович... " И, устыдившись этой неположенной по чину ласке, опять нагнулся к Прошке:
______________
* Держи про себя (лат. ).
- Следи, чтоб не орали. Чуть что - пусть настойку пьют. Августе Максимовне чай из тысячелистника заваривай. Она желудком мается. Француженке бородавки выведи, знаешь чем. Красивая девица, а все руки в пупырях.
- Гаврила, идем! - требовательно сказал Алексей, уловив внимательным ухом, как наверху началось какое-то предгрозовое громыхание. Задвигались стулья, кто-то визгливо запричитал. Когда беглецы достигли первых деревьев, на втором этаже распахнулось окно, и Августа Максимовна истошно завопила: "Лекаря! "
- Гаврила, бежим! Что есть духу, слышишь?
Ноги сами находили дорогу, деревья расступились перед беглецами, мраморные нимфы вставали на пути, чтобы лилейной ручкой указать верное направление.
- Не могу я бегать, - хрипел Гаврила за спиной у Алеши. - У меня от бега колотье в боку. Ох, господи...
А в доме хлопали двери, метался в окнах свет и вопили, стенали, орали, блажили человеческие глотки. Даже западная половина дома пришла в некоторое волнение: "А вдруг пожар? " И вот уже "белые" и "синие" войска, вооружившись фонарями, двинулись сомкнутыми рядами в парк, неся, как победный клич: "Лекаря! Лекаря! "
"Во орут", - подумал даже с некоторым уважением Алексей.
И профессиональная обида обожгла сердце - словно не жал он для этих малохольных колючий пустырник, словно не вливал в эти дурные глотки сок благородной травы. И понял Алексей, что не пустырник, а сам Гаврила, как благородный дух, держал этот дом в безгласном повиновении, а теперешние вопли и крики - это полная страстного томления тоска по безвозвратно ушедшему покою.
Последние метры Алексей проволок Гаврилу на себе. Никита и Саша ждали их, как было договорено, в обычном месте встреч.
- Наконец-то! Все сроки прошли. Лезьте сюда. Что с Гаврилой? Тебя не избили? Кто там кричит?
Никита через решетку поспешно ощупал полуживого камердинера.
- Скажешь тоже - избили! Он у них вроде бога. Туземцы проклятые! Это они за нами гонятся, - проговаривал Алексей, силясь оторвать от земли раскисшее тело Гаврилы, подсадить его и какнибудь перекинуть через высокую ограду. Гаврила слабо помогал Алешиным усилиям, но мелькнувший меж деревьев свет совершенно парализовал его волю, и он смирился с неизбежностью:
- Все... Конец... Не уйти. Бросьте меня. Хоть сами-то спасетесь!
- Ты бредишь, Гаврила? Нам-то от кого спасаться? - закричал Саша, остервенело дергая камердинера, пытаясь протащить его сквозь узкие зазоры решетки.
- Сашка, он же не может расплющиться! - пробовал угомонить друга Никита.
- Тогда вплавь! - И Алеша решительно толкнул податливую фигуру в воду.
Раздался легкий всплеск...
- Я плавать не умею, - только и успел крикнуть Гаврила и покорно пошел ко дну, но рука Алексея ухватила его за воротник, подняла над водой облепленную тиной голову. Несколько сильных гребков, и они благополучно вылезли на берег по другую сторону злополучной решетки.
Друзья подхватили безжизненное тело алхимика и бегом бросились к стоящей на верхней дороге коляске.
Когда коляска отъехала настолько, что не стало слышно криков погони, Гаврила очнулся, брезгливо снял со лба липкие водоросли.
- Вина бы, господа, - пробормотал он зябким голосом.
- Пожалуйста. - Саша услужливо вложил в онемевшую от холода руку бутылку токайского.
Гаврила сделал большой глоток и протянул бутылку Алексею.
- Такого помощника, как Алешенька, мне никогда не найти, - сказал он грустно.
Сидящий на козлах Никита оглянулся, блеснул в улыбке зубами.
- Я выучусь, Гаврила. Не робей! Мы едем в Сорбонну!
- Прямо сейчас? Куда ж я в мокром-то? И компоненты надо уложить. У них там в Париже ни пустырей, ни болот.
- Не волнуйся, еще успеешь обсохнуть, - успокоил камердинера Никита. - Батюшка назначен во Францию посланником. Нас он берет с собой, а выезд не раньше, чем через неделю.
- А там, смотришь, и я к вам наведаюсь, - рассмеялся Саша.
- Кхе... О, Париж! О, Сорбонна! - Гаврила приосанился и неожиданно тонким и скрипучим фальцетом запел: "Гаудеамус, игитур, ювенэс дум сумус... "*
- Таврила, ты пьян! Ради всего святого - не надо латыни!
- Пусть поет! - Никита щелкнул кнутом. - На этот раз латынь вполне к месту. Будем веселиться, пока мы молоды... Вперед, гардемарины! ЭПИЛОГ
Новый 1744 год друзья наши встретили врозь.
Алексей Корсак - в Петербурге в Морской академии. Начальство оного заведения учинило ему дотошный экзамен, нашло его знания весьма удовлетворительными и зачислило на последний курс.
Софья по приглашению князя Черкасского приехала в Петербург и, проведя месяц в его дому, совершила вещь невозможную - помирила Аглаю Назаровну с мужем. Новые отношения супругов не изменили распорядка их дня, однако дворня стихийно стерла невидимую черту, деляющую усадьбу на два клана. Меньше стало крику и ору, а в тронной зале в поисках справедливости теперь присутствуют как "белые", так и "синие". Впрочем, чистый цвет редко теперь у них встретишь, смотришь, панталоны белые, а камзол синий или наоборот, однако все это мелочи...
_______________
* Начало известной студенческой песни (лат. ).
По отбытии из дома Черкасских Софья поселилась под Петербургом на дарованной ей мызе. Вера Константиновна оставила до срока Перовское и стала жить вместе со своей будущей невесткой. Как ни старался князь, ему не удалось вернуть завещанное монастырю богатство Зотовых, но тетушка Пелагея Дмитриевна после продолжительной беседы с Черкасским устыдилась и в его присутствии начертала завещание, где отписала все племяннице. Событие это было вполне своевременно, потому что важная помещица, хоть и лежала в шелках и бархате с французским романом в изголовье, была очень плоха - водянка раздула живот и ноги.
Софья стала богатой наследницей, но это мало ее занимает. Другими заботами заполнен день - сидеть подле маменьки Веры Константиновны у окошка, читать и всматриваться прилежно в летний туман и зимнюю вьюгу - не зачернеется ли карета, везущая Алешеньку на вакацию - хоть на неделю, хоть на денечек! И как бы ни была счастлива последующая жизнь Софьи, удел ее ждать.
Саша Белов встретил Новый год в карете по дороге домой, если быть точным - в Польше. Прибытие его в Париж, а тем более отъезд требуют, по нашему мнению, куда более пространного рассказа, но бумаги в России работают до сих пор мало и плохого качества, а посему автор, уступая настоянию трезво мыслящих людей, довольствуется одним абзацем.
Дипломатическое дело, порученное Саше Бестужевым, носило чисто курьерский характер и было выполнено с честью. Месяц его жизни в Париже пролетел как миг и кончился ночным тайным отъездом в карете, данной князем Оленевым. Таинственность эта была. вызвана не только зашифрованной почтой к вице-канцлеру, которую Саша вез на груди, но и присутствием в той же карете счастливой и перепуганной Анастасии Ягужинской. Саша выкрал ее почти изпод венца, и немалую помощь в этом оказали ему Никита и верный их Гаврила.
Де Брильи долго не мог выяснить, кто совершил сей дерзкий поступок, а когда узнал наконец то поклялся лишить жизни этого щенка, этого негодяя Александра Белова, но пока не видно, чтобы жизнь предоставила кавалеру эту возможность. Венчание Саши и Анастасии прошло незаметно, ни двор, ни "Ведомости" не уделили их свадьбе должного внимания.
