Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски
Но Гитлер и его окружение были не единственными, кто выдавал желаемое за действительное. Сообщения от Трумэна Смита и других сотрудников посольства США в Берлине о стремительно растущей силе немецкой армии часто принимались в Вашингтоне скептически, а авторов считали паникерами. Тем не менее там понимали, что война становится все более и более вероятной. К началу лета Моффат, глава отдела по европейским делам Государственного департамента, оценивал шансы нового конфликта как 50 на 50. Для американских журналистов и официальных лиц ключевой вопрос состоял в том, насколько готовы к войне те страны, которые, скорее всего, атакует Германия: в первую очередь – Польша. Никербокер, бывший берлинский корреспондент, все еще путешествовавший по Европе, вспоминал, что всем было интересно: продержатся ли поляки достаточно долго, чтобы французы успели мобилизовать свою армию и прийти на помощь. «Польские оптимисты утверждали, что могут продержаться три года. Пессимисты – что один год, – писал он. – Французы же считали, что поляков хватит на шесть месяцев».
18 августа Моффат написал у себя в дневнике: «Позвонил польский посол. Он мало что мог сказать, лишь повторял: его правительство полагает, что германские силы значительно переоценены… Он говорил, что немецкая армия уже не та, что в 1914 г. Офицеры недостаточно подготовлены, им не дают достаточно долго оставаться при одних и тех же подразделениях. Лучших генералов ликвидировали, остались одни «паркетные». Немецкий народ не стремится воевать, и было бы самоубийственно начинать войну, когда люди живут уже настолько плохо, что продукты им выдают в виде пайков».
Моффат сделал вывод: «Вся его речь была примером безосновательного оптимизма, совершенно бессмысленной недооценкой противника. Хоть это и типично в целом для польского менталитета, но у меня вызывает серьезные опасения».
Ширер продолжал освещать для CBS разворачивающуюся в Европе драму, и его прогнозы были мрачны. Он стал полнейшим пессимистом. Даже его добрый друг Джон Гюнтер, бывший репортер Chicago Daily News, начавший свою очень успешную писательскую карьеру со своего бестселлера «Внутри Европы» (Inside Europe) в 1936 г., куда осторожнее выражал свое мнение о том, как предали и продали Чехословакию. Во введении к своей следующей книге, опубликованной ближе к концу 1938 г., он говорил о «гибели Чехословакии в её нынешнем виде», но также заявлял, что «есть шанс – маленький, но шанс, – что Мюнхенские соглашения приведут к миру в Европе». Даже в июле 1939 г., когда Ширер встретился с Гюнтером в Женеве, то записал потом у себя в дневнике: «Джон настроен оптимистично и надеется на мир».
Вернувшись в Берлин в начале августа, Ширер обнаружил, что его мрачное настроение превратилось в гнев. В поезде из Базеля он наблюдал за пассажирами, которые «выглядели чистыми и достойными: именно подобными чертами немцы нам нравились как народ до прихода нацистов». Ширер цитирует диалоги с человеком, которого обозначает как капитан Д. – «офицер мировой войны, доказавший свой патриотизм». Он отмечает, что этот немец, ранее бывший противником новой войны, «сегодня пришел в ярость при одном упоминании поляков и британцев», и этому явно способствовали нападки Гитлера и на тех и на других. В его дневнике есть пересказ этого напряженного разговора.
Он заорал:
– С чего это бритты лезут в данцигские дела и угрожают войной, когда Германия собирается вернуть свой город? С чего это поляки [именно так!] провоцируют нас? У нас что, нет прав на наш родной Данциг?
– А на чешский город Прагу они у вас есть? – спросил я. Он примолк. Не отвечал. Смотрел таким характерным немецким пустым взглядом.
– Почему поляки не согласились на щедрое предложение фюрера? – начал он снова.
– Потому что боятся новых Судетов, капитан.
– Хотите сказать, они не доверяют фюреру?
– После 15 марта – не особо доверяют, – сказал я, предварительно оглянувшись, не подслушивают ли нас, потому что говорил я святотатственное. Он снова посмотрел на меня пустым немецким взглядом.
15 марта 1939 г. немецкие войска вошли в Прагу, и Гитлер объявил: «Чехословакии больше не существует!» Ширер предвидел, что с Польшей случится то же самое. На следующий день он стал размышлять о том, что «немцы живут в своем, совершенно отдельном мирке». Немецкие газеты пестрели заголовками вроде: «Польша? Осторожно!» и «Варшава угрожает бомбардировкой Данцига: невероятное обострение польского безумия».
«Кривейшее искажение истины, но работает, – писал Ширер. – Вы можете спросить: не могут же немцы на самом деле в это верить? Так поговорите с ними. Очень многие верят».
Убежденный, что Гитлер и немцы готовы ввергнуть континент в новую войну, он использовал свой дневник как способ слить раздражение и не щадил никого. «И на улицах, и в кафе меня просто поражает уродство немок, – писал он. – Самый некрасивый в Европе типаж. Щиколоток вообще нет. Походка грубая. Одеваются еще хуже, чем когда-то англичанки».
Из Берлина Ширер отправился в Данциг и обнаружил, что город «совершенно нацифицирован», но быстро сделал вывод, что дело вовсе не в статусе этого якобы «свободного города». 13 августа, в радиопередаче из находящегося неподалеку польского порта Гдыня, он рассказывал, что в Данциге относительно спокойно, несмотря на все разговоры о том, что эта «пороховая бочка Европы» вот-вот станет причиной новой войны. Он сделал вывод, что Гитлер, возможно, не станет начинать борьбу за статус этого города так быстро, как принято считать. Но Данциг, предупреждал он, «лишь символ – для обеих сторон». Для поляков суть дела состоит в будущем Польши как независимого государства, с надежным выходом к морю. Для немцев речь шла о будущем Восточной Пруссии, отрезанной от остальной Германии, о будущем всех немцев на востоке. А для большей части остальной Европы речь шла о власти Германии по всему континенту.
После этого радиоэфира Ширер отправился поездом из Гдыни в Варшаву, где по дороге разговорился с двумя польскими радиоинженерами, выражавшими уверенность в том, что их страна отобьется от Гитлера.
– Мы готовы. Мы будем сражаться, – говорили они ему. – Мы родились в этих краях, когда здесь правила Германия, и мы лучше погибнем, чем снова окажемся в таком положении.
В столице Польши на него произвело огромное впечатление то, как «спокойно и уверенно» выглядели жители, несмотря на постоянную агрессивную пропаганду Берлина. Но его все же беспокоило, что поляки «слишком романтичны, слишком самоуверенны» и явно игнорируют признаки того, что и у Советского Союза на них могут быть планы. К моменту своего отъезда из Варшавы в Берлин неделю спустя Ширер уже сформировал мнение о том, что будут делать поляки, если кто-то попытается захватить их страну. «Уверен, что поляки будут драться, – пишет он в конце. – Я знаю, что говорил то же самое – и ошибался
