Славное дело. Американская революция 1763-1789 - Роберт Миддлкауф
Эти «мысли, планы и желания» в полном объеме неизвестны. Очевидно, что среди них присутствовало убеждение в том, что всякую торговлю колоний с Англией следует прекратить до отмены «Невыносимых законов», а также, вполне возможно, надежда на то, что конгресс призовет колонии готовиться к войне с метрополией, если парламент не пойдет на уступки. Такому «желанию» вряд ли суждено было стать резолюцией конгресса: большинство его делегатов выступали за экономические санкции, и хотя существовали расхождения в точном определении его условий, за исключением некоторых горячих голов наподобие Кристофера Гадсдена, предложившего напасть на британский гарнизон в Бостоне, никто не желал начала войны. Такое нежелание проистекало не из-за стремления остаться в лоне империи, а просто из-за страха потерпеть поражение[447].
Вероятность войны, по всей видимости, не обсуждалась во время официальных заседаний, но, скорее всего, была темой разговоров на обедах и вечерах, устраивавшихся для делегатов ежедневно. На таких мероприятиях решались многие вопросы: выбор Карпентер-холла как места проведения конгресса вместо предлагавшегося Джозефом Гэллоуэем, спикером пенсильванской ассамблеи, здания легислатуры; выбор Пейтона Рэндольфа председателем конгресса, кандидатуру которого предложили представители Массачусетса и делегаты южных колоний. Там же секретарем конгресса был назначен Чарльз Томсон, хотя он и не был его делегатом. Вопрос о том, давать ли каждой колонии один голос или распределять голоса пропорционально численности населения, вне сомнения, поднимался и за кулисами, но его решение потребовало открытого обсуждения на официальном заседании. Окончательный вердикт «одна колония — один голос» существенно способствовал сохранению единства колоний, сильно отличавшихся по числу жителей[448].
Официальная сессия конгресса началась 5 сентября. С этого дня и до 26 октября, когда конгресс завершил работу, делегаты решали два основных вопроса: каковы основы прав американцев и как их надлежит защищать? Оба вопроса были переданы в соответствующий комитет, который незамедлительно начал их обсуждение, причем оказалось, что консенсус найти не так-то легко. В дискуссии об основах прав американцев, серьезной и содержательной, одна из сторон защищала любопытную точку зрения, как бы предполагающую, что за последние десять лет в отношениях Британии и ее колоний не произошло ничего нового. Ее представляли Джеймс Дуэйн, Джон Рутледж и Джозеф Гэллоуэй: все трое отказывались считать, что притязания колонистов основываются на законах природы. Гэллоуэй не желал принимать на веру любую из частей конституционной аргументации колонистов, утверждая, что «я так и не смог найти права американцев в различиях между налогообложением и законодательством, между законами о доходах и законами о торговле. Я искал наши права в законах природы, но смог найти их не в первобытном состоянии, а в состоянии политического общества». Политическое общество для Гэллоуэя было определено конституцией Великобритании, общим правом и колониальными хартиями, а никак не законами природы. Гэллоуэй, очевидно, испытывал неприязнь к «законам природы», опасаясь, что такая размытая платформа может привести к независимости. Видя, однако, что делегаты конгресса настроены отвергнуть все проявления власти парламента, и желая не допустить торжества более экстремальных воззрений, он провозгласил, что все права колонистов можно свести к одному: «Освобождение от всех законов, принятых британским парламентом после эмиграции наших предков»[449].
Впрочем, никто не воспринял эту формулировку всерьез, да и сам Гэллоуэй, вполне возможно, не верил в свои слова. Большинство делегатов не видели никакого противоречия в том, что права колонистов покоятся, по выражению Ричарда Генри Ли, «на четверояком основании: законах природы, британской конституции, хартиях и обычае». «Самое широкое основание — законы природы» предлагают наибольшую защиту колонистам, и Ли имел в виду, что колонистам может потребоваться такая защита против дальнейших посягательств. Джей, Уильям Ливингстон и Роджер Шерман придерживались, к вящей радости конгресса, того же мнения, и на следующий день после начала дебатов комитет пришел к выводу, что права колонистов основаны на законах природы, британской конституции и колониальных хартиях.
Превращение такого заключения в Декларацию о правах было поручено особому подкомитету, а основной комитет сосредоточился на вопросе о том, какие практические меры необходимо принять в ответ на «Невыносимые законы». Дебаты по этому вопросу продолжались остаток сентября и почти весь октябрь, до самороспуска конгресса.
Начались они с неразберихи, так как вопросы о запрете импорта, экспорта и потребления товаров из Британии поднимались наспех и без всякого порядка в конце сентября. Делегация Массачусетса устами Томаса Кушинга и братьев Адамс заявила, что их устроит только немедленное прекращение всяких торговых отношений с Великобританией. Вот здесь-то и произошел первый конфликт интересов, когда виргинцы, до тех пор столь преданные общему делу, сообщили, что приехали в Филадельфию с наказом не соглашаться с тотальным запретом экспорта до 10 августа 1775 года, когда, по их расчетам, виргинский табак, выращенный в 1774 году, будет собран, высушен и отправлен на продажу. Делегаты от Южной Каролины также имели свои соображения насчет запрета экспорта, рассчитывая добиться исключения для риса и индиго, шедших на британские рынки. Противодействие виргинцев вступлению в действие эмбарго до августа 1775 года усилило решимость каролинцев образовать с ними единый блок[450].
Однако худшие из опасений южан начинали сбываться, так как конгресс все же проголосовал за запрет импорта, причем значительным большинством, и постановил, что ввоз любых товаров из Британии и Ирландии должен быть прекращен с 1 декабря текущего года. Теперь можно было вернуться к вопросу о запрете экспорта в метрополию. Делегаты готовились к дискуссии, а между тем Джозеф Гэллоуэй предложил разрешить конфликт с Англией не принудительными экономическими мерами, такими как запрет экспорта, а конституционным путем, учредив колониальный парламент, члены которого избирались бы легислатурами. Такой «большой совет» мог бы рассматривать совместно с британским парламентом законопроекты, касающиеся совместных интересов Британии и колоний, например в сфере торговли. Чтобы такие законопроекты приняли силу закона, они нуждались в одобрении обоими «парламентами», а вопросы исключительно местного значения следовало бы отдать на откуп легислатурам[451].
У плана Гэллоуэя была простая логика, основанная на постулате, по-прежнему широко популярном как в Британии, так и в Америке: «В каждом государстве, патриархальном, монархическом, аристократическом или
