ЕВА. История эволюции женского тела. История человечества - Кэт Бохэннон
Обе стороны мотивированы. В конце концов, если вашей маме потребуется слишком много времени, чтобы понять, чего вы хотите, вы можете устроить истерику: из-за плотности синаптических связей в возрасте от двух до четырех лет ребенку очень трудно разобраться в сильных эмоциях, которые он испытывает. Но если эмоционально нестабильный детский мозг помогает вам лучше изучать язык, преимущества могут перевесить истерики. Растущий мозг занимается совершенно особым видом когнитивного развития – созданием коммуникационного механизма внутри узкого окна развития, когда ваш мозг достаточно пластичен и в состоянии подключиться к работе.
Похоже, в человеческом мозге есть отсек для такой связи. Если учить новый язык после полового созревания, истинной беглости не достичь. Вы сможете на нем говорить. Но мы не птицы, и ни один американец не будет говорить по-французски достаточно хорошо, чтобы сойти за парижанина. Вы, конечно, можете заставить старый мозг запомнить новые правила грамматики. Но есть что-то в том, как мозг изучает язык в молодом возрасте, чего мозг постарше просто не может сделать. Для свободного владения вторым языком порог варьируется от десяти до семнадцати лет, в зависимости от того, кого спрашивать.
Это возвращает нас к матерям. Среди певчих птиц эволюция уже давно оптимизировала взаимодействие родителей и детей, чтобы пользоваться окном развития. В это время родители зебровых амадин, например, общаются со своими потомками способами, которые отлично обучают их пению. Когда окно закрывается, родители тратят гораздо меньше времени на заботу о детях, постепенно обретающих независимость.
Поскольку молоко является частью того, как мы рожаем и выращиваем детей, у нас, млекопитающих, есть заранее установленный период детства, когда матери приходится тесно взаимодействовать со своим потомством. Если бы у млекопитающего был критический период для изучения языка, для эволюции имело бы смысл приурочить его к периоду грудного вскармливания. У современных охотников-собирателей младенцев полностью отнимают от груди только в возрасте от трех до пяти лет – именно в тот период, когда их мозг достигает максимальной плотности синапсов и у большинства детей резко увеличиваются словарный запас и грамматическая сложность.
Можно назвать это совпадением. Или полезной оптимизацией. Если у людей действительно есть критическое время для изучения языка, было бы полезно, если бы оно совпадало со временем, когда ребенок имеет регулярное, необходимое, тесное взаимодействие со взрослым пользователем языка. Учитывая, насколько дорого обходится выращивание и использование мозговой ткани, было бы удобно, чтобы этот период еще и совпадал с тем временем, когда питание ребенка будет регулярным, легко дополняемым и насыщенным сахаром и полезными для мозга жирными кислотами.
Поэтому, когда мы думаем об эволюции человеческого языка – о том, как он на самом деле передается из поколения в поколение, – полезно помнить, что наиболее важная часть так называемого критического окна приходится на период, когда ребенок регулярно проводит часть дня на руках у матери. Хотя среди людей коллективный уход за детьми встречается чаще, чем среди шимпанзе или горилл, большинство человеческих младенцев и малышей по-прежнему проводят большую часть своего времени в тесном контакте с матерями.
Другими словами, мама – это, по крайней мере, половина того, откуда происходит речь. Но она – не просто пассивный передатчик морфем и смыслов. Нисколько. Человеческие матери превратились в языковые двигатели – они потрясающие пользователи и учителя языка. Это особенно актуально во время синаптического расцвета детского мозга. А то, как матери разговаривают со своими детьми, настолько укоренено и универсально, что ученые даже придумали название.
Материнский язык
Первое, что делает мать, оправившись от утомления, вызванного родами, – это меняет музыку своей речи[216].
Могу поспорить, даже если вы сами не говорили по-матерински, вы знаете, как звучит этот язык[217]. Так что попробуйте. Сначала скажите эту фразу, как другу или коллеге: «Кто хороший ребенок?»
А теперь скажите так, будто вы разговариваете с ребенком. Вот и все: это материнский[218]. Высота тона повышается, мы очень четко произносим согласные и некоторые гласные (особенно «оо»), часто преувеличивая мимику: сильнее, чем обычно, сжимаем губы или шире открываем рот. Мы ускоряем или замедляем произнесение слогов («каденция») там, где обычно этого не делаем. Мы склонны упрощать грамматику и больше повторять – от отдельных слогов до слов и целых предложений. Другими словами, мы не разговариваем с детьми так, как разговариваем со взрослыми. И чем младше ребенок, тем заметнее разница в нашей речи[219].
В большинстве культур женщины особенно склонны использовать материнский язык, и мы также более склонны преувеличивать высоту звука и сдвигать общий регистр вверх. Мы делаем это, даже не задумываясь. От арабского до английского, от корейского до маратхи, от коса до латышского и так далее, матери разговаривают с младенцами практически одинаково. Если вы послушаете запись женщины, говорящей на языке, которого вы не знаете, вы, вероятно, все равно сможете понять, что она говорит с ребенком[220].
Мужчины тоже это делают, хотя реже и немного по-другому. На самом деле материнский настолько универсален, что мы делаем это не только с младенцами, но и с домашними животными или чтобы подразнить взрослого, который, по нашему мнению, ведет себя по-детски[221].
Именно поэтому так много ученых считают: мы развили материнский, чтобы помочь младенцам научиться быть функциональными человеческими существами. Или, по крайней мере, научиться тому, как быть членами определенной социальной группы, поскольку оказывается, что использование материнского не ограничивается людьми.
Как и мы, матери-макаки-резусы «разговаривают» со своими детьми более музыкальным и высоким голосом, чем когда рядом только взрослые особи, и кажется, это особенно эффективно для привлечения внимания младенца, а также полезно, когда речь идет о сглаживании социального взаимодействия с другими матерями. Беличьи обезьяны также зовут своих детенышей совершенно другим тоном. Даже матери-дельфины общаются с детьми иначе, чем с остальными членами стаи, и дают им характерные «именные» свистки, которые, кажется, сохраняются на всю их жизнь.
Так является ли материнский язык просто успешным способом привлечь внимание младенца?[222] Или, в случае человека, он приспособлен конкретно для того, чтобы научить ребенка говорить?
Подумайте вот о чем: вы сидите на коленях у матери, булькаете и бормочете и слушаете, как она говорит с вами на материнском языке. Прямо за окном птичье гнездо. В гнезде пара птенцов певчих птиц. Они сильно отличаются
