Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки

Недавно снова проснулось это чувство – тогда, когда физический сон принял нормальную продолжительность. Тревожит эта боль, подталкивает…

И не выбирать сейчас надо, а выбиваться из тупика. Упустить момент – опять уснуть душой, и пробужденье новое будет несравненно труднее, тяжелее, мучительнее. Да, может быть, и поздно совсем уж тогда будет…

Целый месяц не работалось – для движения вперед. И нужно помнить:

– Если не идешь вперед, то не стоишь на месте, а неминуемо двигаешься назад!..

Я сделала открытие – вчера (18 ноября). Неожиданное совсем. Странное. Я соскучилась по Ло. До слез соскучилась!..

Вот – я знала, что Зоя (Лубягина) обо мне скучает, что у Лиды (Лазаренко-Гангесовой) я давно не была, что обе ждут. И – не хотелось пойти ни к одной. Только – между немногочисленными делами – становилось грустно до слез оттого, что он (Ощепков) не придет, а я – так хочу его видеть и слышать!.. Работа не доходила даже до сознания, только одна мысль прочно держалась в нем: подавить слезы – чтобы никто не видал!.. Это чувство скуки охватило, понятно, потому, что опять болит в груди: в такие минуты – долгие и томительные – я всегда тоскую. Но почему – по нем? И еще – по чем-то неясном, но зовущем…

У меня даже какие-то строки закопошились, обрывки ритма…

В этом зале, где веет романом Тургенева,Я поэзию прошлого чутко ловлю;Эти кресла, диван, фортепьяно люблю;И мечтою мелодию звуков ловлю —Песнь любви, красоты, вдохновения.

Я мечтаю, послушав певучие сумерки,И о нем иногда я тихонько грущу…Слышать ласку в словах его снова хочу…И о нем эти грезы себе я прощуВ поэтичные, звучные сумерки.

Даже вчера странно промелькнула фраза-сравнение: «…Как боль – тягучая и сладкая – любовь…» Только это ведь – не любовь. Просто – я скучаю о нем (Ощепкове) и, вернее сказать, по той ласке, что звучала порой в его словах, по красоте его чувства ко мне.

И весна мне вспоминается. То счастье, что она в себе таит, – помимо всяких чувств. Ручьи… золото трепещущих лучей… душистая зелень – молодая, нежная, голубые вечера и алые– алые зори… Господи, как хорошо! Придет ли когда-нибудь весна?.. В ней самой – такая свежая ласка. И такая красота!..

Да, до слез я скучала вчера. И о нем (Ощепкове). И захотелось, чтобы и он меня вспомнил. И вчера, и сегодня… И чтобы знать, что он думал обо мне – немножко с лаской…

«…Важно никогда не забывать, что жизнь каждого человека не “случайный дар”, а участие в общем творчестве, которое будет тем совершеннее, чем лучше выполняется каждая частица этого творчества. Мы живем не только для себя, но и для всего мира, и важно, чтобы мы сознавали это…»415 («Письма Теософа…». О Л. Н. Толстом).

«…Сейчас наша жизнь темна и грешна… Но безнадежна она была бы только в том случае, если бы мы не страдали от этой темноты. Но мы от нее страдаем…» («Письма Теософа…». Внутренний смысл разделения людей на сословия…).

«…Как часто приходится слышать со всех сторон жалобы на тяжесть жизни, на море несправедливости, на сгущающуюся тьму… В ответ на все эти жалобы хотелось бы посоветовать всем недовольным проверить этим точнейшим из всех показателей состояние своей собственной совести…» («Письма Теософа…». Об аскетизме…).

Недовольна. Нехорошо чувствую себя. Неловко…

Так, казалось, твердо на этих днях решила: для будущего – и близкого, и более отдаленного – надо при каждом удобном случае делать внутренние усилия. Хоть и поздно – развивать волю…

И сегодня снова не решилась перебороть застенчивости – если это так называется – и попросить Зинаиду Семеновну (Дмитриеву) заниматься со мной. Вышла в коридор. Говорила с ней. Но об этом – ни звука…

Я не знаю даже причин этой нерешительности. У меня даже мысли в ту минуту не было, что опять придется выслушать разные обидные вещи. Это было гораздо раньше. Но тут?! Не хочется разбирать – почему?..

И так скучно стало от этого! То есть – вот оттого, что не сделала решительного шага! Противно ждать «будущего раза»!..

За эти дни – еще мысли. Несколько. Например: во имя чего отгораживаюсь я так старательно от жизни и людей? Если бы не было этого, может быть, невозможны были бы и эти строки:

И дни есть: все – Добро, и Красота,и Истина в сияньи непорочном —бессмысленными кажутся. Пустанемая жизнь в спокойствии непрочном.И мир проблем, решающихся в векгипотез смелых хороводом дружным,искусства мир, где грезит Человек, —стает внезапно ложным и ненужным.Безумно вдруг охватывает мысль: узнать,где бьется мощным боем сердце жизни?Не разумом – всей сущностью понять,что – кровь его в круговороте жизни?И так и жить: ведь кровь его – во мне!Порвать душой с условностью и ложью…..............................Вокруг ответа нет… И пусто в буднем сне…И нет пути туда… – Глухое бездорожье…

Я думала, что это уже прошло – и не вернется. По крайней мере, не вернется так быстро. Но оно снова пришло…

Моя боль – непроясненность, мой призрак – бессилье, моя мýка – невозможность реализации смутного. И всё это – так гнетет и давит!.. До тоски и слез!

Исчезает последнее, что делало эту жизнь достаточно сносной, чтобы тянуть тоскливую лямку. Ни звуки, ни краски не говорят уже ничего, и слова теряют смысл и значенье. Точно все – далеки-далеки. Те, с кем живешь и кого обычно любишь. Не умеешь даже найти слов – самых простых – для них. И это – тоже тяжело и мучительно…

Хочется ничего не видеть, не знать! И – ляжешь лицом к стене… Но от себя не уйдешь. Болит тоска в груди, и капают на подушку прячущиеся слезы…

Сегодня опять, кажется, будет это самое. Я всего меньше ожидала этого теперь…

За месяц было несколько теплых минут. Одна из них – 24-го (ноября). Был Гриша (Куклин) – у Кати на именинах. Ожило многое – из старого, только – озаренное еще Зоиными (Лубягиной) рассказами и магическим светом невозвратимого.

Зоя говорила, что он (Гриша) очень-очень переменился к худшему. Может быть. Даже – наверное. Но мне – всё равно это. Безразлично. Потому что то светлое, что в нем было, так и осталось светлым. Это – его художественное чувство. Чутье в области искусства. Оно – живо. Оно сказалось сейчас же. И с наслаждением я слушала о «Ночном поезде»416 и «Вечернем звоне» Столицы…

А потом – как-то раз, в субботу (8 декабря) – я пошла к Предтече417. И к Лиде (Лазаренко-Гангесовой) – после (было у меня намерение)… И я увидела ее (Лиду) днем, в Церкви – измученную, выбитую из равновесия. Встала позади нее – молча. И она на мгновенье прижалась ко мне…

У ворот я хотела проститься… Часто я поступаю против себя. Но хотелось мне ясно увидать, услышать, что я нужна. И я услышала. Почувствовала…

Меня крепко повернули к калитке. «Посмотреть двор». А он действительно был сказочный: деревья – в кружевах куржевины418, хрупкие, ласковые березки…

– Прощай!..

– Нет… Пойдем!.. Неужели ты не понимаешь, что мне тебя нужно?! Я так измучилась! Сегодня выбита из равновесия совсем… Не понимаешь?!.

У меня всё сердце истерзано жалостью и мýкой, и такой любовью затоплено!.. Только – мне стыдно сказать об этом. Не хочу, чтобы видел это кто-нибудь… И только – молча прижимаю к себе ее голову…

И кажется мне, что минутами нужна я Лиде моей неизмеримо больше, чем раньше, что бывают минуты, когда женщине нужна именно женщина, а не мужчина – хотя бы и любимый и любящий муж…

И всё же – я ничего не умею сказать. Только – чувствовать могу, а показать этого не умею, и голос звучит фальшивой и ложно-насмешливо-спокойной нотой…

Должно быть, правда, что «скрываясь от других, мы, наконец, теряем себя…».

Да, я запуталась в себе – и ничего кругом не понимаю. И тяжело… Только суматоха сегодняшней переноски (вещей в доме) на время заглушила всю гадость и мерзость запустения в душе.

Васильев с детьми переехал в ту комнату. Но это – неважно совсем. И я не знаю, что важно?..

Ну – вот. Как-то была у Лиды (Лазаренко-Гангесовой) – на новоселье. Потом рисовала ей повторение плаката. После ходила – с ней и Александром Николаевичем (Гангесовым) – на концерт.

Услыхала от него (Гангесова) невероятные вещи… Начало было положено еще в тот день, как я была у Лиды «дома». Она играла Шопена. Допытывалась, которая (пьеса) лучше – из трех. «Последняя», – сказала я. И не прибавила, что я понимаю всю мýку монотонного напева первой (пьесы), что чувствую, что она говорит о своей тоске и любви – во второй, и что эта вторая – ее любимая в эту минуту…