Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

хорунжий (Волет) вторгнулись наши в зймочек, где поражением и истреблением всех,

без различия пола и возраста, отмстили потерю своих, хотя и невозвратимую,—

пощадили только тех, которых рассудительнейшие увлекли от ярости воинов (strage et

caede kozakow, ulti sunt

.

301

i acturam lubo incomparabilem suorum, sine discrimine poniekd sexus et aetatis, chyba

ktorych baczniejszy sustraberunt furori militum). И трудно было, поистине, укротить

жолнеров, жаждавших мести (avidum vindicatae cohibere militem).., Сотник их,

комендант старинный с предков козак (Богдан) взят живым, и когда его спросили: что

вас привело к такому упорству? отвечал, что сегодня хотел нам Хмельницкий прислать

ночью подкрепления из Хвастова, не думая, чтоб это местечко так скоро было взято. В

Хвастов не могли уйти больше 20 Козаков: ибо и тех, которые переплывали челнами,

наши тотчас на берегу перенимали и убивали. В один час местечко сделалось жертвой

огня с замком и прекрасною церковью... Думали, что это хлопское упорство легче

преодолеть огнем и мечем (ta chlopska pernikacia facilius dometur szabla i ogniem),

нежели угрозой и снисхождениемъ".

Хмельницкий в тот же день, когда Мясковский доносил королю (26 римского

августа) об истреблении Трилис, прислал к Николаю Потоцкому смиренное,

миролюбивое и богобоязненное пиеьмо, а это значило, что он готовит ему нечто

противоположное.

„Видит Богъ“ (писал старый лицемер), „что мы не желали дальнейшего разлития

крови и довольствовались ласкою его королевской милости. Но вот опять зачепка с

обеих сторон! Которая сторона больше виновата, пускай судит Бог. Нам трудно было

наклонять шею под меч: мы были принуждены обороняться. А на его милость короля,

нашего милостивого пана, не поднимали рук: ибо и под Берестечком, где войско не

испытало милосердия его королевской милости, мы должны были уступить ему, яко

своему пану, и идти к своим домам, желая уже впредь мира. Но, так как ваша милость

изволит поступать с войском своим, мы знаем, что это клонится не к миру, а к

большему разливу крови, и что это совсем (totaliter) не с нашей стороны делается,

свидетельствуемся всемогущим Богом. А так как вашмость пан отправлял с нами

экспедиции неоднократно, то с обеих сторон должна быть невознаградимая шкода: и

теперь, если не употребишь сострадания, каждый готов умереть при своем убожестве,

и восхочет положить голову: ибо всякая пташка охраняет свое гнездо, как может... Мы,

однакож, о вашмость пане думаем, что, умилосердясь над христианством, чтобы с

обеих сторон не разливалась невинная кровь, благоволишь желать святого мира. И мы

его сильно желаем, и вашмость пана просим, чтобы вашмость пан, яко primas regni,

мудрым своим советом благоволил устроить, чтоб уже кровавый

302

поток был остановлен, и внести к его королевской милости, нашему милостивому

пану, предстательство о нас, чтоб он благоволил оставить вас при наших вольностях и

возымел отеческое милосердие над своими подданными. Пускай бы уже в королевстве

его королевской милости процветал желанный мир, и соединенные силы были готовы

на службу его королевской милости; а чего бы вашмость пан требовал, благоволи

вашмость, наш милостивый пан, объявить, не наступая с войсками: ибо мы уразумели,

что вашмость пан, как это изволил выразить в универсале своем, писанном в Белую

Церковь, не желаешь уже больше разлития крови. И мы также с войсками своими не

будем двигаться, а будем ожидать милостивой декларации от вашмость пана, которую

надеемся получить в понедельник. Просим и вторично вашмость пана, а за дознанное

благодеяние и милость доживотно будем обязаны отслуживать нашему милостивому

пану. Теперь же поручаем себя усердно с униженными нашими услугами. Дан с табора

Явзеня... августа 1651й.

На письмо Хмельницкого Потоцкий не счел нужным отвечать. Ответ взял на себя

киевский воевода, Киеель. Узнав о судьбе Трилис, козаки оставили Хвастов, который

был очень нужен Потоцкому для свободного сообщения с Полесьем, для помещения

возов, которые, увеличиваясь в своем числе безмерно, затрудняли движение войска, а

также для больных, которых было в войске много.

В Хвастове не застали паны и одного человека: козаки, в числе 4 000, бежали в

Белую Церковь, где стоял Богуп с значительною силою. Для нас непонятно, почему

сотника Богдана, взятого в Трнлисах, посадили в Хвастове на кол. Еще непонятнее

факт, что ночью кто-то украл его вместе с колом. „Не известно куда он девался*

(сказано в дневнике). „Велели смотреть, не похоронен ли он. Полевой гетман грозил

тому, кто его украл (grozit sie na tego, kto go ukradl), и был бы наказанъ*.

„Теперь уже войско приходит в себя* (пишет автор походного дневника): „ибо

здесь, по милости Божией, края обильные урожаем хлебов; только надобно молотить, и

кто умеет, молотит, или у кого есть такая челядь. И страшно большая здесь копа (srodze

tu g§sta кора), какой в Польше не увидишь*.

Августа 30 (20) явился от киевского митрополита к коронному великому гетману

монах с выражением от лица греческого духовенства покорности королю и с просьбой

о покровительстве.

303

„Он оправдывался® (сказало в дневнике), „что, по причине завоевания этих краев,

не мог никоим образом прибыть раньше. Вместе с тем поздравлял с победой, моля

Господа Бога, чтоб его милость король мог скорее видеть свое королевство®. А

Кутнарский привез письма от волошского господаря, и вместе с ними отдал Потоцкому

прекрасного коня, весьма богато оседланного, три кисти с драгоценными каменьями,

еще от Солимаиа, турецкого императора, два персидские ковра, тканные золотом, и две

штуки персидского златоглава.

Сентября 2 Потоцкий получил от князя Радивпла уведомление, что он идет на

соединение с коронным войском, как в это время прибыли и два посла от

Хмельницкого, Роман Катеряшый и Самара. Их провели сперва чрез весь лагерь к

Адаму Киселю, которому вручили покорное письмо Хмельницкого к Потоцкому. С

ведома Потоцкого, Кисель читал им длинную проповедь о том, что коронный гетман

тогда только будет трактовать с козаками, когда они —или Хмельницкого выдадут, или

всю Орду, которая пришла к ним, вырежут, а мурз отдадут живыми.

На другой день привели Катержпого и Самару к Потоцкому в то самое время, когда

войско садилось на коней и вся военная музыка весело и громко играла. „Оба они®

(пишет мемуарист) „упали ж ногам пана Краковского и подали письмо. Прочитав его,

пан Краковский выговаривал им все пх злодейства, особенно же то ехидство, что

Хмельницкий послал за Ордой, а они просят о помилования®. „Поэтому® (сказал им

гетман) „не могу я отвечать на письмо Хмельницкого: ибо не признаиб его вашим

гетманом после того, как он поднял руку на его королевскую милость, а к вам, к

вашему войеку напишу, что его королевская милость дал мне в одну руку меч, а в

другую—милосердие. Не могу я приступить к трактатам с вами иначе, как, если вы

сделаете одно из двух, что вам пан воевода киевский напишет моим именем; а времени

для образумления даю вам три дая, до среды: потом немедленно наступлю с литовским

войском, и христианская кровь должна разлиться®.

С этим один посол тотчас поскакал на Русаву, а другой остался в панском лагере.

В тот же день двинулся Потоцкий к Василькову. Приведенные к нему языки

показали, что козаки в Белой Церкви мучили двоих пленных жолнеров, допытываясь,

как велико панское войско, но те на пытках говорили в одно слово, что в Украину при-

804

.

шло все войско, бывшее под Берестечком, только нет короля, а посполитаки на свое

место прислали жолнеров. „Потом их кропили горилкою й медомъ* (пишет

мемуарист), „и хотели вынудить у них число войска; но те говорили то же, что и на

мукахъ*. Кои* фесеату их послали ночью к Хмельницкому, с просьбой, чтоб онъ—или

позволил имъ—покориться польскому войску, или же позаботился о добрых

подкреплениях. Там же посадили на колья десятка полтора Немцев, а других жарили на

рожнах за то, что сотника их, взятого в Трилисах, покарали колом. Поздно ввечеру

митрополит прислал Потоцкому добрых напитков. Посланцы его рассказывали „о

сожжении Киева*, и какая великая добыча досталась литовскому войску, как в деньгах,

так и в движимости. ИИо их словам, ее надобно было считать миллионами: ибо только

у трех купцов нашли 160.000, а сколько же у других в серебре и драгоценностях,

которых большая часть осталась в Киеве после пиля вецкой добычи!

По плану Хмельницкого, который он чертил себе перед началом войны, Литовским