Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
«Отцы сенаторы, мне ставят в вину только мои слова, до того очевидна моя невиновность в делах. Но и они не направлены против принцепса или матери принцепса, которых имеет в виду закон об оскорблении величия. Говорят, что я похвалил Брута и Кассия, но многие писали об их деяниях, и нет никого, кто бы, упоминая о них, не воздал им уважения. Тит Ливии, самый прославленный, самый красноречивый и правдивый из наших историков, такими похвалами превознес Гнея Помпея, что Август прозвал его помпеянцем, и, однако, это не помешало их дружеским отношениям. Сципиона, Афрания, этого самого Брута, этого самого Кассия он часто именует выдающимися мужами и нигде — разбойниками и отцеубийцами, каковое наименование им присвоено ныне. Сочинения Азиния Поллиона также хранят о них добрую память; Мессала Корвин открыто называл Кассия своим полководцем, а между тем и тот и другой жили в богатстве и пользовались почетом. Ответил ли диктатор Цезарь на книгу Марка Цицерона, в которой Катон превозносится до небес, иначе, чем составленной в ее опровержение речью, как если бы он выступал перед судьями? Письма Антония и речи Брута к народу содержат неосновательные, но проникнутые большим ожесточением упреки Августу. Общеизвестны полные оскорбительных выпадов против Цезарей стихотворения Бибакула и Катулла, но сам божественный Юлий, сам божественный Август не обрушились на них и не уничтожили их, и я затруднился бы сказать, чего в этом больше — терпимости или мудрости. Ведь оставленное без внимания забывается, тогда, как навлекшее гнев кажется справедливым.
Не говорю о греках, у которых была безнаказанной не только свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущался ими, то за слова мстил словами. И уж совсем безпрепятственно, не встречая отпора, можно было высказываться у них о тех, кого смерть отняла у ненависти или пристрастия. Разве я на народном собрании возбуждаю граждан к усобице, когда поднявшие оружие Кассий и Брут занимают поле сражения при Филиппах? Или, погибнув семьдесят лет назад, они не сохраняют своей доли памяти в книгах историков, подобно тому, как их узнают по изображениям, которых не истребил даже одержавший над ними победу? Потомство воздает каждому по заслугам, и не будет недостатка в таких, которые, если на меня обрушится кара, помянут не Кассия с Брутом, но и меня».{530}
Корд, покинув сенат, избрал самый мучительный способ самоубийства, уморив себя голодом. Сенаторы спешно в угоду Тиберию приказали сжечь сочинения опального историка. Но, как справедливо будет сказано Михаилом Булгаковым в самом знаменитом его романе, «рукописи не горят». Сочинения Корда были тайно сохранены и стали доступны потомкам, будучи обнародованными. Публий Корнеллий Тацит написал о происшедшем с рукописями Корда замечательные слова, воистину бессмертные, верные во все времена и для всех народов: «Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память даже у будущих поколений. Напротив, обаяние подвергшихся гонениям дарований лишь возрастает, и чужеземные цари или наши властители, применявшие столь же свирепые меры, не добились, идя этим путем, ничего иного, как бесчестия для себя и славы для них».{531}
К гибели Кремуция Корда приложил руку и Луций Элий Сеян. Сам он в процесс не участвовал, но главным обвинителем историка выступали его клиенты — Сатрий Секунд и Пинарий Натта.{532} «Уже это одно предвещало подсудимому гибель».{533} К Кремуцию Корду у Сеяна был личный счет — тот выразил открытое возмущение установкой статуи префекта претория в театре Помпея.{534} Здесь интерес Сеяна совпал с позицией Тиберия. Но решало все, это, безусловно, стремление принцепса пресечь всякое восхваление героев-республиканцев.
Интересно, а вспоминал ли Тиберий во время этого процесса то, как он в свое время почтил память своего деда, сражавшегося у Филипп, убежденного сторонника тех самых Брута и Кассия, разделявшего их пылкие республиканские идеалы?
Процесс Корда не был единичным преследованием свободного слова. Светоний здесь же сообщает о казни поэта, посмевшего порицать Агамемнона. Едва ли Тиберию была столь дорога память о микенском царе, предводителе ахеян под стенами Трои. Осуждение Агамемнона — осуждение единовластия, ибо сказано же о нем в «Иллиаде»: «Царь да будет единый!»
И это тот самый Тиберий, совсем недавно твердо заявлявший, что в «свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык! Что ж «tempora mutantur et nos mutamur in illis» — «времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». Так говорили римляне. И было это справедливо. Поменялось политическое время — изменился и правитель империи. Не оправдывая жестокостей Тиберия, не забудем и о сенатской оппозиции, спровоцировавшей эту перемену в его правлении. Тем более, что никакой позитивной программы у тех, кто группировался вокруг Агриппины и близко-то не было. Или их не устраивало умелое и достаточно великодушное правление Тиберия? Сенаторы, что называется, напросились. Беда оказалась в том, что скрытый характер этой бесплодной оппозиции толкал власть на репрессии против тех, кто проявлял чрезмерную независимость и потому мог казаться оппозиционером, хотя таковым и не был. Кремуций Корд ведь ничего не имел против Тиберия, да и хулитель Агамемнона явно не метил в действующего принцепса!
Вернемся к теме размаха репрессий. Сомнение в массовости террора в правление Тиберия были высказаны еще в XIX веке.{535} Это нашло отражение в научной литературе, посвященной личности преемника Августа, где были взяты под сомнение его оценки, данные, прежде всего, Тацитом.{536} В XX веке можно говорить о целой школе сторонников, если так можно выразиться, реабилитации Тиберия в исторической науке.{537} В то же время традиционный взгляд, основанный на доверии в основном Тациту, Светонию и Диону Кассию, в исторической науке сохранился.{538} В отечественной исторической науке тенденциозность традиционных взглядов на правление Тиберия подверг критике Г.С. Кнабе.{539} По его подсчетам, основанным на скрупулезном изучении источников, всего к судебной ответственности было привлечено 124 человека, из которых казнено не более 20. При этом не должно забывать, что не все жертвы судебных преследований были невинны. Среди них было немало тех, кто действительно стремился устранить Тиберия насильственным путем.{540} Всего же политических процессов в годы правления Тиберия было 79.
В любом случае политический «террор» Тиберия и близко не сопоставим с теми массовыми расправами и кровопролитием, в коих повинны иные знаменитые римляне. Так Гай Марий, вступив в Рим, начал свое седьмое консульство с множества убийств политических противников, совершенных без всякого судебного разбирательства.{541} Сулла, восторжествовав над марианцами, присудил сразу же к смерти 40 сенаторов и 1600 всадников.{542} Триумвиры Октавиан, Антоний и Лепид начали с проскрипционного списка то ли 12, то ли 17 человек.{543} Когда же они вступили в Рим, то появились новые списки из 130 имен, дополненные затем новым списком уже из 150 имен.{544} Не будем уже говорить о жертвах гражданских войн, развязанных этими достойнейшими из римлян. Там гибли десятки и десятки тысяч. Божественный Юлий был чужд мстительности и жестокости, но его стремление к власти и ее достижение обошлись Риму в потоки крови. А его милосердие к побежденным было вознаграждено ударами мечей и кинжалов в самом сенате, что Тиберий прекрасно помнил и меры предосторожности принимал. Репрессии его, особенно в период от смерти сына и до падения Сеяна (23-31 гг.) были, скорее, точечными. «Потому современники Тиберия, особенно имевшие возможность наблюдать его вблизи как военачальника и администратора, не воспринимали его как мрачное чудовище, и неумеренные похвалы иногда бывали искренними».{545}
Веллей Патеркул, человек, лично знавший Тиберия, вообще не упоминает о каких-либо репрессиях двадцатых годов. При этом называет имена тех, кто имел преступные планы против принцепса и, надо полагать, понес заслуженное наказание: «И если дозволит природа и разрешит человеческая посредственность, я осмелюсь вознести вместе с богами жалобу: чем он заслужил, что против него имел преступные планы сначала Друз Либон? Затем выступившие против него Силий и Пизон, одному из которых он предоставил высшие почести, а другому их приумножил? Чтобы перейти к большему, хотя и это он считал величайшим, — за что потерял сыновей юношами? За что потерял внука от своего Друза? До сих пор мы говорим о горестном. Теперь надлежит перейти к постыдному! Какие страдания терзали его душу на протяжении
