Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын

КПСС выдвинула идею «отработать и поднять на уровень партийной программы правильное понимание соотношения «общественного» и «личного». Эксперты ВПШ предлагали «покончить с укоренившейся практикой противопоставления общественного и личного» и даже с применением вроде бы логичной с точки зрения советской идеологии формулы «сначала общественное, а потом личное». Они указывали, что «люди, применяя эту формулу, превращают общественное… в какое-то казенное, чуждое им, с тем, чтобы потом целиком отдать себя своему, «личному», собственному, самому дорогому». По мнению идеологов, «только в «общественном», а не в «личном», — действительная гарантия и полное обеспечение «личного» для всех и каждого, то есть для масс, а не для отдельных удачников, вырывающихся вперед, поднимающихся над всеми. Нехорошо, когда «личное» отвергается во имя какого-то «общественного»[1478].

Профессор Высшей партийной школы 3.А. Барбешкина считала важнейшим моментом, что в социалистическом обществе «с самого начала жизни маленького ребенка человек связывается с коллективом» (очевидно, имелось в виду помещение детей в ясли и детские сады). В.А. Мосолов писал, что «высшей чертой коммунистической нравственности в отличие от буржуазной морали является осознанная готовность общественному служению, ярко выраженное чувство коллективизма»[1479]. Так проявилась попытка «реанимации» угасшего в СССР духа коллективизма. Однако в условиях 1970-х и 1980-х гг. эта установка уже не могла быть действенной.

Проблематичным для советской идеологии было объяснение сущности понятия «общенародная», «социалистическая собственность», которая как бы принадлежит каждому человеку, но одновременно и всем остальным. Эта задача была трудновыполнимой, если реальной вообще. В феврале 1971 г. на совместном заседании АОН при ЦК КПСС и ИОН при ЦК СЕПГ профессор Е.П. Ситковский заявил, что в советском обществе «еще очень сильно распространено» отсутствие понимания, «что… даже тогда, когда я не могу с предприятия унести к себе домой те часы, которые я сделал, и если эти часы идут в продажу в магазине, то это тоже мое… Воспитание этого — дело трудное». На симпозиуме, организованном АОН при ЦК КПСС в ноябре 1971 г., в число характеристик «психологии социалистического общества», которых в СССР «очень сильно не хватает», были включены «подлинно социалистическое отношение к социалистической собственности, ликвидация отчужденного сознания человека по отношению к… своей фабрике, качеству продукции, сохранности техники»[1480]. Действительно, в стране наблюдалось отчуждение людей от «общественной собственности» (это проявлялось и у селян по отношению к колхозной собственности — хотя она должна была быть для них даже более «близкой», чем государственная)[1481], что являлось препятствием для распространения «социалистической сознательности» и коллективизма.

Тем не менее власти наигранно провозглашали, что наличие в советском обществе «сознательности» — это реальность. Пропаганда на протяжении всего брежневского периода утверждала, что «сознание людьми того, что они работают не на эксплуататоров, а на себя, на свое общество… порождает трудовой энтузиазм, творческую активность и инициативу народа», что «большинство трудящихся рассматривает свою работу как выполнение общественного долга, а не просто как средство к жизни». На заседании ученого совета АОН при ЦК КПСС в 1966 г. было объявлено, что «каждый знает, что работать в нашем обществе — дело чести, славы, доблести и геройства». В 1970 г. при обсуждении «Материалов по вопросам идейно-воспитательной работы к XXIV съезду КПСС» сотрудник Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС Л.А. Вознесенский обозначил, что «главным стимулом» труда советских людей «постепенно становится сам труд, высококвалифицированный, творческий, осмысленный, который становится главным делом жизни все большей и большей массы людей», а также есть еще один стимул — «участие реальных людей в управлении общественным производством и общественными делами». П.Н. Демичев в январе 1971 г. заявил, что «сейчас именно на сознании строится и демократия, все наши политические мероприятия, все меры, направленные на выполнение экономической программы». Власти считали, что текучесть кадров в СССР происходит по причине поиска людьми лучшего применения своих знаний, а не ради возможности получить жилплощадь и более высокую зарплату[1482].

Руководствуясь задачей снижения значимости «материального фактора» в жизни советских людей, упор в стимулировании труда пытались перенести на «моральную» основу. Еще в конце 1960-х гг. во властных кругах обсуждалась идея о совмещении материального и морального стимулирования — в частности, за это выступал Л.И. Брежнев. В марте 1968 г. он отметил, что «следует правильно сочетать» такие стимулы, и «было бы неправильно все сводить только к материальной заинтересованности, [так как] это обеднило бы внутренний мир советского человека». Тематика статей для центральных газет и журналов, принятая в том же году, включала в себя «сочетание материальных и моральных стимулов к труду». Пропагандисты указывали, что о необходимости такого сочетания говорил сам В.И. Ленин[1483].

Однако в те годы противоречие материального стимулирования и «идеалов» не было решено. Неясность этого вопроса проявилась в жесткой критике ученых, которые открыто констатировали реально сложившуюся ситуацию — существенное превалирование материального стимулирования «в ущерб» моральному. В начале 1967 г. тиражом 30 тыс. экз. была издана брошюра советского экономиста И.Н. Буздалова «Прибыль и материальная заинтересованность работников сельского хозяйства». Он писал, что именно «через материальный интерес людей достигается развитие общественного производства», и поэтому не следует «переоценивать роль» моральных стимулов, так как такое «стимулирование, не подкрепленное материальным интересом производителей, имеет формальное значение, действие его на результаты производства в таком случае малоэффективно»[1484] (фактически он «принизил» значимость награждения трудящихся орденами, медалями, почетными грамотами и пр.). В июне того же года Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС объявил, что труд Буздалова «содержит ряд грубых теоретических ошибок и путаных положений»[1485]. По решению Комитета по печати при Совете министров СССР почти весь тираж этой брошюры был уничтожен[1486].

Начиная с 1970 г. политика поощрения за труд была скорректирована — было объявлено о «резком скачке значения моральных стимулов». В октябре того же года на круглом столе в Праге сотрудник редакции журнала «Проблемы мира и социализма» Б.Н. Ладыгин предложил вернуться к вопросу, что «при социализме на всех ступенях его развития необходимо сочетание моральных и материальных стимулов». В ноябре 1970 г. М.А. Суслов заявил, что «забвение моральных факторов способно нанести не меньший народнохозяйственный и политический ущерб, чем игнорирование принципов материальной заинтересованности»[1487].

Во-первых, власти пытались отрегулировать порядок выплаты материального стимулирования с целью пресечь его неправильное распределение или злоупотребление им, что было вполне обоснованной мерой. Премирование стало применяться более «точечно», в соответствии с указанием Л.И. Брежнева об «умелом применении экономических рычагов»[1488]. Была поставлена задача избегать «несоразмерности» стимулирования результатам труда. На совещании в феврале 1971 г. Брежнев заявил, что «мы распределять будем только то, что заработаем»[1489]. Одновременно был усилен нажим на трудовую дисциплину и перевыполнение