Алексей Щербаков - Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского

Всё это хорошо было видно в 90-е годы. Бывшие эмигранты с гордостью вещали: «Мы победили коммунизм!» А то, что страна оказалась в… понятно где, это неважно! Зато демократия.

Описывать биографию Бориса Березовского, я думаю, нет смысла. Об этом написано много статей и книг[84]. Так что отметим только факты в рамках темы этой книги. Опальный олигарх оказался в эмиграции в 2001 году и заявил о себе как о непримиримом противнике существующего в России режима. Ну, противников этого самого режима хватало и хватает. Причем выступающих с самых разных идейных позиций. Откровенно говоря, он далек от идеала. Так вот, господин Березовский выступил с критикой с «ортодоксальных» либеральный позиций. То есть, по сути, повторял то, что говорили ребята из НТС. Поскольку В. В. Путин в прошлом офицер КГБ, то получалось, что в России взяла власть «кровавая гэбня». А что нужно? Правильно. Развалить всё, что еще не развалили, и на руинах ликовать о «торжестве демократии».

Вот тут начинаются странности. Березовский уж точно неглупый человек. Для того, чтобы выбиться в олигархи, нужны определенные мозги. Те, у кого их не было, лежат на кладбищах. К примеру, меня вот водил один из бывших авторитетов (ныне – уважаемый бизнесмен) по кладбищу в Новокузнецке и показывал могилы, поясняя, кто кого и когда завалил. Это я к тому, что господин Березовский не мог не понимать: либеральное словоблудие у подавляющего большинства населения России вызывает рвотный рефлекс.

Вот что непонятно. Даже если Березовский заинтересован в развале России, то существуют разные варианты разрушительной идеологии, например, под «патриотическим» соусом, не вызывающие такого отвращения у граждан. Но вот Березовский выступил в самом непопулярном жанре. Из всех его заявлений более известны два. Первый – это тезис о том, что взрыв домов в Москве на Дубровке осуществила ФСБ. Зачем? А для того, чтобы восстановить народ против «чеченских борцов за свободу». Хотя вообще-то этим самым борцам и так не сочувствовал никто, кроме откровенно проплаченных Западом «правозащитников» и ничтожной кучки либерал-идиотов, именующей себя «творческой интеллигенцией».

Второй раз Березовский поднял шорох в 2006 году, заявив, что в течение года собирается свергнуть власть в России. Книга пишется в 2012 году – и на момент ее написания никаких серьезных сил, готовых свергнуть власть, не имеется. Что еще? Ну, да, режиссер Павел Лунгин снял в 2002-м фильм «Олигарх», в котором повествуется о честном бизнесмене, который поднимает дело «с нуля» и вынужден бороться с «кровавой гэбней». Картина, разумеется, в прокате провалилась. А что можно было ждать от такого наглого вранья? Впрочем, выбор режиссера очень показателен. Из всех фильмов Лунгина следует: наш народ – быдло, которое по своей тупости ничего не понимает.

Забавно, что некоторые представители либералов и в самом деле не представляют, до какой степени от них все устали. А вы поймите. Мы мирные люди. Но наш бронепоезд…

Приложения

Курорт Спа, 10 июля 1717 г.

…Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно чрез капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец.

Буде позволит цесарь им с сыном нашим видеться, того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот поступок простим и примем его, паки в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения. Буде же к тому весьма он не склонится, объявить ему именем нашим, что мы за такое преслушание предадим его клятве отеческой и церковной…

Прошу вас, дабы истинно суд вершили, чему достойно, не флатируя[85] мне и не опасаясь того, что ежели сие дело легкого наказания достойно, и когда вы так учините осуждением, чтоб мне противно было, в том отнюдь не опасайтесь: також и не рассуждайте того, что тот суд надлежит вас учинить на моего, яко государя вашего, сына; но несмотря ка лицо сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты и отечество безбедно.

ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ О СМЕРТИ АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА

Узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство. Через некоторое время отчасти в себя пришел и стал паки покаяние свое приносить и прощение у отца своего пред всеми сенаторами просить, однако рассуждение такой печальной смерти столь сильно в сердце его вкоренилось, что не мог уже в прежнее состояние и упование паки в здравие свое придти и… по сообщение пречистых таинств, скончался… 1718-го года, июня 26 числа.

(избранные главы)

Прощайте!

(Париж. 1 марта 1849 г.)

Наша разлука продолжится еще долго – может, всегда. Теперь я не хочу возвратиться, потом не знаю, будет ли это возможно. Вы ждали меня, ждете теперь, надобно же объяснить, в чем дело. Если я кому-нибудь повинен отчетом в моем отсутствии, в моих действиях, то это, конечно, вам, мои друзья.

Непреодолимое отвращение и сильный внутренний голос, что-то пророчащий, не позволяют мне переступить границу России, особенно теперь, когда самодержавие, озлобленное и испуганное всем, что делается в Европе, душит с удвоенным ожесточением всякое умственное движение и грубо отрезывает от освобождающегося человечества шестьдесят миллионов человек, загораживая последний свет, скудно падавший на малое число из них, своей черною, железною рукой, на которой запеклась польская кровь. Нет, друзья мои, я не могу переступить рубеж этого царства мглы, произвола, молчаливого замиранья, гибели без вести, мучений с платком во рту. Я подожду до тех пор, пока усталая власть, ослабленная безуспешными усилиями и возбужденным противудействием, не признает чего-нибудь достойным уважения в русском человеке!

Пожалуйста, не ошибитесь; не радость, не рассеяние, не отдых, ни даже личную безопасность нашел я здесь; да и не знаю, кто может находить теперь в Европе радость и отдых, – отдых во время землетрясения, радость во время отчаянной борьбы. Вы видели грусть в каждой строке моих писем; жизнь здесь очень тяжела, ядовитая злоба примешивается к любви, желчь к слезе, лихорадочное беспокойство точит весь организм. Время прежних обманов, упований миновало. Я ни во что не верю здесь, кроме в кучку людей, в небольшое число мыслей да в невозможность остановить движение; я вижу неминуемую гибель старой Европы и не жалею ничего из существующего, ни ее вершинное образование, ни ее учреждения… я ничего не люблю в этом мире, кроме того, что он преследует, ничего не уважаю, кроме того, что он казнит, и остаюсь… остаюсь страдать вдвойне, страдать от своего горя и от его горя, погибнуть, может быть, при разгроме и разрушении, к которому он несется на всех парах.

Зачем же я остаюсь? Остаюсь затем, что борьба здесь, что, несмотря на кровь и слезы, здесь разрешаются общественные вопросы, что здесь страдания болезненны, жгучи, но гласны, борьба открытая, никто не прячется. Горе побежденным, но они не побеждены прежде боя, не лишены языка прежде, чем вымолвили слово; велико насилие, но протест громок; бойцы часто идут на галеры, скованные по рукам и ногам, но с поднятой головой, с свободной речью. Где не погибло слово, там и дело еще не погибло. За эту открытую борьбу, за эту речь, за эту гласность – я остаюсь здесь; за нее я отдаю все, я вас отдаю за нее, часть своего достояния, а может, отдам и жизнь в рядах энергического меньшинства, «гонимых, но не низлагаемых».

За эту речь я переломил или, лучше сказать, заглушил на время мою кровную связь с народом, в котором находил так много отзывов на светлые и темные стороны моей души, которого песнь и язык – моя песнь и мой язык, и остаюсь с народом, в жизни которого я глубоко сочувствую одному горькому плачу пролетария и отчаянному мужеству его друзей.

Дорого мне стоило решиться… вы знаете меня… и поверите. Я заглушил внутреннюю боль, я перестрадал борьбу и решился не как негодующий юноша, а как человек, обдумавший, что делает, сколько теряет… Месяцы целые взвешивал я, колебался и, наконец, принес все на жертву:

Человеческому достоинству, Свободной речи. До последствий мне нет дела, они не в моей власти, они скорее во власти своевольного каприза, который забылся до того, что очертил произвольным циркулем не только наши слова, но и наши шаги. В моей власти было не послушаться – я и не послушался.

Повиноваться противно своему убеждению, когда есть возможность не повиноваться, – безнравственно. Страдательная покорность становится почти невозможной. Я присутствовал при двух переворотах, я слишком жил свободным человеком, чтоб снова позволить сковать себя; я испытал народные волнения, я привык к свободной речи и не могу сделаться вновь крепостным ни даже для того, чтоб страдать с вами. Если б еще надо было умерить себя для общего дела, может, силы нашлись бы; но где на сию минуту наше общее дело? У вас дома нет почвы, на которой может стоять свободный человек. Можете ли вы после этого звать?.. На борьбу – идем; на глухое мученичество, на бесплодное молчание, на повиновение – ни под каким видом. Требуйте от меня всего, но не требуйте двоедушия, не заставляйте меня снова представлять верноподданного, уважьте во мне свободу человека.