Михаил Серяков - Одиссея варяжской Руси
Таким образом, есть все основания считать, что в начале XIII века остатки вендов проживали в бассейне Гауи в окрестностях Вендена-Цесиса и Турайды. Вместе с тем не подлежит сомнению, что первоначально областью их расселения был регион реки Венты. В источниках под 1253 г. называется “земля Винда”, которая надежно локализована была еще А. Биленштейном в низовьях Венты. В этой связи допустимо предположение, что венды проживали здесь не только до переселения основной массы их на берега Даугавы, потом Гауи, но и позднее. По-видимому, какая-то часть вендов осталась в низовьях Венты, образуя в XIII веке отдельную небольшую историческую область — “землю Винда”. Еще в XIX веке этнографическая группа латышей, проживавшая как раз в этом регионе Северной Курземе, именовалась “вентинами”»{61}. Окончательно устраняют все сомнения данные топонимики и гидронимии. «Название притоков Венты — Луша, Жижма, Шеркшня, Вардава — звучат по-славянски», — подчеркивал Д.К. Зеленин. Этот же ученый обратил внимание на то, что и в названии Западной Двины, главной водной артерии Латвии, также звучит славянский корень, а само это название находит разительную аналогию в Северной Двине в зоне новгородской колонизации. Говоря о названии реки, на которой первоначально жили венды, он отмечает: «Есть основания полагать, что и имя р. Вента (Виндава) в Курляндии, при устье которой расположен основанный в 1343 г. Вентспильс (Виндава), также связано с именем вендов, т.е. балтийских славян. Во всяком случае, местные предания и саги часто вспоминают о прежнем “вендском” населении этого края»{62}. Рассматривая другие заимствования из славянского языка в латвийской гидронимии и микротопонимии, В.Ф. Дамбе отмечает: «Также интересно отметить, что онимы в западной части Латвии, особенно в Курземе, иногда ближе к западнославянским, см., напр., корни kal-, lang-, malk- и др.»{63}. Следы славянского влияния в восточной части Латвии легко объясняются многовековым соседством с Русью, однако это объяснение не подходит ее западной части, никогда не бывшей зоной интенсивных русско-латышских контактов. Тем более неожиданной оказывается близость отмеченных корней не к восточно-, а к западнославянским языкам. И эти примеры далеко не единственны. Опять-таки в Курземе, в юго-западной ее части, зафиксировано название города Gruobina, связанное с рус. граб, грабима, полаб. grobe; на западе Латвии встречаются озера с названиями Kvicu, Kvicu ezeri, родники Kvices avuoti и др., лежащий в их основе корень -kvic(i)-происходит от глагола kvitet, «мерцать, блестеть», и связан с рус. цвести, др.-чеш. kvisti. В западной части, главным образом в Курземе, часто встречаются микротопонимы Puoca, Puocas и т.п. в названиях хуторов, болот, горок и долин, а корень -puoc-/-puosc- оказывается родственен др.-рус. пуща, чеш. poust, «глухое, пустынное место». Вновь в основном в Курземе отмечены хутора с названиями Remess, Remesi и т.д., производными от рус. ремесло, ст.-слав, remъstvo; в Курземе и Земгалии известны озеро Malkas ezeri и болотистый луг Malkas purvs, названия которых сопоставляются со словен. mlaka, «болото, мокрый луг», серб.-хор. mleo, «лужа, болото», словен. mlaka, «лужа», укр. mloka, «болото»{64}. Опять-таки к славянскому языку восходит название Бреславль (Breslau) в Курляндии{65}. Как видим, названия местностей и водных источников фиксируют достаточно интенсивные контакты между куршами и какими-то славянами в западной части Латвии.
Однако славянское влияние в указанном регионе этим не ограничивается. Литовский языковед К. Буга отмечал, что само название куршей, kursas, связано с укр. корс, «раскорчеванный участок»{66}. Показательно, что это не единственный пример славянское влияния на земледельческую терминологию в данном регионе Латвии. Так, куршское областное слово lanka, «приречный или низкий луг», отразившееся в названии лугов, речек и хуторов Lanka, Lankas, Lankis, Lancenieki на западе Латвии, восходит к ст. -слав. lakъ{67}. Лингвисты отмечают наличие и особых славяно-латгало-селоно-куронских изолекс{68}. Славянское влияние на куршей прослеживается и в трансформации погребального обряда последних. «Вскоре традиционный для куршей обряд трупоположения начинает вытесняться новым ритуалом кремации умерших, что было весьма характерно для славянского мира дохристианской поры. Новая обрядность сначала появляется в северных районах обитания куршей (в бассейне Венты и в смежных землях). (…) И все же можно полагать, импульсом в распространении обряда кремации среди куршского населения была обрядность славян-венедов-вендов. Иного объяснения пока нет»{69}, — заключает рассмотрение данной темы В.В. Седов. Отмечая трудность выделения прибалтийских славян, материальная культура которых в свою очередь испытывала сильное влияние со стороны соседних балтских и финно-угорских племен, этот исследователь обратил внимание на еще одну специфическую особенность, встречающуюся во всех трех регионах, где проживание вендов отмечают письменные источники: «В поисках следов расселения вендов следует обратить внимание на распространение чуждого местному населению курганного обряда, зафиксированного во всех трех регионах проживания этого этноса — в Северной Курземе, на нижней Даугаве в окрестностях Даугмале, на Гауе в районе Венден и Турайды. Основными погребальными памятниками придауговских и гауяских ливов, так же как и латгалов, являются фунтовые могильники. Появление среди них курганных захоронений до сих пор не находило какого-либо объяснения. (…) В общем эти курганы, как и могилы в целом, абсолютно ничем не отличаются от славянских курганных памятников, распространенных как на Русской равнине, так и в западнославянском ареале. (…) Интересно, что местное население еще в XIX в. называло эти курганные могильники “krievu kapu”, т.е. “русскими могильниками”»{70}. В связи с этой особенностью следует вспомнить и о кургане, насыпанным, согласно Саксону Грамматику, над могилой Боя. Это свидетельство датского хрониста говорит о том, что данный погребальный обряд был свойствен и Прибалтийской Руси.
Суммируя средневековые данные, связанные с латвийскими вендами, Н. Харузин пишет: «Писатели XIII в. еще упоминают о целом ряде местностей в западной части современной Курляндской губернии, где жили балтийские славяне. Они называют следующие местности: Винда, Бихафеланк, Виндаве, Довзаре, Заггара, Цеклис, Пильзатен и Мекгове, из городищ балтийских славян упоминаются следующие: Кретен, Ампиллен, Мутене, Грезен, Амботен, Гробен, Ассобетен, Кульдика и Вентеспилс»{71}. Анализируя их расположение, он отметил, что Гробин и Венден находились недалеко от моря, а Вентеспилс вообще был «первой и древнейшей гаванью Курляндии». Важную экономическую роль должно было играть и основанное вендами городище на Древней Горе, отождествляемое археологами с городищем Даугмале, около которого впоследствии была основана Рига. С другой стороны, древние укрепления Грезен и Гольдинген находились далеко вверх по течению Виндавы и служили для осуществления контроля над всем течением реки. Такое же значение имел и Венден, господствовавшей над лифляндской рекой Аа (современная Гауя). Исследователь пришел к следующему выводу: «Скудные сведения, которые мы имеем о поселении в местном крае балтийских славян, достаточны, однако, чтобы служить доказательством, что целью колонизаторов было стремление иметь в своей власти наиболее важные торговые пути»{72}. С IX–X вв. Даугава и Гауя включаются в систему балтийско-волжской торговли, о чем свидетельствуют находки там арабских дирхемов{73}. Интересно отметить, что средневековые суда, найденные в двух латвийских реках, на которых проживали венеды, а именно в Венте и Гауе, практически полностью идентичны аналогичным судам, найденным в Волхове{74}, что лишний раз подчеркивает теснейшую связь славян Варяжского моря между собой. Это также свидетельствует и о наличии у прибалтийских вендов речной и морской торговли.
Таким образом, мы видим, что много веков спустя после описанных Саксоном Грамматиком событий в том же регионе Латвии по соседству с куршами проживало славянское население, точно так же проявлявшее заметный интерес к торговле. Достоверность сведений о нем Генриха Латвийского подкрепляются многочисленными данными топонимии и гидронимии, сравнительным языкознанием и археологическими данными. Преследуемые местными балтскими племенами, остатки вендов стали наемным войском у немецких рыцарей, чем-то наподобие варягов на Руси в более раннюю эпоху. Вражда с местным населением привела к тому, что они встали на сторону новых заморских пришельцев. Уже Генрих Латвийский отмечает, что в 1224 г. в окрестностях укрепленного крестоносцами нового города Вендена, основанного вблизи старого славянского замка, было «множество вендов и латгалов, которые уже прочно освоили христианскую веру». В конечном итоге остатки вендов окончательно растворились среди местного населения, оставив о себе память в виде многочисленных названий. Однако между русами Саксона Грамматика и вендами Генриха Латвийского есть не только общее, но и различное — последние в «Хронике Ливонии» никогда не именуются русами.
