Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз
"Встретил я ее одиноко бродящую по засоренным дорожкам заднего дворика, среди кур и уток, спрашиваю ее о здоровье.
- Здравствуйте, господин комиссар. Благодарю вас, здорова. Иногда болят зубы. Нельзя ли вызвать нашего зубного врача из Ялты?
- Он уже вызван. Временное правительство разрешило ему приехать. Бывшая царица опять благодарит.
- Вы любите огородничать, заниматься цветоводством? - спрашиваю ее, ибо она очень много времени проводила в этом запущенном огородике-садике;
- Мне нравится здесь... Куры, утки ходят... Погода здесь хорошая... Мы не думали... Мы думали, что здесь холодно...
Каждую фразу Александра Федоровна произносила с трудом, с немецким акцентом...
- К сожалению, у нас очень мало знают о России даже природные русские, а о Сибири - и того меньше, - говорю я.
- Это почему? - спрашивает Александра Федоровна.
- Не любят России, больше разъезжают по Западной Европе.
Мое объяснение, по-видимому, не понравилось ей, и она замолчала".
В первые месяцы своей тобольской жизни Романовы в средствах не нуждались. Они могли позволить себе и содержание в губернаторском доме большого штата прислуги, и собственное более чем нестесненное продовольственное обеспечение. Продукты закупались в громадных количествах в лавках, на рынке. В результате подскочили цены, что вызвало ропот среди населения Тобольска. Был, правда, еще один, на первых порах довольно обильный источник снабжения: доброхотные даяния окрестных монастырей, приношения из кулацких дворов, из поповских усадеб.
И все же на одних подарках и посылках не продержишься; нужны деньги. А деньги по старой привычке расходовались с такой легкостью, что в конце концов наличности стало не хватать.
Львов в эмиграции показывал: "Был нами также разрешен вопрос о средствах царской семьи. Конечно, она должна была жить на свои личные средства. Правительство обязано было нести лишь те расходы, которые вызывались его собственными мероприятиями по адресу семьи" (44). Ныне пресса Шпрингера оспаривает это утверждение. Она ссылается на заявление Керенского о том, что "Временное правительство взяло на себя содержание семьи бывшего царя" (45). В подкрепление приводится свидетельство Кобылинского: "Перед нашим отъездом в Тобольск Керенский сказал мне: "Бывший царь доверен вашему попечению. Его семья не должна терпеть ни в чем нужды"" (46). И после всего этого, негодует "Вельт", "Временное правительство уклонилось от выполнения своих обещаний и обязательств, оставив несчастную семью, без вины со своей стороны потерявшую свободу, к тому же еще и без средств к существованию". И далее: "Тщетно обращается Кобылинский в Петроград - все его письма остаются без ответа" (47).
Керенскому, у которого горит под ногами земля, уже не до обитателей губернаторского дома в Тобольске; ему, в отчаянии мечущемуся под первыми сполохами надвинувшейся социалистической революции, уже некогда заботиться ни о дальнейшей защите Романовых, ни о их прокорме. Петроград на запросы не откликается, "и полковнику Кобылинскому не остается ничего другого, как пойти по городу в поисках ссуд, чтобы прокормить вверенную его попечению семью"(48).
Со ссудами же обстояло так. В первое время после приезда Романовых тобольское купечество в общем относилось к ним весьма сочувственно. Отпускать им продукты и товары в Кредит почиталось за честь. Когда же обозначились у Романовых (еще при Временном правительстве) материальные затруднения, местные севрюжники быстро охладели к августейшей клиентуре, стали прижимистыми и несговорчивыми. Повар Харитонов, ходивший по магазинам и рынку за продуктами, все чаще возвращался с полупустыми корзинами, докладывая Кобылинскому, что торговцы "больше не верят" и "скоро в кредит вовсе отпускать не будут". Комендант пошел по городу в поисках займов (предварительно уволив из соображений экономии часть прислуги). Он выдавал кредиторам векселя за тремя подписями: Татищева, Долгорукова и своей.
Это не значит, что у Романовых вообще не было денег. Средства у них были огромные, частью (в виде драгоценностей, например) при себе. Даже Львову и Керенскому пришлось в эмиграции признать, что, по установленным Временным правительством данным, на банковских счетах Романовых за рубежом числилось минимум 14 миллионов рублей (49). Согласно же некоторым другим источникам, подлинные размеры состояния Романовых занижены Львовым и Керенским раз в двадцать. Но, во всяком случае, деньгами своими Романовы в ту пору воспользоваться вполне свободно не могли. "Хотя деньги семья имела, они были депонированы в иностранных банках, а в тогдашних условиях отозвать эти средства из немецких и английских банков было невозможно" (50). Время от времени поступала финансовая помощь из центра от монархистов (немалые суммы присылали, в частности, Ярошинский и Вырубова), но и ее хватало ненадолго.
23 февраля 1918 года Кобылинский получил из Петрограда официальную телеграмму, извещавшую его о том, что "у народа нет средств содержать царскую семью". Под телеграммой стояла подпись В. А. Карелина - народного комиссара государственных имуществ (один из организаторов и лидеров партии левых эсеров; после Октября вместе с Марией Спиридоновой и некоторыми другими деятелями этой партии вошел - ненадолго - в состав Советского правительства). Карелин извещал, что государство может взять на себя лишь расходы, связанные с предоставлением помещения, отоплением и освещением, а также обеспечить членов семьи солдатским пайком. В остальном Романовы должны жить на собственные средства; им предоставляется право расходовать 600 рублей в месяц на человека, или 4200 рублей в месяц на семью.
Как раз на материальные затруднения семьи некоторые западные авторы особенно охотно ссылаются, доказывая, будто Романовы из патриотических чувств готовы были претерпеть любые невзгоды, лишь бы "остаться дома, в России"; их нужда якобы подчеркивает величие их отказа бежать куда-либо, в особенности за границу. Весь их тобольский период якобы характеризуется "покорностью судьбе и умиротворенностью". Они, по утверждению шпрингеровской прессы, "вовсе не собирались оставить русскую территорию... Царица говорила тогда в Тобольске, как и раньше, в Царском Селе: ничто не заставит меня покинуть Россию" (51). То же, впрочем, доказывали в свое время белоэмигранты. "Намекни она (Александра Федоровна) хоть одним словом, и император Вильгельм обеспечил бы ей мирное и тихое существование на родине ее величества. Но, уже будучи в заключении в холодном Тобольске и терпя всякие ограничения и неудобства, ее величество говорила: "Я лучше буду поломойкой, но я буду в России". Редко кто обладает той горячей любовью и верой в русского человека, какими была проникнута государыня императрица, несмотря на то, что от нас, русских, она ничего не видела, кроме насмешек и оскорблений" (52).
Все эти и подобные им утверждения необоснованны. С первых же недель после крушения царизма Романовы стремились выездом из России обезопасить себя от грозящих неприятностей и таким образом обеспечить себе возможность в подходящий момент возвратиться к утраченному. При этом они, как правило, учитывали, что тайное бегство, связанное с вооруженным насилием, куда опасней открытого выезда при попустительстве буржуазных властей или при "мирном" содействии реакционно настроенных слоев населения. В условиях первых тобольских месяцев Романовым были не очень-то по душе варианты авантюрного бегства: им не хотелось менять, как им казалось, "верное на неверное". Только когда выяснилось, что "верного" ждать бесцельно, ставка была перенесена на "неверное", но поздно. Они, впрочем, никогда не считали, что бежать поздно.
День за днем, неделю за неделей отсчитывает Николай, томясь и выжидая перелома в своей судьбе. Но перелома нет, и решение еще где-то таится. Он коротает время за чтением, играет в любительских спектаклях. Причудливо пестрит его дневник именами авторов, названиями книг. За Толстым следует Лейкин, за Тургеневым - Аверченко, за "Пошехонской стариной" Салтыкова Щедрина - "Приключения Шерлока Холмса" Конан-Дойля. На пятидесятом году жизни в тобольском губернаторском доме он впервые берет в руки "Войну и мир".
Под его руководством и при его актерском участии обитатели верхнего этажа выписывают из пьес роли, заучивают их, проводят репетиции, по вечерам разыгрывают спектакли.
За событиями в центре страны он мог следить по газетам, которыми аккуратно снабжал его Панкратов; многое же он узнавал из писем и особенно из рассказов приезжих. 7 октября он записывает (на стр. 9), что "появился мистер Гиббс, который рассказывал нам много интересного о жизни в Петрограде"; несколько ранее (22 сентября, стр. 2) с такой же "интересной" информацией о происходящем в центре "прибыл наш добрый барон Боде" (который, кстати, привез и "груз дополнительных предметов для хозяйства и некоторые наши вещи из Царского Села"). Присылают письма с различными ориентирующими сведениями сестра Ксения (10 октября, стр. 10), "дорогая мама" (12 октября, стр. 11) и другие. К середине и концу октября его записи, касающиеся общей политической обстановки, становятся все более мрачными и тревожными. Он, отмечает необычные перебои в поступлении информации с прессой. "Уже два дня не приходят агентские телеграммы" (4 ноября, стр. 19). Он предполагает, что, "должно быть, неважные события происходят в больших городах" (4 ноября, стр. 19). "Давно газет уже никаких из Петрограда не приходило, также и телеграмм. В такое тяжелое время это жутко" (11 ноября, стр. 21).
