Александр Бутаков - Опиумные войны. Обзор войн европейцев против Китая в 1840–1842, 1856–1858, 1859 и 1860 годах
Правда, теперь китайская армия пополнялась все более многочисленным отрядами ополченцев, которые формировали лояльные правительству губернаторы или помещики, не желавшие установления на их землях порядков Тайпин тяньго. Во многих провинциях именно они выносили на своих плечах тяжесть борьбы с повстанцами и представляли в тот момент значительную военную силу. Однако император Сяньфын не мог снять их с внутренних фронтов (многие из ополченческих отрядов вообще отказывались служить за пределами своих провинций), и ему оставалось надеяться на сопротивление «восьмизнаменных» частей и войск «зеленого знамени».
Правда, китайцы уделили еще большее внимание фортификационному обеспечению подступов к столичному району. Из описаний Тизенгаузена видно, что китайцы все более умело организовывали огневую систему, благодаря которой могли закрывать угрожаемые направления перекрестным, фланкирующим огнем, профили их укреплений приближались к европейским стандартам (мы знаем, что на службе Цин в это время тайно состояли некоторые европейские инженеры-фортификаторы). Однако артиллерийское вооружение всех этих позиций оставляло желать лучшего, и к тому же оно находилось в неумелых руках. Несмотря на большое количество захваченных орудий, постоянно фигурирующих в рапортах союзников, китайцам на самом деле не хватало артиллерии, чтобы перекрыть все угрожаемые направления, поэтому англо-французские войска часто натыкались на уже оборудованные укрепления, где не было пушек.
Стратегия китайского верховного командования в отношении европейцев была пассивной, и именно поэтому они были вынуждены разбрасывать не занятые на «тайпинском фронте» войска по огромным территориям. Однако даже поняв после событий 1859 г., что главный удар англичане и французы нанесут в районе р. Байхэ, китайцы так и не сумели прикрыть весь угрожаемый район. Как это ни парадоксально звучит, но пекинскому правительству не хватало не только пушек, но и солдат. Поход 1860 г. был произведен европейцами очень удачно – и с точки зрения места, и с точки зрения времени. Ход войны оказался предрешен еще до ее начала.
Опыт кампаний 1859–60 гг.
Штурм Дагу 25 июня 1859 г. обернулся пощечиной для англо-француских вооруженных сил. Впрочем, он был авантюрой, предпринятой без настоящей рекогносцировки и с малыми силами, авантюрой, рассчитанной лишь на то, что прошлые походы европейцев привели китайцев в состояние постоянного страха перед западными войсками и флотом.
Если бы не упрямство адмирала Хоупа, явно запамятовавшего о тактике и идеологии полицейских операций, потери британцев и французов были бы значительно меньшими. Зато у европейцев появился еще один повод «примерно приструнить туземцев».
Поход 1860 г. стал показательной полицейской кампанией, осущественной небольшими силами, но при их абсолютном военно-техническом превосходстве. Внутреннее состояние Китая было таким, что англо-французы имели возможность заранее подготовить операционные базы (Чифу и Далянь), лежавшие на территории, контролируемой центральным правительством, и при этом им не было оказано никакого сопротивления.
Объектом для удара вновь стала власть. Ее желали поставить в такие условия, чтобы она безусловно признала право победителей диктовать свои законы. В одной из знаменитых передовиц лондонской газеты «Дейли телеграф» было написано следующее: «Так или иначе, нужно действовать террором, никаких поблажек! Китайцев следует проучить и заставить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их властителями».
Цель войны – силой добиться аккредитации английского и французского послов в Пекине – совпала с самим ходом операции: послы вошли в Пекин «в ранцах» армии-победительницы.
Однако этот, завершающий, акт противостояния совсем не был очевиден в его прологе. Как и в войне 1840–42 гг., первоначально думали ограничиться «решительными полумерами»: вначале разгромом фортов в районе Дагу, что принесло бы моральное удовлетворение за прошлогоднюю неудачу, а затем – занятием Тяньцзиня, находившегося в самой северной части Императорского (Великого) канала. Но, поскольку после начала восстания тайпинов коммуникации пекинского района вынужденно прошли в стороне от этого водного пути, операцию прошлось продолжить.
Сражения при Чжанцзявань и Багаолюй, сожжение летнего императорского дворца и вступление англо-французов в Пекин стали эффектными завершающими аккордами войны. Генералы Грант и Монтобан могли по праву воображать себя новыми Александрами Македонскими, пустившими «красного петуха» в китайский Персеполис. При этом им удалось соблюсти необходимую меру: война опять не приобрела характера борьбы с китайским народом. Она была закончена достаточно быстро для того, чтобы даже жители столичной провинции Чжили[90] не успели ощутить на себе всю полноту ее «прелестей».
Обратим внимание: война велась против правительства, исключительно в столичной провинции и под лозунгом принуждения императора к соблюдению им же подписанных договоренностей. Несмотря на то, что в этот раз понадобилось столь глубокое вторжение, идеология полицейской операции вновь была выдержана. Англо-французы старательно «не замечали» рядового населения, требуя от него лишь «политкорректности» – то есть занятий своими обиходными делами и продаже по сходным ценам необходимой провизии. Они вновь демонстративно отделяли народ от правительства.
Едва цель была достигнута, военные действия остановили и начали эвакуацию большей части оккупационного корпуса. Боги, следящие на небесах за мировой справедливостью, должны были бы радоваться и гордиться своими земными помощниками.
Однако радость эта имела определенный привкус горечи: складывалось впечатление, что на этот раз европейцы переборщили.
Что делать с Китаем?
Союзники не слишком хорошо отдавали себе отчет в том, что происходило с Китаем. Государство, казалось, распадалось на глазах, причем внутренние противоречия выражались в нескольких формах. Наиболее очевидной была борьба национально-религиозных меньшинств за свою независимость. В 1854 г. в горных районах провинции Гуйчжоу востали племена мяо, родственные вьетнамцам, и их вооруженные отряды в течение 18 лет контролировали здесь значительные территории. Спустя год на границе с Индокитаем, в провинции Юньнань, началось движение народности пантай (хуэй), исповедовавшей ислам, которая создала обширное государство, построенное на принципах шариата. Лишь в 1873 г. маньчжуры ликвидировали этот очаг исламистов.
Еще одним центром мусульманских восстаний с 1862 г. стал северо-запад Китая[91]. Вначале здесь поднялись дунганы. Затем к ним присоединились уйгуры и народности Синьцзяна. Там, в Восточном Туркестане, сложилось несколько государственных образований – в том числе Кашгарское ханство, которое одно время было официально признано Росией и Англией. Только к началу 80-х годов эти территории вернулись под контроль Пекина.
Вторым свидетельством распада оказалась борьба Цин с государством тайпинов и отрядами няньцзюней. Богатейшие провинции Китая были расколоты гражданской войной, в которой присутствовал и национальный элемент: тайпины являлись последовательными противниками любых компромиссов с маньчжурами. Несмотря на ряд относительных неудач, они представляли собой значительную силу и, ради свержения династии Цин, были готовы на союз с европейцами. Перед англичанами, французами, американцами появился соблазн привести к власти в этой огромной стране «свою» династию (предложение лорда Эльджина свергнуть Сяньфына, сделанное им под Пекином, подтверждает силу этого соблазна).
Впрочем, в отличие от времен первой опиумной войны, когда англичане собирались объединить пусть многочисленные, но аморфные организации, чтобы использовать их против центрального правительства, тайпины сами являлись государственной структурой. И достаточно сильной структурой: союзники опасались, что могут своими руками создать режим, который будет куда более опасным противником, чем маньчжуры.
В случае, если бы союзники поддержали тайпинов, те действительно могли бы свергнуть власть Цин. Однако за это пришлось бы «пожертвовать» национально-религиозными окраинами, прежде всего мусульманскими, ламаистскими, а также Маньчжурией, вернувшись к границам государства времен династии Мин. Наибольшую выгоду в таком случае получила бы Россия, охватывавшая с севера своими владениями Срединную Империю. В 1858 г. между Санкт-Петербургом и Пекином был заключен т. н. Айгунский договор о территориальном размежевании, согласно которому левобережье Амура окончательно переходило в руки России, а Уссурийский край (ныне Приморье) становился предметом совместного владения. После вступления в Пекин иностранных дипломатов в 1860 г. император Сяньфын, опасаясь военного давления на северных границах своей державы, отказался от своих прав на Уссурийский край, полностью передав его в состав России. Англичане опасались тяготения к Петербургу Внешней Монголии и мусульманских народностей Синьцзяна. Один из английских дипломатов того времени сказал: «Еще несколько удачных кампаний наших войск – и половина Китая окажется в руках Александра II».
