Михаил Булавин - Боевой 19-й
Устин медленно разделся, повесил шинель на гвоздь. Время текло медленно. Он достал расписной кисет, свернул цыгарку и положил его на стол.
«Да что это она так неприветлива?» — подумал он и решил не расспрашивать ее о том, что уже рассказывала Арина. А о Митяе? О Митяе, если зайдет речь, он скажет правду,'как бы ни было ей больно.
Наталья вошла молча и плотно прикрыла за собой дверь. Движения ее были неторопливы, скорее связанны. Постояв некоторое время у окна, выхолившего во двор, Наталья повернулась и посмотрела на Устина. Он сидел, положив ногу на ногу, и глядел в пол. Наталья чувствовала себя так, как будто пришла не к себе домой, а к нему. Надвинулась напряженная, мучительная тишина. Наталья заставила себя снять шубу, платок и вдруг обрадовалась внезапно осенившей ее мысли. Звякнули таганок, сковородка, вспыхнула спичка и затрещала лучина. Сейчас она приготовит завтрак, пошлет соседскую девчонку к шинкарке и начнет угощать Устина. Но вдруг она услышала позади себя, как поднялся Устин и стал надевать шинель. Потухла спичка. Она бросила на камелек коробку, повернулась к нему и, словно защищаясь, прижалась к печи.
«Не надо! Не уходи!»
Она этого не сказала. Но он прочитал это ц ее взгляде.
Он снова снял шинель.
— Наташа, давай готовить вдвоем, как, помнишь, тогда.
Он обнял ее за плечи и все сильнее прижимал к себе, чувствуя, как от нее исходит тепло и как часто стучит ее сердце.
Когда под таганком затеплился огонек, он стал раздувать его, и розовый свет пламени весело заиграл на стене.
Наталья словно преобразилась. В ее глазах, которые она стыдливо опускала перед Устином, светилась уже нескрываемая радость. В движениях появились легкость, мягкость, живо напоминавшие Устину о его первых встречах с нею. И все, что было присуще ей раньше, в девичестве, и что потом, с годами замужества, было утрачено, возвращалось к ней, будто она шагнула к Устину через все годы, оставаясь той же чистой, любимой и желанной. И все, что рассказывали ему о ней, казалось неправдоподобным.
— Ну и ладно, ну и пусть, — ответил он вслух своим мыслям, когда Наталья накинула на голову платок и хотела выйти. Он увидел, как она в недоумении задержалась у двери, стараясь постичь смысл сказанного.
— Я сейчас... — Она тяжело вздохнула и тороп-* ливо вышла.
Мимо окна она прошла медленно и с тем выражением раздумья на лице, какое бывает у человека, пораженного неприятной догадкой.
Устин хотел вернуть Наталью, но удержался из боязни обидеть ее. Он надел фуражку и вышел в маленький двор, огороженный плетнем, обмазанным глиной. Напротив двери лежала почерневшая от времени узловатая коряга с толстым, ветвящимся во все стороны корневищем. На ней были следы топора. Видимо, не раз слабые женские руки тюкали по ее суковатой древесине, чтобы отколоть щепы.
Устин поплевал на руки и принялся за работу. Высоко взлетал тяжелый топор, вонзаясь в корягу. Она покрылась глубокими трещинами и стала разлетаться на куски. Давно уже руки Устина не испытывали такого приятного ощущения напряжения. И когда коряга превратилась в груду щепы, в нем появилось какое-то почти суеверное чувство удовлетворения не только своей силой, но и тем, что старая коряга перестала существовать.
— Устин! — услышал он голос Натальи и поднял голову.
Она стояла на пороге и, прижав ладони к раскрасневшимся щекам, с радостным изумлением смотрела на то место, где была коряга.
— Иди в хату, — говорил она, — ты же остынешь, Устин.
Несмотря на ее возражения, он перетаскал всю щепу в хату и, подкладывая под таганок, шутил и смеялся без умолку. Но зато потом, когда они сели за стол друг против друга, наступило внезапное молчание, словно бы оборвалась нить и требовалось какое-то время, чтобы связать ее. Прислушиваясь к своим мыслям. Устин мучительно искал слово, которое должно было объяснить его приход. Наталья сидела, опустив голову, и с волнением ожидала, когда же наступит конец молчанию, когда же его слово либо ударит ее в самое больное место, либо согреет своей теплотой.
— Наташа! — проговорил он решительно и строго*
— Выпей же, — сказала она торопливо, будто желая оттянуть время.
Он поднял стакан и, словно взвешивая его, сказал ласково:
— За нашу встречу, Наташа! — и залпом выпил. Затем опустил на стол свои тяжелые руки и, точно боясь, что от него ускользнет найденное слово, упрямо продолжал: — Я пришел к тебе, чтобы остаться здесь, навсегда... с тобой...
Она вздрогнула от неожиданности и, еще не веря тому, что сказал Устин, вздернула плечами и затем, вся как бы расслабленная, опала.
— Ну, что же ты молчишь? — спросил он настойчиво.
— Устин! — взмолилась она. — Кабы ведал ты... ах, боже мой! Ну, какая тебе я жена и что завтра скажут люди?
— Я хочу знать, что скажешь ты. А что скажут люди, я знаю наперед.
Устин с укором смотрел ей в глаза и качал головой4
— Намедни, по дороге в село, я жаловался Зино-вею: «Куда, к кому иду я и кто поджидает, кто встретит?» Зиновей смеялся. А вот, выходит, правда моя. Ты не ждала меня, Наташа? — спросил он с упреком.
— Неправда! — простонала она.
— А зараз? ..
— Да не пытай же меня. Тебе скажут люди... — и она заплакала, не стыдясь своих слез. — Я такое пекло прошла, такое пекло! ..
В ее словах прозвучала такая горькая жалоба на свою участь, что растроганный Устин подбежал к ней и, сжимая ее руки в своих, стал утешать.
— Про все знаю, Наташа. И не хочу я тебя спрашивать о том... Тяжкая доля тебе выпала. Но я хочу и тебе и себе другой доли, счастливой. Ты веришь мне?
— Верю.
И когда прорвались первые слова, к ним пришла и сердечная теплота и душевная легкость.
У них нашлось так много невысказанного, что каждое слово открывало им много нового и значительного.
И когда, казалось, все было переговорено, Наталья встала и, разглаживая рукой скатерть, скользнула взглядом по фотокарточке и посмотрела Устину в глаза так, что он понял, о чем она хотела спросить его.
В то, что сказал ей когда-то старик Пашков о Митяе, она поверила. Арина, уклонившаяся от прямого ответа, молчаливо подтвердила слова старика. Но еще были сомнения. И вот теперь, когда перед нею сидел Устин, она ожидала его последнего слова. Наталья видела, как ему трудно сказать об этом, и тихо спросила:
— Это правда, Устюша?
— Да, — сказал он твердо. — Это я убил Митяя. Я убил его в бою, как врага. Ты осуждаешь меня?
— Мне больно и страшно было слышать это от Митяева отца, но в своем сердце я не осудила тебя.
Она медленно подошла к’карточке, сняла ее и положила на краевые угли под таганком. Карточка задымилась и вспыхнула. И когда огонь погас и остался только пепел, она добавила:
— Больше никогда мы не будем о нем вспоминать.
Весенний вечер спустился над кровлей. Тихо вошли в горницу сумерки и укрыли их, и все, что было зримым, растворилось в неслышно разлитой вечерней сини и слилось с ней.
В этот ли, в другой ли час Зиновей, лаская свою Настю, рассказывал:
— И вот остановился он, покрутил, сердечный, головой, да и говорит: «Куда иду я, кто поджидает меня, кто встретит?» А вот она и дождалась его...
А Настя, замирая от счастья, шептала:
— Дай-то бог им поладить. За Наталью я так рада, так рада.
VIII
Глубокую радость испытывал Устин Хрущев, возвратившись в родное село, где была знакома каждая хата, каждая тропинка, где все связано с далеким детством, где взору открывались безбрежные степи, где так много милых сердцу людей.
Односельчане почтительно встречали Устина, выказывали ему искреннее внимание, и он чувствовал, что многим обязан этим простым и сердечным людям, среди которых вырос.
Желанная встреча с Натальей, взаийные радости, новый семейный очаг — все это настолько взволновало Устина, что он несколько дней ходил в каком-то приятном полусне, наслаждаясь долгожданным отдыхом.
