Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)
- Скажи мне, дочь моя,- обратился он к ней мягко и вкрадчиво,скажи со всей откровенностью, как перед алтарем богов: зачем ты встретилась с Савмаком в склепе, в этом нечистом и недостойном месте? О чем говорили вы, кто еще был там?.. Для твоего здоровья и восстановления доброго имени важно твое признание. Мне уже хорошо известно, за каким делом собирались там ослушники и бунтари. Этот презренный раб Савмак все сказал на пытке.
Девушка стояла строгая и молчаливая. Она словно зябла и куталась в шерстяное покрывало, смотря куда-то в сторону чужими глазами. Она исхудала, глаза стали больше, черты резче. Но такая она еще больше западала в сердце Алциму. Юноша следил за каждым ее жестом умоляющими глазами.
- Все сказал? - вздрогнула она, испытующе уставившись в хитрый лик Саклея.- Что он мог сказать?
Она сделала усилие и рассмеялась. Алцим стремительно протянул к ней руки.
- Гликерия, Гликерия! - взмолился он,- Ну зачем ты хочешь показать себя худшей, чем ты есть? Ведь все знают, что ты не любовница Савмака. Зачем же ты наговариваешь на себя?.. Скажи прямо: зачем ты пришла в склеп? Зачем хотела встретиться с Савмаком? От твоих слов зависит твоя свобода. Расскажи правду - и все будет как раньше!
- Нет, Алцим, как раньше все быть не может. После позорной площади возврата к прежнему нет. А встретилась я с Савмаком потому, что люблю его. И ни о чем не говорили мы с ним, кроме любви.
- Пойми, дочь моя,- терпеливо, но сухо предупредил Саклей,- ты сама губишь себя такими словами. Пойми, нам нужно узнать соучастников заговора, который ты первая раскрыла. Ты же говорила, что Пастух хочет встретиться с злоумышленниками во время собрания фиаса.
- Видимо, он и встретился, с кем ему надо, только вы его не там искали. Но при чем здесь Савмак?.. Я полагаю, Форгабак, желая выследить заговорщиков, случайно узнал нашу тайну и все перепутал. Вот и получилось, что ловили вы бунтарей, а поймали ни в чем, кроме любви, не повинного человека, а заодно и меня выставили на позор!
Гликерия так решительно смотрела в глаза Саклея, что тот в эту минуту готов был ей поверить.
- Так! - неопределенно заметил он. - Ну, а куда пропал конюх Лайонак с твоими конями?.. Он обокрал тебя!
- Выходит, так. Одни отняли у меня честь и свободу, а конюх похитил коней.
- Куда он девался?
- Разве воры говорят хозяевам, куда они бегут с украденным?
Саклей ударил в ладоши. Вошел Аорс.
- Уведи ее в комнату и запри на замок. А ты, Алцим, отправляйся в имение на Железном холме и оставайся там, пока я не позову тебя.
- Аорс, Аорс! - кинулся юноша за рабом. - Корми ее, как госпожу, и обращайся с нею, как со свободной!
- Слушаю, господин! - ответил длинноголовый раб, обменявшись с хозяином быстрым взглядом.
Отправив чувствительного сына в имение за город, Саклей спустился в подвал городского дома и там не спеша разжигал жаровню и калил железные прутья, пользуясь помощью верного Аорса.
В углу на соломе, прикованный к стене ржавой цепью, сидел Бунак, бывший шут Палака, теперь опять раб и узник Саклея. Он с ужасом наблюдал страшные приготовления, и в его глазах вспыхивали красные огоньки, такие же, как угли, что рдели вишневым накалом на жаровне.
- Ты был шутом скифского царя и многое знаешь, - скрипел Саклей, расскажи мне все. Каковы были замыслы Палака, с кем и когда он обсуждал их? Кто из боспорских людей живет тайно в Неаполе и чего добивается? Кто в заговоре против царя Перисада?.. Ты должен все это знать, ибо был связан с заговорщиками!
Узник молчал. В полутемном подвале что-то звякало, потом послышались тяжкий стон и потрескивание. Запахло горелым мясом. Бунак закричал, извиваясь от боли, но не сказал ничего.
- Зачем сам бежал в Неаполь? Или имел поручение от тайных друзей? Где дружок твой Хорей, которого ты на побег сманил?
- Бежал я из рабства, вот я все!.. Хотел быть свободным, а тайн никаких не знал и не знаю!.. А Хорея грудная болезнь убила... Убей и ты меня!
- Придет время - убьем,- спокойно шипел старик,- если сам не сдохнешь в этой яме! А пока - будем пытать день и ночь, доколе всего не расскажешь!
Саклею хотелось узнать секреты и замыслы Палака, он предполагал, что и заговорщики собирались по указке из Неаполя. Бегство Бунака, а затем исчезновение Лайонака представлялись ему как два одинаковых звена в одной цепи. Тот и другой могли быть связными между ядром бунтовщиков и Палаком. Следующими звеньями были Пастух и, возможно, Савмак. Но первый не был пойман, а второй попал в историю с Гликерией, так удачно использованную царицей. Раскрытие истинных связей сразу изменило бы обстановку. И если не удалось бы полностью оправдать Гликерию, так нелепо затесавшуюся в чужие дела, то он смог бы восстановить свое доброе имя, а также разгромить заговор.
Не добившись признания у Бунака, Саклей подумал, что следует допросить Савмака, только не сейчас. Парень крепок телом и духом, вырвать у него слова правды будет нелегко. Нужно сначала ослабить его голодом в холодом, а потом уже допрашивать.
4
Древние греки не любили держать преступников в заключении подолгу. Преступник, если он не приговорен к смерти, превращался в раба и должен был тяжким трудом зарабатывать хлеб свой. Сама система рабовладельческого хозяйства, где производитель жизненных благ содержался в условиях вечной каторги, не терпела "дармоедов", что сидят взаперти и едят хлеб, не принося никакой пользы.
Для Савмака сделали исключение. Сразу после великого позора на площади кузнец заклепал на шее бывшего стража железный ошейник с надписью, что отныне тот является вечным рабом. Теперь он уже не мог заявить, что он не раб, как это делал не однажды в прошлом. Воины отвели его в темную каменную яму, и тот же кузнец приковал его наглухо цепью к кольцу, ввинченному в каменный пол. Через узкое окно сюда доносились запахи свежего ветра.
Стараясь устроиться поудобнее на жестком полу, узник начал счет дням и ночам, мысленно представляя Лайонака, скачущего на ретивом коне по зеленой степи, и с замиранием сердца ждал, когда он вернется, но уже не один, а вместе с многоконным войском самого скифского царя. Верил в скорое освобождение.
Но время шло, не принося ничего нового. Думал он и о Гликерии, в тысячный раз задавая себе одни и те же вопросы. Неужели девушка единственно по доброте своей желала предупредить его о грозящей опасности? Едва ли! Ведь она погубила себя этим. Или она воспылала страстью к нему, Савмаку?.. О нет, нет!.. Неопытный в делах сердца, он отбрасывал такое предположение, считая его дерзким, невероятным. Она - знатная богачка, заносчивая красавица, от которой не отказался бы сам царь, а он - неимущий копейщик, вскормленник царский. Да и говорила она с ним в последний раз, на площади, так сурово. Что же тогда? Мгновенная прихоть, взбалмошная выходка, столь же благородная, сколь и необдуманная, имеющая одну основу - чувство безнаказанности?.. Это походило на правду и одновременно вызывало острую душевную боль, сожаление и досаду.
Да, девушка слишком гордо несла свое имя свободной гражданки Боспора. Обласканная царем, осыпанная малостями такого важного лица, как Саклей, она не допускала и мысли о том, что ее появление в склепе вместе с молодым воином отразится на ее добром имени. Самонадеянная я своевольная красавица переоценила свою роль в боспорском мирке. Она летела на золотой птице собственных грез и не представляла, что может упасть на землю. Увлеченная необычностью своего положения, она была убеждена, что ей сойдет с рук любой каприз, более того, он лишь увеличит всеобщее восхищение ею.
Пренебрегая осторожностью и правилами общественной морали, рисуясь своей независимостью, девушка сделала шаг, оказавшийся для нее роковым.
Смутные догадки сменялись острым и ярким чувством признательности. Девушка самоотверженно спасла его и его друзей, спасла и то большое дело, ради которого он готов был на смерть. О, как хотелось бы увидеть ее, отблагодаришь ее и отомстить за ее позор!.. Но когда это будет возможно?.. Может - никогда!
Очень мучил голод. Тюремщик приносил ежедневно пригоршню чечевицы и деревянную чашку холодной воды. Савмак стал замечать, что руки его стали узловатыми, а браслеты кандалов свободно болтаются на запястьях. Появились сонливость, нежелание двигаться, неведомое ранее равнодушие ко всему. Даже жизнь, что шла за стеною своей чередой, стала казаться полузабытым сном.
В темнице становилось все холоднее, особенно утрами. Холодные струи дождя врывались в прорезь окна. Залетали мокрые воробьи и клевали на полу остатки пищи. Треща суставами, Савмак пытался приподняться, но это становилось все труднее. Он даже не мог дойти до зловонной ямы в углу. Тело начало полыхать волнами внутреннего жара, хотя он весь при этом дрожал от озноба. Однажды в окно тюрьмы залетели и тут же исчезли белые мухи. Вскоре после этого об узнике вспомнили.
5
Он предстал перед Саклеем в пыточном подземелье и увидел на заостренном лисьем лице щеголеватого старика сначала мину удивления, затем довольную улыбку.
