Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын
Во-вторых, была расширена роль морального стимулирования[1491], которое включало участие в «социалистическом соревновании» (его победители заносились на доску почета, награждались «переходящим Красным знаменем» и почетными знаками), вручение правительственных наград, «флагов трудовой славы», почетных грамот, дипломов, памятных подарков, поздравительных писем, медалей, вымпелов, присвоение почетных званий, занесение в книгу почета или трудовой славы, вынесение благодарностей, присвоение права «самоконтроля» (выпуск продукции с личным клеймом). Считалось, что «в социалистическом соревновании развивается… сознание трудящимися того, что они являются социалистическими собственниками и производителями»[1492].
Тем не менее власти понимали, что одни только моральные стимулы не сработают, и от материального поощрения полностью уйти нельзя. С целью завуалировать этот факт оба вида стимулирования стали показывать, как единый «принцип управления в социалистическом обществе», равноправные «инструменты воздействия на людей», которые нельзя ни «отождествлять», ни «противопоставлять». Лучшим решением считалось сочетание материального и морального поощрения, их «справедливое и точное применение» «соответственно конкретным условиям». Однако эти «условия» были слабо проработаны. Б.Н. Ладыгин отмечал, что «количественное соотношение» морального и материального стимулирования «подсчитать нельзя», так как «здесь необходим качественный анализ». Очевидно, предполагалось применение такого анализа индивидуально в каждом конкретном случае. На практике совмещение материального и морального стимулирования осуществлялось, например, в гласности при получении премий за трудовые успехи[1493].
Реализация этой задачи была противоречивой — несмотря на заявления о «совмещении», идеологи пытались пресекать подкрепление морального стимулирования материальным. Например, была признана недопустимой «практика, когда вручение почетных грамот, вымпелов передовикам сопровождается мелкими денежными премиями». (Так было, например, на Московском нефтемаслозаводе, где «тринадцатая зарплата» работника, награжденного в течение года грамотой, увеличивалась на 10 %, а получившего благодарность — на 5 %. На других предприятиях коллективы, получившие звание лучших, также поощрялись денежными премиями[1494]). Очевидно, идеологи стремились сделать так, чтобы материальное стимулирование не затмевало моральное, ведь было понятно, что первое действует на работников намного сильнее. Таким образом, баланса между двумя видами поощрения достичь не удавалось.
Во второй половине 1970-х гг. произошел новый пересмотр политики, с целью найти этот баланс и одновременно усилить контроль за распределением материального стимулирования. Власти понимали, что для выполнения плана и договоров между предприятиями такой вид поощрения необходимо сохранять, однако к нему были ужесточены требования, и теперь оно стало распределяться менее свободно и щедро[1495].
Кроме того, проявилось стремление выдать материальное стимулирование за «моральное». Было объявлено, что зарплата — это еще и «мощный моральный стимул, так как [она] дает возможность поощрять тех, кто больше и лучше трудился». В число форм морального стимулирования включили присуждение Государственной премии СССР[1496], хотя она выплачивалась деньгами.
Власти рапортовали об успехах системы морального стимулирования. В июле 1977 г. ЦК КПСС похвалил Московскую областную парторганизацию за «развертывание социалистического соревнования на предприятиях легкой промышленности». В 1981 г. было объявлено, что «социалистическое соревнование» охватило в стране более 100 млн чел.[1497]
Однако на самом деле результаты развития этой системы были слабыми. К началу 1980-х гг. значительная часть работников высказывала свое неудовлетворение моральным стимулированием — в основном, из-за того, что оно «строится без надлежащего учета таких особенностей как пол, возраст, образование, стаж работы»[1498]. Очевидно, что причины недовольства лежали еще глубже — в изначально невысокой действенности такого вида стимулирования, особенно по сравнению с материальным поощрением.
Второе направление ответа властей СССР на проблемы роста уровня жизни — «практическое» — состояло в попытке поставить под контроль, «подмять» потребление. Еще в середине 1960-х гг. было объявлено, что в «плановом обществе» потребление не может быть «стихийным», и поэтому государство должно контролировать его «через планирование производства материальных благ, уровня доходов и установление определенной системы распределения». Кроме того, был признан обоснованным «некоторый разрыв между потребностями населения и возможностями общества их удовлетворить»[1499]. Таким образом, советские идеологи уже тогда пытались «подстраховаться», оправдать имевшийся дефицит промышленных товаров и продуктов питания, а также возможное усиление его в будущем.
В 1970-х и начале 1980-х гг. с пропагандистскими целями было подтверждено, что социализм и коммунизм «отнюдь не против потребления», государство обязано удовлетворять материальные потребности человека, ведь это является «основным экономическим законом социализма». Однако одновременно идеологи заявили, что удовлетворение потребностей — это непростая задача[1500] (особенно в условиях снижения темпов роста экономики и усиления проблемы товарного дефицита).
Власти взяли курс на искусственное ограничение потребления, что в корне отличало СССР от стран Запада, где рост потребления был залогом развития экономики. (Характерно, что советские эксперты критиковали капстраны за то, что причиной роста уровня жизни их населения является заинтересованность «в поддержании покупательной способности трудящихся»[1501], хотя непонятно, что в этом плохого.)
С целью удержать потребление в необходимых границах, во-первых, были разработаны и широко пропагандировались его «научно обоснованные (рациональные) нормы», которые, как считалось, должны были полностью удовлетворять «разумные потребности людей»[1502]. Таким образом, в СССР было фактически введено планирование не только производства, но и потребления[1503].
Эти нормы были приняты в качестве одного из ведущих ориентиров при разработке долгосрочных социальных планов еще в конце 1950-х — начале 1960-х гг. В 1970-х гг. было объявлено об усилении «проблемы сознательного и планомерного регулирования роста потребностей»[1504], что усиливало значение этих норм. «Нормирование» касалось продуктов питания и основных «товаров народного потребления», а также многих других сфер[1505]. Советская пропаганда оправдывала введение норм тем, что «разумный уровень», установленный ими, является «достаточно высоким»[1506].
Характерно, что «нормы потребления» были разными для разных регионов страны[1507]. Идеологи объясняли это тем, что нормы отражают «сложившиеся различия» в потреблении в разных республиках. Так, в 1972 г. потребление мяса и мясопродуктов в среднем по стране составляло 52 кг, а в Прибалтике — 74–78 кг, молока и молокопродуктов — 296 кг и 421–453 кг, соответственно; тканей: по стране — 31,3 м², в Латвии — 40,26 м², в Таджикской ССР — 33,56 м²[1508]. Однако очевидно, что и в России люди хотели бы больше есть мяса, пить молока и покупать тканей, однако этого всего не было в магазинах в достаточном количестве. Из-за дискриминации в сфере «норм потребления» и снабжения распространялись слухи, что другие союзные республики живут лучше, чем средняя полоса России.
Негативные тенденции в советской экономике, зафиксированные в 1970-х гг., повлекли за собой переоценку «норм рационального потребления» в сторону их существенного снижения, что, кроме всего прочего, вело к ухудшению структуры рационального питания граждан СССР. Тем не менее и сниженные нормы не были достигнуты[1509]. В оправдание этого идеологи сделали абсурдное заявление, что «рациональные нормы»
