Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
23 августа 1939 г. министры иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп и его советский коллега Вячеслав Молотов подписали в Кремле, в присутствии Сталина, советско-германский пакт. А два дня спустя Энтони Биддл, американский посол в Польше, запросил у Вашингтона разрешения начать эвакуацию семей сотрудников посольства. Новости о том, что Риббентроп отправляется в Москву, уже разошлись, и, как отметил это Моффат в тот день в своем дневнике, это была настоящая «сенсация». Один из высших чинов Государственного департамента заключил: «Нет сомнений, что Германия совершила одно из величайших дипломатических деяний за много лет… Все выглядит так, словно Германия пообещала России не мешать той захватить Эстонию и Латвию, а также, по сути, договорилась о каком-то новом разделе Польши». Моффат к середине лета уже мысленно повысил шансы на начало войны до 60 к 40, а теперь он уже стал оценивать их как 75 к 25. В Берлине многие американские журналисты, как обычно, проводили поздний вечер с 23 на 24 августа в своем любимом ресторане Die Taverne, когда они услышали официальные новости об этом пакте. «Все зашло куда дальше, чем все могли представить, – записал в своем дневнике Ширер. – Это настоящий альянс. Сталин, которого считали главным врагом нацизма и завоевательных войн, на своих условиях пригласил Германию вторгнуться в Польшу и зачистить её».
Несколько немецких издателей, писавших до сих пор свирепые антисоветсткие статьи, явились в ресторан и заказали шампанское. Ширер увидел, что они внезапно начали говорить о себе как о «давних друзьях Советов». Опытного, казалось бы, американского журналиста просто потрясла значимость договоренностей между тоталитарными режимами. Хотя Ширер понимал, что это означает, он явно гораздо хуже понимал лидера СССР, чем Гитлера. «Нас всех просто потрясло, что Сталин пошел на такую жестокую политику и сыграл на руку нацистам», – писал он. Ширер и его американский коллега, которого Ширер называл просто «Джо», подсели к немецким издателям и ввязались с ними в спор. «Они радовались, хвастались, брызгали слюной, говоря, что Британия теперь побоится воевать. Они отрицали все, что сами же шесть лет подряд говорили [о Советском Союзе] по указке своих нацистских хозяев», – так писал Ширер. Оба американца стали наседать, напоминая собеседникам, что именно те писали о большевиках до сих пор. «Препирательства заходят в полный тупик, – отмечает в дневнике Ширер. – Джо на нервах и расстроен. Я тоже. Под конец нам становится просто худо. Что-то случится, если мы не уйдем прямо сейчас». Оба американца действительно нашли подходящий предлог и удалились, пойдя пешком по Тиргартену, чтобы остыть на ночном воздухе.
Получив новости о советско-германском пакте, Британия и Франция подтвердили, что они готовы поддержать Польшу. После мартовского захвата Чехословакии обе страны дали обязательства по защите Польши, а 25 августа Британия и Польша официально подписали в Лондоне англо-польский альянс. Но Гитлер все еще настаивал на том, чтобы обыграть Британию и продолжал переписываться с правительством премьер-министра Чемберлена в Лондоне, а также встречаться в Берлине с британским послом, сэром Невилом Хендерсоном. Ширер был убежден, что приближается война, но он указывал: «Люди на улицах все еще уверены, что Гитлер справится и без войны». Госдепартамент стал настаивать, чтобы американцы не ездили в Европу без крайней необходимости. Американские дипломаты в Берлине своими глазами могли видеть приготовления к войне, так что они оценивали шансы избежать конфликта куда ниже, чем их боссы в Вашингтоне. Джейкоб Бим вспоминал: «С середины августа прожекторы шарили по небу Берлина, высвечивая самолеты на очень большой, насколько можно было оценить, высоте. Через город проходили колонны техники в сопровождении отрядов на мотоциклах: мотоциклисты в своих очках были похожи на инопланетян с Марса». 26 августа, добавил он, правительство выпустило длинный список того, что отныне будет выдаваться только пайками, – включая продукты, обувь и мыло. Владельцам автомобилей было приказано сдать все имевшиеся у них запасные аккумуляторы.
Гитлер и его окружение считали, что теперь Германия полностью готова нанести удар.
* * *
Вспоминая семьдесят лет спустя последние дни августа 1939 г., Ангус Тьюрмер все еще чуть стеснялся того, как относился к своей работе в те времена. Лохнер, глава корреспондентского пункта, сказал младшему репортеру из Associated Press отправиться в Гляйвиц, поскольку знал, что «что-то вот-вот случится». Как оказалось, он значительно преуменьшал ситуацию.
В один прекрасный вечер Тьюрмер выехал на такси из города – и оказался прямо посреди полка вермахта, маршировавшего вдоль границы. Сообразив, что лучше ему убраться, пока он не попал в неприятности, Тьюрмер попросил таксиста отвезти его обратно в Гляйвиц. Пару вечеров спустя – точнее 31 августа – он проснулся, услышав звуки невдалеке от отеля. Выглянув из окна своего седьмого этажа, Тьюрмер увидел марширующие немецкие войска – машина, за ней пехота. Затем внезапно появился оркестр. Это убедило Тьюрмера, что просто идут учения. «На войну не ходят с оркестром», – пояснил он, показывая свой ход мыслей в тот момент. Тьюрмер отправился спать. На следующее утро, 1 сентября он выглянул из окна и увидел грузовики, везущие из Польши раненых немецких солдат обратно в Германию. Вторжение в Польшу началось.
Испугавшись, что он проспал первую ночь вторжения, которое начинает новую мировую войну, Тьюрмер бросился искать пресс-офицера того отряда германской армии, что разместился в его отеле. Представившись, он объяснил что хотел бы сопровождать немецкие воска в Польшу, так как это нормальная часть работы репортеров Associated Press. Он добавил, им разрешали отправляться с германскими войсками в Австрию и в Судеты.
– Да, герр Тьюрмер, но в этот раз все не так, – ответил немецкий пресс-офицер. – Возвращайтесь в Берлин и обратитесь в Министерство пропаганды, там вам объяснят, что происходит.
Этот немецкий офицер, разумеется, был прав: в этот раз все было не так. Началась настоящая война.
В Берлине в это время часть американских дипломатов видела не менее явные признаки того, что настал вечер начала немецкого вторжения. 31 августа Уильям Рассел, двадцатичетырехлетний клерк в консульстве посольства, увидел по дороге на работу заголовки в немецких газетах: «Последние предупреждения» и «Недопустимые злодейства» и «Поляки-убийцы». Он подпрыгнул, когда рядом взвыла сирена – по-видимому, шла проверка систем воздушной тревоги. Он видел пробку на Потсдамер-плац, случившуюся из-за грузовиков с солдатами и тягачей с пушками, сопровождаемых мотоциклистами. Он видел, что над Берлином кружит самолет. «Возбуждение города, готовящегося к войне, заплескалось и в моей крови», – вспоминал Рассел.
Когда Рассел подошел к посольству, его руки коснулся низенький человечек с бритой головой, державший в дрожащей руке серую шляпу.
– Мне надо с
