Александра Толстая - Дочь
- Почему вы хотите работать на фронте? - спрашивала я у молоденькой хорошенькой девушки с белокурыми локонами.
- Ах, это так интересно, так волнительно... - Не годится, решаю я мысленно, записываю ее фамилию, ставя против нее минус.
- Мне хочется приключений, перемены... - отвечает другая. Опять минус.
- Нельзя же в такое тяжелое время сидеть в тылу, - отвечает некрасивая, гладко причесанная курсистка. - Пожалуйста, возьмите меня... - Плюс.
- Я люблю детей. И подумать только, что они не учатся и живут в таких тяжелых условиях. Я хотела бы поработать для них. - Плюс.
Так я набрала около 60 сестер и учительниц, как оказалось на практике, я не ошиблась ни в одной из них. Они работали превосходно.
То же самое я проделала с заведующими хозяйством. Чудесная оказалась молодежь - идейная, работящая.
В Минске мне предоставили квартиру из двух комнат, с ванной и кухней, реквизированную у какого-то очень посредственного художника. Я ахнула, когда вошла. Все стены были увешаны бездарными картинами, изображающими голых женщин во всевозможных позах.
В Минске я бывала редко, только на заседаниях уполномоченных, и квартиру свою с голыми женскими телами на всех стенах не любила.
Почти все время я была в разъездах. Надо было найти помещения для детских школ-столовых, наладить снабжение, достать оборудование и пособия для школ. Некоторые школы-столовые пришлось устроить под землей, в блиндажах. Молодежь работала без устали, с увлечением, и в течение нескольких дней школы-столовые были организованы. Дети в прифронтовой полосе не только учились, но и получали горячую пищу.
Работа была нелегкая. Дети и персонал подвергались постоянной опасности. Иногда немецкие бомбы с аэропланов разрывались совсем близко от школ-столовых.
- Мы все уже спали, - рассказывал заведующий хозяйством об одном из случаев обстрела. - Проснулись от страшного взрыва, совсем около нас, одна бомба, другая... Мы перепугались и, как были, в ночных рубашках, побежали в столовую. Упали на пол, лежим... Одна сестрица под стол со страха залезла... Прошло несколько минут, настала тишина. Аэроплан улетел. Подымаемся с пола, а Валентина Павловна, как бросилась на пол, от страха закрыв голову подолом ночной рубашки, так и лежит, как мать родила! Столько потом смеха было!
Я объезжала одну столовую за другой. В Пинских болотах к школе нельзя было ни пройти, ни проехать. Меня переправили на лодке. Вхожу. Просторное помещение, сидят ребята за партами, пишут, а одна из самых моих любимых учительниц, здоровая, круглолицая, с вздернутым носиком, Зина Иванова ходит по классу, что-то держит в руках, покачивает и диктует ребятам.
- Что это, Зина? Ребенок?
- Ну да, ребенок. На днях отца и мать снарядом убило. Куда же его денешь? Я и подобрала его. Что теперь делать - не знаю... Я с ним замучилась. Надо ребят учить, а тут еще с грудным ребенком возись... Куда я его дену?
И вот я еду обратно в Минск с ребенком на руках. Держать я его не умею, того и гляди уроню. Кричит, отрыжкой запачкал платье. Сую ему соску в рот, которую дала мне Зина, чтоб не плакал.
Приехала домой к вечеру. Отвезла младенца в приют. Дома встречают меня мои друзья-уполномоченные.
- Что так поздно? Мы вас заждались... Где вы были?
- Ребенка в приют отвозила. - Хохочут...
- Чей? Какого ребенка? Откуда?
- Из Пинских болот.
Настроение, вижу, у них веселое, что-то они придумали, а мне не до смеха. Жалко было ребенка отдавать, да и устала я, хотелось отдохнуть.
Я все еще была под впечатлением Пинских непроходимых болот, ребят, с собачьей преданностью ловящих каждое слово и движение своей самоотверженной учительницы; ребенка, оставшегося без отца и матери, опасности, в которой ежеминутно находились дети и учительницы. И я не разделяла их легкомысленного веселого настроения, но когда вошла в дом - я ахнула. А моим ответственным серьезным друзьям-уполномоченным во главе с моим другом только этого и надо было... Они, оказывается, провели у меня на квартире весь вечер.
Голых женщин на стенах больше уже не было. Все они были аккуратно и красиво одеты. Тут были дамы в модных платьях, балерины, матрешки... Красные, желтые, синие, зеленые... Бумажные платьица, юбочки, кофточки были аккуратно приклеены к полотну.
- Варвары, - орал художник, на другой день увидев свои картины, - тоже культурными людьми называются. Это профанация искусства, низость, подлость!
И когда я уехала на фронт, художник снова раздел всех своих женщин.
Госпиталь на 400 коек
Закончив организацию школ-столовых, я передала их своей невестке - жене моего брата Ильи - Софье Николаевне Толстой. А мне было приказано немедленно организовать подвижной санитарный отряд Всероссийского Земского Союза с тремя летучками и базой.
Надо было запастись продуктами, организовать санитарный транспорт, пригласить 8 врачей, хозяйственный и административный персонал, около 30 сестер милосердия, и все это, по распоряжению главного уполномоченного, в течение 10 дней.
Я не слезала с автомобиля. К счастью, ко мне перешла часть медицинского персонала, работавшего со мной в Турции и в детских столовых: женщина-врач, с которой я работала как сестра в санитарном поезде, и несколько сестер из турецкого отряда. Старшим врачом был назначен мой большой друг - бывший врач моего отца Д.В.Никитин, с которым я работала в Ясной Поляне в организованной мной амбулатории и в начале войны в его Звенигородской больнице.
Команду - около 250 человек - я получила немедленно. Но самое трудное оказалось получить лошадей. Я пошла к начальнику транспорта.
- Мне нужно срочно получить 300 лошадей, - говорю я ему. - По распоряжению главного уполномоченного отряд должен выйти на фронт через неделю.
Довольно неприятное его лицо покраснело, скривился рот от злости: «Лошадей нет! Я вам уже раз сказал...» Неприятный был человек.
- Должны быть!
- Это ваше дело! А лошадей нет! Сколько раз прикажете вам повторять, - он стал что-то писать, не обращая на меня внимания.
- А я вам приказываю на основании распоряжения главного уполномоченного немедленно дать мне лошадей.
Я разозлилась да так хватила рукой по столу, не видя по близорукости иглу, на которую накалывают бумаги, что проткнула руку насквозь. Я вырвала иглу из руки, кровь залила письменный стол. Он перепугался.
- Что сделать? Как вам помочь? Вызвать доктора?
- Не надо. Дайте лошадей.
Лошадей я получила. Но это были полудикие степные киргизы. Пришлось их вместе с командой объезжать.
И вот я опять верхом на лошади. Подо мной небольшой, горячий пегий киргиз, неплохой, но хуже моего кавказского кабардинца Алагеза. Я еду, как полагается, впереди отряда.
Мне холодно, трясет, хотя воздух теплый - весна. Немного не доезжая Молодечно, останавливаемся в сосновом лесу. Пока команда разбивала палатки, я была уже почти без сознания. Меня трясло, болела голова, ломило все тело. Наконец уложили меня на койку. Сестры накрыли меня несколькими одеялами, поставили градусник. Больше 41°. Тропическая малярия. Наутро слабость, но надо идти дальше, и я опять на коне.
Отряд делится на летучки, которые идут в трех разных направлениях, база недалеко от Молодечно.
И началась работа. Привозили раненых и больных с передовых позиций, перевязывали и отправляли в тыл.
Начальникам летучек было приказано устраивать ночные тревоги. Персонал был недоволен, что их иногда будили по ночам, сестры ворчали, но после нескольких тревог мы, наконец, добились, что через 20 минут после приказа отряд был готов к выступлению. Хомуты висели возле каждой пары лошадей. Каждый санитар и каждая сестра знали, как собрать палатки, оборудование, медикаменты.
И было все спокойно, пока снова не получили приказ от командующего дивизией - в три дня развернуть в Залесье под Сморгонью госпиталь на 400 коек.
- Невозможно, - говорю я главному нашему уполномоченному В.В.Вырубову. Как я могу в такое короткое время достать большие палатки для госпиталя, кровати, оборудование, хирургические палатки...
Вырубов засмеялся:
- И вы мне это говорите... Александра Львовна, а если наступление...
- Слушаюсь. Будет сделано.
И опять трое суток я не вылезала из автомобиля. Я загоняла наших двух шоферов, Черенкова - молодого славного русского парня, и старшего шофера, поляка - пана Ковальского, которые ездили со мной по очереди.
Молодечно, Минск... С трудом выпрашиваю оборудование, опять неприятные разговоры с начальником транспорта - я требую добавочных лошадей.
Но на четвертый день я доложила Вырубову, что госпиталь на 400 коек развернут и мы готовы принимать больных и раненых.
На фронте было тихо. Шла обычная работа, привозили больных, раненых. Немецкие аэропланы пролетали над нами и изредка бросали бомбы недалеко от нашего отряда. Помню одну ночь. Я собиралась идти спать. И вдруг знакомый шум аэропланов ближе, ближе. Где-то разорвалась одна бомба, другая. В одном белье, разутые, взлохмаченные санитары, побросав больных, бежали в блиндаж. Впереди всех летел наш пес Рябчик. Он панически боялся обстрелов и при первом звуке летящего аэроплана первый мчался в блиндаж.
