Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки
Говорили что он в ужасном состоянии. Ну вот, у таких людей нет сомнений и колебаний, но они слишком прямолинейны и односторонни. Разве хорошо быть ими? Другие люди, которых влечение таланта, гения, они идут прямо на свой путь – их ведет само влечение, но у них могут быть колебания. А есть люди вот вроде нас, пожалуй, люди способные, с духовными интересами, интересами довольно широкими – им труднее всего выбрать «свой путь», трудно решить, что больше всего интересует, к чему больше склонности и способности. И дело дает нам сама жизнь. Не надо ждать случая (устраивает не случай, а жизнь), ждать, ничего не делая. В неудачах какого-нибудь дела и выясняется склонность и влечение к другому, настоящему делу. И это выяснение в неудаче разве будет «ошибкой»?
Ниночка, милая, родная, не ищи так напрямую своего дела, а делай то дело что попадется под руку, лишь бы оно не утомляло тебя физически, не было бы вредно для здоровья. Я знаю, как хочется своего дела, в которое вложить можно свою душу, свои мысли, духовно жить этим делом, но теперь во время несвобод это нельзя, немыслимо. Потому делай добросовестно дело, навязанное жизнью, сохраняя и оберегая внутреннюю свободу, интересы, любовь, веру, все, что есть святого в душе хотя бы в дремотном состоянии, п.ч. как только период несвободы кончится – они расцветут. Не мучься же выбором пути. Ну, пусть ты зарегистрирована машинисткой, а ведь твой душевный мир, твои интересы, твои отношения – все твое, пусть будет связанная, скованная оболочка на твоей свободной душе. И в тюрьме можно петь песню свободы. Бывает тяжко, так тяжко, но это потому, что дух слаб, духовной свободы мало и над ней тяготит физическая усталость, слабость, вот это тяжело.
Нинушенька – есть какие-нибудь уроки, какая-нибудь служба и место на примете у тебя? Бери что-нибудь, что не было бы слишком утомительно для тебя, для твоего здоровья, возьми 2 – 3 урока, что ли, чтобы не уставать и не чувствовать себя «паразитом» по твоим словам. Да и какой ты паразит, Ниночка? Очень уж у тебя совесть болезненно-чуткая, что ли. Хотя мысль о себе как паразите мне очень-очень знакома, и теперь она очень проглядывает, т. к. зарабатываю я мало, только и делаю что трачу деньги на провизию, а Миша и Лена работают…
Ну, об этом потом. Возьмешь ты какое-нибудь маленькое дело, какое подвертывается (его и надо брать, надо брать то, что дает жизнь, не упираться и не ждать чего-нибудь особенного), будешь его делать, не надсаживаясь, а насколько можно лучше, отдыхая от него в своем внутреннем мире. Как мы делаем, работаем, и нас все время поддерживает мысль, что вот исполним то, что надо, потом отдохнем, посидим вместе, или молча, или поговорим, помечтаем, или вспомним прежнее. Вот и тебе надо найти такой уголок для отдыха. Да у тебя и есть ведь где отвести душу – у Зои.
Так и жить, не давая сомнениям запутывать душу, п.ч. если теперь да раздуматься – так беда, – совсем пропадешь. А если так жить, как мы теперь и как я пишу, – так и пороги исчезнут сами. Жизнь не балует, а чаще притесняет, да изредка отпускает, но она же дает и ведет и показывает что надо делать. Вот и у меня были пороги, я мучилась своим «паразитством» и сомнениями и боялась подумать как вступить в жизнь, с чем, что и как я буду делать. Ну вот пришла пора, и разом пришлось вырасти и начать жизнь, и это начало было вовсе не такоекак я придумывала, стала сразу учительницей и какое-то состояние безразличия, что ли, после Октября, точно закрывало и защищало от прежней дикости, застенчивости при первом шаге, а потом уж я немного втянулась.
Разве я думала, что так выйдет? Жизнь показала, дала, а мы берем, и больше ничего. Правда, я знаю, что я взялась не за свое дело – преподавательницей хорошей мне не быть. Это мне больно, п.ч. папочке так хотелось, чтобы я была преподавательницей рисования. А я вот не могу, недостойна продолжать его любимое дорогое дело, и это мне тяжело и больно. Что же делать, если папочкин талант не передался мне. А ведь папа был талантливым преподавателем, и узнаешь все больше и больше, как многие любили его и мамочку. Опять отвлеклась. Ну вот, я делаю не свое дело (хотя в таком состоянии, как я теперь, – трудно, нельзя решить, какие у меня интересы, т. к. моя голова полна кухонных дум и забот), мои уроки беспокоят и тяготят меня, но я тащу свой воз как могу, жду, когда отведу свое дело и отдохну вечером в нашей семейной троице. Делай, что жизнь дает, отдыхай в своем мирке, который никто уж не возьмет, не отнимет, а там дальше будет видно. Изменится жизнь и дает другое, м.б. более подходящее по душе. Ты понимаешь, что я не проповедую полную пассивность к жизни и делу.
М.б. тебя покоробит моя философия, но ее подсказала мне жизнь, и я не даром выросла и постарела за эти полгода, когда у меня все-все перевернулось в душе, точно я не я и на все смотрю другими глазами, глазами «опытного» пожившего человека. Ты думаешь, я не жду лучшей жизни, того времени, когда спадет внешняя несвобода и на просторе расцветет внутренняя? Когда будет жизнь кипеть, проясняться, заглушенные физической слабостью, усталостью, болью, голодом и пр. интересы к живому делу, влечения и проч. и можно будет жить, соединив свой внутренний мирок со всем внешним кругом деятельности, вложить в дело душу.
Об этом тоскует, болит душа, но нельзя теперь и думать, только верить, что это когда-нибудь будет, и радоваться маленьким радостям около себя. А внешняя свобода ведь относительна, чувствуешь скорее отсутствие ее, чем ее присутствие, а абсолютной свободы все равно нет. Вот что меня больше заботит и беспокоит, так это тяжесть твоего положения в семье. Это тяжелее, гораздо тяжелее, п.ч. ближе всего прикасается к внутреннему духовному мирку, ближе, чем дело внешнее – деятельность как члена общества.
Но об этом вопросе сейчас некогда уже поговорить, поставила самовар, и надо сделать постели. Ниночка, что-то ты подумаешь обо мне – какой я стала прозаической и черствой, будничной, мелочной особой! Что-то голову больно, и глаза как-то не по себе, не совсем мне хорошо, не знаю, что это со мной и от чего. Ну пока прерываю.
27 июля. Вчера не кончила, п.ч. во время вечернего чая пришла Стеф. Ивановна, ночевала у нас, так славно поговорили о многом, поговорили о преподавании рисования, и эта беседа мне много дала – то, что смутно сама намечала, ощупью, чутьем – тут определилось, осветилось. Стало спокойнее, легче, и проснулось опять такое желание – увлечься этим делом, вложить в него душу, работать над ним, продолжить папино дело. Но сил-то и времени нет совсем – вот беда. И отсутствие результатов, и эта апатия не могут показать мне самой, насколько способна я к этому делу. А так бы хотелось знать! Ну вот, хотела побеседовать с тобой и по другому вопросу, о твоей жизни в семье. Я мало знаю жизнь вашей семьи, членов ее, я ведь очень мало бывала у вас, и правда казалось, что жизнь тихая, дружная как у пчел в улье. Но я верю твоим словам, п.ч. я знаю, какая у тебя незлобивая душа при чутких нервах и ты не можешь говорить это без основания, зря осуждать никого не станешь. И как тут помочь, сказать трудно. Одно бы только можно – это жить отдельно, тогда в разлуке, даже кратковременной, сглаживаются все эти ушибы и острота отношений, и свидания время от времени будут доставлять много радости.
Помнишь, как ты здесь скучала о доме? В этой-то тоске, в ожидании и предвкушении свидания с родными – и есть радость. Правда, мы почти никогда не видим самого счастья, а видим его отсутствие. Как не замечаем своего здоровья. Будет чуточку полегче жить здесь – приезжай сюда, здесь дело найдется, нам-то с тобой как хорошо будет, да и тебе м.б. легче будет, п.ч. живем мы дружно, когда посытнее немножко, так и настроение светлее и не нервничаем. Правда ведь хорошо было бы? Только теперь-то и звать не могу, при всем желании тебя видеть. По нашим письмам ты знаешь, какая гадкая здесь жизнь. Воздух здесь чистый стал, народу мало, но зато в остальных отношениях прескверно! Но как теперь бы тебе полегче устроить жизнь, родная? Больно, так больно за тебя. Опять надо прервать – уже 3 часа дня, надо приниматься за стряпню. Миша на заседании, Лена сидит в столовой, читает что-то у окна. Погода серенькая, свежая, но сухая все время. Нинуся, приходится терпеть теперь, ничего не поделаешь, не в нашей это воле, мы можем только устроить маленький свой уголок для отдыха, для своей жизни. И у тебя он может быть…
1
Бодуэн де Куртенэ Иван Александрович (Ян Игнаций) (1845 – 1929) – российский и польский языковед, член-корреспондент Российской академии наук (1897). Оказал большое влияние на развитие общего языкознания. Основоположник казанской (1874), а позже – петербургской лингвистических школ. Отредактировал и дополнил «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля: 3-е издание (1903 – 1909) и 4-е издание (1912 – 1914). Профессор университетов в Казани (1875 – 1883), Юрьеве (Тарту) (1883 – 1893), Кракове (1893– 1909, в то время Австро-Венгрия), Санкт-Петербурге / Петрограде (1900 – 1918). В 1907 – 1917 годах преподавал на Высших женских («Бестужевских») курсах в Санкт-Петербурге (общее и сравнительное языкознание, славяноведение).
