Михаил Серяков - Одиссея варяжской Руси
В связи с тем, что Ревель в Древней Руси был известен под именем Колывань, весьма интересно, что в некоторых наших былинах Святогор наделяется отчеством Колыванович{87}. О том, что это не случайное созвучие, говорит и целый ряд сюжетных совпадений между образами Святогора и эстонского Калевипоэга. На основании этого В.Ф. Миллер даже предположил, что «наш былинный Святогор является только в незначительной степени обруселым финским, точнее эстонским богатырем»{88}. Хоть предположение о том, что эстонский эпос повлиял на русский, более чем сомнительное — эпос эстонских племен, так и не достигших государственности, вряд ли мог повлиять на эпос соседнего великого народа, для которого заимствования подобного рода явно не относились к числу престижных; однако совпадение сюжетов достаточно интересное, которое может свидетельствовать о том, что оба образа восходят к одному первоисточнику. Следует отметить, что герой эстонского эпоса фиксируется источниками достаточно рано. Автор англо-саксонской поэмы «Видсид» при перечислении различных правителей III–VI вв., при дворах которых он побывал во время своих странствий, отмечает, что «Кэлик (правил. — М.С.) финнами»{89}. Этот Кэлик, правитель финнов, соотносится исследователями с Калевом, героем эпоса данного народа. Если предположение о том, что образы и русского Святогора, и эстонского Калевипоэга восходят к одному источнику, верно, то он должен был существовать достаточно рано, еще до эпохи Великого переселения народов.
Окончательно опровергает предположение о происхождении образа Святогора из эстонского эпоса то обстоятельство, что генетически родственный сюжет былине об Илье Муромце и Святогоре встречается и в осетинском эпосе, где этой паре соответствуют Созырко и сын Силы Мук(к)ара, также именуемый «князь скал»{90}. Это обстоятельство показывает, что данный сюжет восходил к эпохе индоевропейской общности. Весьма древние истоки данного былинного персонажа отмечал и В.Н. Топоров, подчеркивавший, что «праславянский компонент в образе Святогора несомненен»{91}. Что же касается отчества Колыванович, то оно указывает на географическую привязку образа Святогора к северо-западу Прибалтики. Данное обстоятельство как раз и объясняет, почему локализованный на территории Прибалтийской Руси Святогор никак не использует своей гигантской силы на благо Руси Киевской. Единственным противоречием здесь может служить то, что на территории Прибалтики нет гор, на связь с которыми указывает само имя этого богатыря. Однако если мы обратимся к отечественной топонимике, то увидим, что святыми горами на Руси подчас называли не горы в собственном смысле этого слова, а просто высокие холмы, типа Святых гор под Киевом либо около Михайловского в граничащей с Прибалтикой Псковской области, от названия которых и получил свое название Святогорский монастырь, в котором был похоронен А.С. Пушкин.
Хоть в Эстонии и не селились упомянутые Генрихом Латвийским венеды, однако связь с корнем -рус- и там не исчерпывается приведенными выше примерами. Восточная Прибалтика неоднократно именовалась римскими папами то Рутенией, то Русью, так что о какой-либо случайной ошибке речь идти не может. Уже при утверждении епископства в Икскюле в 1188 г. Клемент III отмечает, что оно находится in Ruthenia; папа Гонорий III в 1224 г. именует ливонских епископов с их сотрудниками fideles per Russiam constituti; папа Урбан IV в 1264 г. считал Восточную Латгалию лежащей в Russiae{92}. А.Г. Кузьмин отмечает: «В папских буллах XIII в. Ливония, в которой учреждались католические епархии, именуется Руссией. В середине XIV в. в ряде областей Эстонии произошло восстание против немецких феодалов. Наиболее успешно оно проходило в Ро-талии, в особенности на острове Эзель. Организаторами и основной боевой силой восставших были “русские”. В позднейших шведских источниках Роталия неоднократно называется “Руссией”. К “Руссии” причислялась и соседняя с Роталией область Вик. Позднее в этом районе документы упоминают “русские села”»{93}. Шведский писатель XVII в. Иоганн Мессениус в своей «Хронике линчепингских епископов» отмечает, что во время шведского похода 1220 г. в эстонскую область Вик, в «Руссию», «рутены» убили епископа{94}. Об оживленной торговле «в ливонских городах между русскими ливонскими дворянами и крестьянами» свидетельствует в своей «Ливонской хронике» уроженец Риги Б. Руссов{95}. Эти показания письменных источников подкрепляются другими независимыми данными. Свидетельства особо тесных языковых контактов с русскими обнаруживаются не на востоке Эстонии, где она граничила с Русью, а на западе, на только что упомянутом острове Эзель. Приводя 24 слова, имеющие славянские корни в этом островном диалекте, Ю. Трусман с некоторым удивлением отмечает: «Более загадочным представляется факт существования в наречии островитян таких слов, которые очевидно заимствованны с русского языка, но не имеются в других эстонских наречиях»{96}. Далее этот исследователь констатирует: «Кроме того, наименование русского отождествляется у островитян с наименованием солдата, напр. wene — солдат… Эта последняя особенность наречия островитян напоминает нам предания, сохранившиеся в народных песнях у жителей юго-западного побережья Пейпуса, о том, что в стародавние времена эсты совершали совместно с русскими на конях военные походы, в которых проводили нередко целый век жизни»{97}. Сам Ю. Трусман предположил, что подобное сильное русское влияние на Эзеле связано с походами новгородских ушкуйников, однако упоминание о походах на конях позволяет предположить и другое происхождение данных связей. Следует также отметить, что, по мнению Я. Зутиса, несколько имен русских послов в договоре Игоря с Византией, а именно Каницар, Искусеви, Апубксарь, имеют эстонские корни{98}. Если это так, то связи Эстонии с Киевской Русью должны были возникнуть достаточно рано, чтобы выходцы из данного региона оказались в составе великокняжеского посольства. В связи с этим следует упомянуть имя еще одного посла Игоря. В Лаврентьевской летописи он значится как Либиаръ, или Иабиаръ Фастовъ, однако в Ипатьевской его имя указано как Либи Арьфастов. Если предположить, что последний вариант более правильный, то слово либи может указывать на его племенную принадлежность: в ПВЛ ливы именовались либами, и, таким образом, данный пример позволяет допустить, что не только эсты, но и ливы входили в состав киевской дружины. Возможно, что русское влияние распространялось и южнее Латвии: в Литве недалеко от побережья есть город Русне, а южнее Шауляя расположен другой город Расейняй.
Другой пример показывает связь в данном регионе корня -рус-с морем: «В юго-западном углу Эстляндии… на восточном берегу Мацальского залива упоминается в 1368 г. пункт Russen-Grave, то есть русская канава. В настоящее время встречаются здесь лишь следующие местные названия: крест, дв. Венесилла (то есть русский мост)… кр. двор Венематси (то есть русский Мате)…»{99} Еще более ценным является народное предание, записанное на границе между современными Эстонией и Латвией, о существовании там некогда целого русского княжества: «Одно народное предание говорит, что некогда во всей Угаунии сидели отдельные князья. Сохранилась память об одном княжестве, бывшем некогда на месте нынешнего Репинского прихода, по названию “Русавальд” (т.е. волость Русса). В Руссавальде княжил некто Руссипапа или Папарусь. Он жил в неприступном замке возле оз. Игема. В воротах своих замков Руссипапа имели столь громадные засовы и замки, что когда, например, ворота запирались у Папарусь, то звон от железа раздавался на расстоянии пятнадцати верст в Разине, где жил другой князь. На восточной стороне близтекущей реки Boo у дер. Пустус и Выукюля указывают громадный холм, обложенный снизу рядом камней, а сверху заваленный землею. По преданию около этой местности происходило сражение, в котором пал герой, защищавший ее. На месте его погребения воздвигнут холм. (…) Название Руса еще сохранилось недалеко на юг от Игемяерв в имени мызы, в название деревни “Русикюла” верст пять к юго-западу от первого места и в названии деревни Руссима, на юг верст двадцать. Что предание о Руссипапе не есть простой продукт народного воображения, свидетельствует сохранившийся на север от Вирицгерва верст на двенадцать к вол. Умбусе, огороженной неприступными в летнее время болотами, род, носящий фамилию Русси (Руссь) и отличающийся от обыкновенного эстонского типа между прочим длинным носом и высоким лбом»{100}.
Данное предание весьма ценно для нас не только потому, что в очередной раз фиксирует топоним с корнем -рус- на территории Эстонии, но также и потому, что в определенной степени подтверждает достоверность датских саг, легших в основу хроники Саксона Грамматика. В последних, правда, русское королевство изображалось явно большим территориально и расположенным на берегу моря, а эстонское предание помещает русское княжество в стороне от моря и рисует его в гораздо меньших размерах. Однако это вполне могло быть небольшое русское владение, возникшее в результате постепенного продвижения русов в глубь страны. Гораздо важнее то, что местное предание фиксирует существование в Прибалтике русского княжества, правитель которого носил достаточно показательное имя Руссипапа, а обряд захоронения которого напоминает обряд, описанный в «Деяниях данов» в связи со смертью Боя. Как видим, достоверность этого предания подтверждается данными не только топонимики, но и ономастики и антропологии. По изложенным выше причинам его название не может быть связано с Киевской Русью и, поскольку никаких других образований с данным корнем в этом регионе не было, должно быть соотнесено с Прибалтийской Русью Саксона Грамматика. Весьма интересно и представление Руса как правителя-эпонима. Насколько можно судить, в имени Руссипапа соединены два корня, второй из которых, если только он не был искажен при передаче, относится к отношениям родства. Если не считать самого позднего значения этого слова, обозначающего главу Римско-католической церкви, то слово папа, возникшее из детской речи еще в индоевропейскую эпоху, имеет два значения. Первое из них, отмечает М. Фасмер, означает «хлеб», а второе — отца. Данное слово детской речи встречается в древнегреческом уже в гомеровскую эпоху πάππα — «отец», лат. papa, pappa, «отец», нем. Papa (то же) и фр. papa{101}. Кроме того, словосочетание с этим корнем в русском языке типа «по папиной воле, желанию» обозначают отношения проявления власти, в данном случае родительской, например: «Не спорь, всё равно будет по-папиному».
