Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда (Часть 1)
Белые столбы воды всплескивались с шипом и шумом. И в то время, когда не только Капитолина Петровна, Варя и Оля сидели, онемев от ужаса, но даже и Виктор как будто начал задумываться над будущим и временами не знал, куда ему будет лучше ударить веслами - вперед или назад, или влево, вправо, - старый отставной капитан воодушевлялся все больше и становился воинственным на вид.
В "Ягудиил", видимо, попали новые ядра или ракеты: он вспыхнул огромным костром у них на глазах, и капитан кричал, кивая на него сыну:
- М-мерзавцы, а? Не-го-дяи, - что делают!.. Не суши весел!.. Отдохнешь, когда причалим!.. Греби!
И Виктор, хотя чувствовал, что немеют руки и вот-вот, пожалуй, начнет их сводить судорогой, греб исправно.
Добрались, наконец. Капитан направил ялик так, чтобы первой могла вылезть Капитолина Петровна со своим узлом. У него был вид победителя в серьезном сражении.
А ядра как будто гнались за ними, и одно упало в воду почти за кормою, обдав капитана с головы до ног.
Отряхиваясь, он вышел из ялика последним, и, точно став на твердую землю, он уже был застрахован от всяких покушений союзников, повернулся лицом в ту сторону, откуда летели снаряды, сделал самую язвительную мину, торжественно поднял правую руку, не спеша сложил захолодевшие пальцы в символический знак и прокричал:
- Что-о, Виктория? Шиш взяла?! На тебе... на!.. Шиш под нос! Шиш под нос!
Виктор постарался привязать ялик, оставив в нем весла, но только что отошли они всего шагов десять от берега, как новое ядро, нащупав, наконец, их спасителя, ударило в него яростно, и щепки брызнули высоко кверху вместе с фонтаном кипуче-белой воды.
IV
Когда Хлапонина услышала сквозь сон первые сигнальные выстрелы канонады, она тут же вскочила с постели, как подброшенная землетрясением, и посмотрела на свои маленькие часики, лежавшие на стуле у изголовья: было только половина седьмого.
- Так еще рано... и уже так страшно! - сказала она, хотя была одна в спальне: муж ночевал там, на батарее, "подпиравшей", как он выражался, третий бастион.
Елизавета Михайловна уснула поздно и спала плохо, потому что с совещания у Корнилова вздумалось заехать к ней генералу Кирьякову. Конечно, этот слишком поздний и для нее неожиданный визит был подсказан начальнику ее мужа лишним стаканом вина, выпитого на квартире адмирала, но он объяснил свой приезд заботой о ней: он заехал будто бы только затем, чтобы предупредить ее о том самом, что и действительно началось в половине седьмого утра, - о канонаде.
Сначала он по-хозяйски звякал щеколдой запертой уже калитки. Она думала, что пришел муж, и открыла ему калитку сама, даже не спросив: "Кто там?" Она была так уверена - это вырвался к ней с батареи муж, - что даже вскрикнула радостно:
- Митя! Как же ты вырвался?
Но всадник около калитки отозвался раскатисто и знакомо по тембру голоса:
- Митю ждали?
И она еще пыталась догадаться, кто это, - ночь же была не из очень светлых, - как всадник добавил, спрыгнув с лошади:
- Митя ваш выполняет долг службы, а Ва-силий счел долгом вас навестить, Елизавета Михайловна!
- Василий Яковлевич! - узнала она, наконец, Кирьякова, невольно отшатнувшись.
- Он самый... А где ваш личарда? Посмотреть бы надо за конем, чтобы кто не мотнул на нем в Бахчисарай, к татарам.
Она только что хотела сказать, что готова его выслушать здесь, у калитки, и "личарду" незачем будить, как услышала сзади себя поспешные шаги денщика, - шинель внакидку.
- Присмотри, братец, за конем! - начальственным баритоном приказал ему Кирьяков и только на дворе, звякнув шпорами и сняв на отлет фуражку, поцеловал ее руку.
На лестнице горела поставленная ею свеча в шандале, и она очень боялась, чтобы Кирьяков не двинулся туда, "на огонек".
И он действительно направился было "на огонек", но она остановила его, взяв за локоть:
- Простите, Василий Яковлевич, в комнаты неудобно: там спят дети... Они только что уснули, - мы их разбудим.
- Дети? Ваши дети? - очень удивился он.
- Не мои, моих знакомых, - храбро придумала она. - Они живут там, одним словом - слишком близко к бастиону...
Назвать какой-нибудь бастион точно она все-таки не решилась, добавила поспешно:
- Погода, впрочем, очень теплая... Вы что-нибудь мне хотели сказать? Вот тут в садике есть скамейка, пойдемте.
- Да, да, сказать... кое-что сказать, именно!
Звякая шпорами, Кирьяков пошел за нею к скамейке в саду, скрывая, как ей показалось, недовольство таким оборотом дела за целой кучей бубнящих слов:
- Детям не здесь нужно быть, - их надо было отправить... Если они дети какого-нибудь обер-офицера, то ведь давали же пособия на отправку отсюда семейств бедных офицеров... А раз давали, то нужно было воспользоваться этим и за-бла-говре-менно их отправить, а не подбрасывать вам... О-очень хороши родители! Кто же они такие?
Хлапонина поспешила его успокоить, сказав, что это - дети одной чиновницы, которая собирается увезти их завтра же в Симферополь, уже нашла подводу и сговорилась о цене.
- Завтра едва ли ей удастся это... э-э... так удобно, как сегодня она могла бы, - ворчливо говорил Кирьяков, садясь на скамейку рядом с нею.
И на ее испуганный вопрос, что ожидается завтра, - коротко, но выразительно ответил:
- Бойня!
Она даже не повторила этого слова вслух: оно было ясно без повторения. Она только сказала тихо:
- Вот видите!
Видеть же он, генерал Кирьяков, явившийся к ней так непозволительно поздно, должен был то, что ее маленькая ложь насчет спящих у нее чужих детей не только понятна, даже необходима в такое страшное время.
Он просидел с нею рядом на скамейке в саду недолго, минут десять, но все это время говорил сам; он был речист вообще, теперь же пытался быть красноречивым. Он дошел даже до того, что сравнивал ее с Еленой спартанской...* Наконец, с каким-то даже волнением в голосе спросил, будет ли ей хоть немного жаль его как человека, только как человека, - не как начальника 17-й дивизии, - если завтра, например, его, Василия Яковлевича Кирьякова, убьют нечаянно осколком снаряда, пущенного за две версты.
_______________
* Е л е н а с п а р т а н с к а я - жена спартанского царя
Менелая, славившаяся своей красотой. По греческой легенде, похищение
ее Парисом, сыном троянского царя Приама, вызвало поход греков на
Трою.
Разумеется, она сказала, что этого не может быть и она даже не хочет думать о подобном.
- Ну, а если не убьют, а так, слегка покалечат, а? Придете ли вы меня проведать, когда буду я лежать в госпитале? - спросил он, сжимая ее руку в своей.
- О-о, непременно, непременно! - совершенно искренне ответила она, стараясь все-таки высвободить руку.
- Я очень рад!.. Я вам верю и очень рад!.. Я, само собою, не хотел бы быть искалеченным, чтобы доставлять вам лишнее беспокойство, но когда, знаете ли, один адмирал тобою, а другой - и тобой и этим твоим командиром командует, то тут уж, хочешь или не хочешь, а жди всяких неприятных сюрпризов!
Он постарался успокоить ее насчет Дмитрия Дмитриевича, сказав, что артиллерия только пехоте причиняет большие неприятности, сама же вообще несет мало потерь, и ушел, наконец, расцеловав ей обе руки.
У нее же слово "бойня" так и звенело и стучало в мозгу, когда она легла в постель, и продолжало звенеть и стучать в течение всей почти ночи.
Она поспешно оделась и вышла из дому, когда уже все кругом звенело, стучало, стонало, грохотало и под ногами дрожала земля. Дышать было трудно, хотя до внутренних улиц города, по которым она шла, доходили еще только первые волны пушечного дыма. Солнце сквозь дым казалось тусклым; оно светило не сильнее луны в полнолуние. У домов толпились люди, совершенно потерявшие головы: никто не знал, что начать делать, куда именно, в какую сторону бежать, - если бежать, где и в чем спасение от того, что началось так ошеломляюще ужасно.
Так как Хлапонина шла быстро и имела решительный вид, то встречные думали, что она знает, куда надо идти, где спасение. И она действительно знала, куда идет, и когда ее спрашивали: "Куда вы?" - она отвечала твердо, не останавливаясь однако: "В госпиталь сухопутных войск".
В городе был еще и морской госпиталь, гораздо больший и лучше обставленный, чем сухопутный, но она думала, что ее мужа, если его ранят, доставят в сухопутный, а не в морской.
Морской госпиталь был на Корабельной стороне; сухопутный - тоже за городом, между пятым и шестым бастионами.
Она повернула с Малой Офицерской на Офицерскую, потом вышла на Екатерининскую; дальше переулками выбралась за город, и, чем дальше шла, тем чаще и пронзительнее визжали над нею или в стороне от нее багровые и черные, как большие мячи, ядра.
Их визг почему-то был различим даже при том грохоте пушечной пальбы, от которой дрожала земля.
"Какой пронзительный!" - ошеломленно шептала Хлапонина, быстро все-таки подвигаясь вперед, как лунатик. Она изо всех сил старалась не думать" что какое-нибудь ядро может попасть в нее. Почему же в нее? Зачем непременно в нее? Так много места кругом, - совершенно пустого места, куда падают эти ядра и будут падать, а она... Она казалась себе самой почти невесомой, почти не занимающей пространства...
