Владимир Прибытков - Тверской гость
Афанасия трясло. Нунций позвонил в серебряный колокольчик, велел принести воды, приготовить русскому постель.
- Нет, домой, там вещи... боюсь...-твердил Никитин.
И нунций, подумав, велел отвезти русского в его мазанку.
- Я буду узнавать о твоем здоровье! - участливо сказал он на прощанье. - Проси чего хочешь, мы все достанем для тебя.
- Спасибо! - с трудом разлепив губы, сказал Никитин...
Перепуганный дед Левко укрывал больного овчинами, причитал и оторопел, увидев, что Никитин, едва за посольскими людьми закрылась дверь, вскочил на ноги.
- Тихо! - сказал Афанасий, - тихо, дед... Здоров я. Просто в гнездо змеиное попал. Спасаться надо... Никого не пускай ко мне. И готовь коня...
Скоро стемнело. Дед Левко помог приладить вьюки, перекрестил Афанасия. Сноха выла, и дед хмурился. Никитин уезжал с тяжелым сердцем. На прощанье оставил деду два камня и пять жемчужин. Настоял, чтоб приняли.
Он вложил ногу в стремя, вскочил на коня.
- Счастливо!
- С богом, родимый!
Вьючная лошадь шла в поводу.
Ничего не подозревавшая стража у ворот Киева выпустила Никитина. Видно, думали - недалеко собрался. Ведь один никто в далекий путь не пойдет. Никитин гнал коня не оглядываясь. "Ух, чертов поп! - думалось ему. - Вон куда метнул! Ну, нет, не затем я в Индию ходил, чтобы вашим ратникам путь туда казать! Нет, шалишь".
Кончался январь. Из степи уже выглядывал февраль - путаник, затейник. Надо было спешить. Никитин настойчиво погонял и погонял коня. Он спешил на Русь!
На следующий день киевские люди видели: волокли по улицам деда Левку и его сноху, били, ругали на глазах у всех. Тащили зачем-то, несчастных, в монастырь. А потом видели другое: из Киева, по всем трем дорогам на север поскакали оружные всадники. Какие, зачем - никто не знал. Только видно было - всадники очень спешили, словно гнались за кем-то, кого непременно должны были догнать.
ЭПИЛОГ
Минуло три года. Шла зима тысяча четыреста семьдесят пятого года. Лютые морозы раскалывали в садах Московского кремля столетние вязы, выписывали на цветной слюде дворцовых окошечек затейные узоры. Снег лежал сухой, скрипучий. Из труб валил плотный дым. У дьяков посольского приказа по утрам, пока не растопились печи, мерзли руки. Дьяки дышали на пальцы, поругивались. В приказе была спешка. Готовили великому князю Ивану Васильевичу летописный список. Начинали затемно и кончали затемно. После трапез ведено было мыть персты, чтобы не насажать, упаси бог, жирных пятен на бумагу. Виноватых не щадили.
За всем наблюдал Василий Мамырев - старый, не по годам зоркий и поворотливый государев дьяк.
Вот и нынче, расхаживая по горнице за спинами пишущих, Мамырев внезапно остановился и сильно ударил тяжелым перстнем по приплюснутому темени тощего дьяка.
- Спишь, сатанинское семя?
Дьяк втянул голову в плечи, молчал. Цепкая рука Василия выхватила лист.
- Ты что пишешь так? Сказано же было - ни единой буквы не менять! Сам государь приказал! А это что? Да ты помыслил, каково твоя брехня вредоносна здесь? Ведь сие потомкам предназначено, кои судить о пытливости ума русского и бесстрашии нашем будут... Перепиши!
Недовольно ворча, приглядываясь к торопливо бегающим перьям, Василий Мамырев дошел до своей лавки, присел, привалившись грудью к столу. Сухое лицо с подрагивающим веком хмурилось.
Сегодня дьяки переписывали в летопись тетради тверского гостя Афанасия Никитина, ходившего в Индию. Государь Иван Васильевич о сих записях особо заботился. Передавая тетради Мамыреву, молвил с издевкой:
- Самого гостя не сыскали и не сберегли, так хоть тетради сберегите.
Легко сказать - не сыскали! А как найти? Доставлены были тетради сии литовскими купцами из-под Смоленска, но напрасно учинял Василий Мамырев розыск гостя Никитина: никаких концов найти не удалось.
Словно наваждение какое! Литовские купцы записки от пономаря некоей церковки получили, а тому пономарю богомолец какой-то перед кончиной вручил.
Искали Никитина и в Твери, и в Новгороде, и по прочим городам русским нигде и слуха не было.
А гость нужный. Давно пути на Восток проложить пора, а он, вишь, уже открыл их. Иноземные послы, пронюхав о записях, просили на прочтение. Как же! Ни одному их не видать.
Ах, беда! Темна судьба никитинская. Или порешили его лихие люди, на богатство позарясь, или своей смертью умер?
Того никому уже не узнать. А большой муж был, великую службу Русской земле сослужил.
...Тоненько скрипели перья. За окнами синело.
Углубившись в думы о далекой Индии, государев дьяк Василий Мамырев не замечал, что пора бы зажечь светильники. Но никто не смел потревожить его.
